and the angelic trumpet will sing — Christmas!

      В Рэйнхорне Рождество — особые, ни на что не похожие дни, убранные звёздами и тёмно-изумрудными еловыми венками в красных с жёлтым лентах, гирляндами и свечами. На улочках витает аромат выпечки, корицы и грога — так пахнет надвигающийся праздник, святой и чистый, расписанный морозными узорами, несущий благословление. Анджело прячет покрасневший нос в шарф, баюкает в вещмешке арфу — ему кажется, что тонкие струны под жёсткой тканью дрожат от бездействия, должные всегда плести из своих переливов звонкую, как пластинки льда, мелодию, полнящуюся светлой грусти и надежды. Он гладит инструмент по корпусу, крепче прижимает к груди — скоро, совсем скоро арфа запоёт вновь. И идёт дальше, любуясь Рэйнхорном, впитывая в себя его волшебство — бенгальские огни сыпятся по брусчатке, на перекрёстке раздают леденцы, смех и радостный гомон белым шумом поднимаются над крышами домов вместе с дымом из труб. Это — сочельник, ожидание чудес в преддверии боя часов на башне. Анджело вспоминается Рован, отец, матушка и то, как праздновало их аристократическое семейство — помпезно и вычурно, с малознакомыми дворянами в карнавальных масках, таких же пафосных и пустых, пусть и венчанных самыми крупными драгоценными камнями и диадемами из чистейшего злата. Он вздыхает, когда в пробегающем мимо мальчишке с копной непослушных рыжих волос чудится брат — в праздники его часто настигает прошлое, сбивает с ориентира, заставляет чувствовать себя одиноким.. Но теперь это не считается за катастрофу и проходит так же стремительно, как мчащиеся по кругу в новое начало сутки. Анджело не одинок с тех пор, как однажды повстречал на своём пути огненную ведьму, темпераментную и упрямую. Она понравилась ему с первого взгляда — яркая, алая, согревающая, и в тот день, когда случилось расставание после долгой дороги, они взяли друг с друга по обещанию — свидеться вновь в Рождество. И оно вот-вот почти грянет, обрушится на Эсперию подобно лавине. Анджело в сотый раз обыскивает толпу взглядом и ступает по хрустящему свежему снежку к главной площади, к Храму, где стоит огромная пушистая ель, у которой ветки клонятся к земле от тяжести расписных шаров и стеклянных сосулек. Сегодня он будет играть в честь чуда, Света и любви, и может, его желание сбудется под этим чернильным небом, вспоротым шпилем церковной громады. И Анджело не доходит до места пары шагов — кто-то врезается в него и фыркая, ойкает. Анджело ловит ладонью тяжёлую широкополую шляпу — на свисающем кончике подрагивает платиновая пятиконечная звёздочка с отколотым краешком, и узнавание бьёт его прямо в сердце. — Ох, — изумлённо выдыхает знакомый голос, и в нём слышна трепетная улыбка, — вот мы и свиделись. — Здравствуй, — отвечает Анджело, и внутри всё искрит и переворачивается от радости, от одухотворённости, от веры. "И воздастся однажды тебе по делам твоим", — любил говаривать отец, когда его старший сын щедро жертвовал деньги или помогал — делом, добрым словом, целебной песней. "Воздалось вдвойне", — думает Анджело, когда Мираэль забирает шляпу и робко для ничего не стесняющейся колдуньи вкладывает в его руку свою. А над Рэйнхорном раздаётся гул — серебряные и золотые ангелы, замершие в хороводе на колоннах Храма, наконец трубят Рождество.