***
Глаза – как фиалки. Кожа белее снега. Губы тонкие, бледные. Выдохи – перезвон колокольчиков. Прекрасна, как смерть, Как ночь. Как зима. Легкая и быстрая. Белоснежный клинок танцует в руках. Холодна и опасна. Смертоносна. Взгляда не оторвать.***
У сына глаза на мокром месте. Голос дрожит, но он не может заплакать. Потому что папа бы не заплакал. Папа навсегда будет героем. – Но ты ведь всего лишь защищал кого-то! – кричит сын. – Это нечестно! Все не должно было так закончиться! – Так бывает, Казуи, – хочется мягко, а выходит горько, – герои не всегда… побеждают. «Герои не всегда правы, и чаще всего эгоистичны». – Куда ты… куда ты теперь? – спрашивает мальчик, хватая отца за руку. – Ты уйдешь к ним? К шинигами? – Думаю, да, – кривить душой не хочется. Он не знает, куда теперь идти. Хотя дорога одна. И всегда была одна. Его сын не плачет. Он доверчиво жмется к бедру, держит руку и заглядывает в лицо. Казуи не похож на мать. Точная его копия. Только глаза светлее и теплее. – Я не хочу, чтобы ты уходил. – Я знаю, малыш, знаю, – сердце щемит, – но я должен. Прости. – Можно… – неуверенно, робко, на грани с всхлипом, – можно я буду тебя навещать? – Конечно, можно, – от боли грудь разрывает. Его сын сжимает своей теплой ладошкой его мертвую руку и пытается не плакать. Будет ли Казуи все еще любить его, когда они встретятся вновь?***
– Твои манеры отвратительны, – она смеется так громко, что сама нечаянно хрюкает. Ему кажется, что он сейчас от смеха погибнет во второй раз. У него теперь собственный дом, старенький, но аккуратный, стараниями Лизы приведенный в божеский вид. Как молодому, неопытному («и дурному», – добавляет Сидзи) капитану ему дают послабления, и вечерами он может принимать друзей. А желающих в гости на удивление много. Она помогает ему: учит заполнять бесконечные отчеты, дает советы по взаимодействия с отрядом, рассказывает о подводных камнях. Ворчит по поводу его кривого почерка и испортившейся осанки. Пробует учить кидо, но одной прожженной стены достаточно. Веселит и лупит нещадно. Скрашивает долгие вечера. Он вдруг замечает, что она образована и утонченно манерна. Аристократка. – Ну надо же, – фыркает она, – спустя столько лет и заметил. Никогда не сомневалась в твоей наблюдательности. В ответ он кусает ее за пятку.***
– Ты все-таки пришла, – вырывается против воли. Она опускает глаза. Обещала, что ее тут не будет. И все равно пришла. Он всегда значил слишком много. – Это не твой мир, – говорить тяжело, но, может быть, это ее последний шанс, – я рада, что ты уходишь. – Это ложь. – Ложь.***
В поместье он приходит как почетный гость. Правда, Бьякую на этих словах чуть не стошнило. – Брось, – говорит ему Ренджи, – по меркам капитана вы почти друзья. По какой-то причине ему здесь спокойно. Древние стены, тихие переходы, пруд с рыбками и аллея сакур. В поместье Кучики жизнь течет тихо и размеренно, словно в ручье, едва слышно журчащем в летний день. – Приветствую, Куросаки, – торжественно (и кисло) произносит Бьякуя. – И тебе привет, – Ичиго беззастенчиво опускается рядом с главой клана Кучики и заглядывает в его свиток. Каллиграфия. Кто бы сомневался. – Зачем ты здесь? – спрашивает Бькуя. Его серые глаза смотрят придирчиво, но не холодно. – Ты сам пригласил меня, – фыркает Ичиго, но Кучики лишь качает головой: – Ты прекрасно понял вопрос. Ичиго не знает, зачем он здесь. Он запутался. Потерялся. Разбился. Капитанская накидка не давит на плечи. Дышится в бараках восьмого на удивление свободно. Собрания не отягощают, патрули проходят спокойно, рутинные дни отряда не нервируют. Его друзья рядом. Его сын и жена теперь далеко. – Чтобы жить, – пожимает он плечами.***
Когда-то он говорил, что устал. Когда-то он уходил решительно. Сил посмотреть на жену не хватает. Но он должен. Она красива, как закат. Волосы, медовые, густые, тяжелой волной лежащие на плечах, точеное умное лицо и серые, ласковые глаза. Очень красивая женщина, думает он. Она не злится и не прогоняет его. Говорит совсем спокойно, взросло. – Как, – сглатывает, – как это случилось? – Поезд, – отвечает он глупо и глухо. Пустой и поезд. Маленькая душа ребенка с тонкими ручками, рюкзачком и синей кепочкой. Душная, переполненная человеческой массой платформа по дороге на очередной душный, переполненный симпозиум. А дальше – ни секунды раздумий. В новостях потом скажут: «потерял сознание от духоты и рухнул на пути». Вытащить не успели, поезд остановиться не успел. Какая жалость. Но никакой духоты в этот момент не было. Было упоение. Была сила. Была свобода. Был острый, сверкающий и ревущий от жажды крови клинок. Был взмах сильной, тренированной руки. Была привычная, уверенная, излюбленная стойка. А тело безвольным мешком рухнуло под несущийся поезд. Она тоже не смотрит, вдруг замечает он. И не плачет. – Это того стоило? – разве что голос чуть подрагивает. Как рассказать сыну? Он ее умеет читать. Она совсем другое спрашивает. Ты понимал, спрашивает. Ты понимал, что уйдешь от нас. Что не останешься в искусственном теле. Что для всего мира будешь мертв. Что я буду растить его одна? Ты понимал? – Стоило, – и врать сил нет. Понимал? Да, понимал. Хотел? Да, конечно же хотел. Стыдился, скрывал, обещал отказаться, любил семью и пытался жить нормально? Тоже да, да и еще раз да. Люди сложные, намного сложнее, чем кажется. Она простой человек, и ей тяжело. А он даже не человек. Он человеко-шинигами-квинси-пустой. И желания, так много желаний. От такой толкотни в голове давно под сотню разных личностей. Оно вздыхает – глубоко, рвано, тяжело. Это все, чего он удостоится. – Когда ты уходишь? – и ни намека на просьбу остаться. «Я люблю ее», – вдруг понимает он. Люблю эту умную, сильную, невероятно красивую женщину. Я умер, я стою перед ней со своим огромным, все еще окровавленным мечом, через пару часов я навсегда уйду из этого мира, мое разорванное тело лежит в морге, мой сын на уроках и еще ничего не знает, мои сестры скорбят по мне, а я люблю свою жену. Я люблю ту женщину, которая меня отпускает. – Я люблю тебя, – говорит она, и ни слезинки на ее щеках, – уходи и никогда не возвращайся.***
– Я собираюсь просить ее руки, – нетрезво выдыхает Ренджи прямо ему в ухо. Ичиго давится выпивкой. – Завтра подойду и поговорю с ней. А потом и с капитаном. Волна холода прошибает желудок, и вечер внезапно становится на редкость отвратительным. – Поздравляю, – выдавливает он из себя, криво улыбаясь, – думаю, она согласится. Рад за вас. Паскудный врунишка.***
– Возмутительно! – Вопит Маюри громче, чем сигнальная сирена. – Это просто возмутительно! Какого-то рыжего сопляка, мальчишку, чертового вторженца – на пост капитана!? Куда катится эта организация?! – Тебе в задницу, Маюри! Заткнись! – Не выдерживает Кенсей. – Если у тебя есть какие-то претензии, будь готов за них ответить! Это мальчишка давно не чужой, он герой Сейрейтея! И твоей тощей задницы тут бы не было, если бы не он! – Он не чужой, – аккуратно вставляет Киораку Шинсуй, – он умер. Судя по ехидной улыбке, главнокомандующий прекрасно понимает, что только подливает масла в огонь. – И все равно, – с каменным лицом возражает Сой Фонг, – без обучения в Академии, без аттестации и экзаменов… – Да он одним харчком разнесет половину вашей Академии! – Подключается Зараки, хищно скалясь. Ичиго сглатывает. – Если не веришь, можем прямо сейчас и продемонстрировать! – Согласно древним законам Общества Душ, на пост капитана может претендовать шинигами, чья кандидатура одобрена тремя и более капитанами на общем собрании… – продолжает нудеть Синдзи, и Ичиго почти уверен, что делает он это из чистой вредности. – Капитан Кучики за Куросаки, – невозмутимо вставляет Рюдзюро Оторибаси, меланхолично разглядывая пейзаж за окном. – Оба капитана Кучики за Куросаки, – поправляет его Тоширо. Оба капитана Кучики одинаково аристократически-возмущенно сопят. – И капитан Хитсугая, – аккуратно добавляет Шунсуй. – И капитан Хитсугая, – снисходительно соглашается Тоширо. – А еще капитан Хитсугая за стремянки и табуретки, – бурчит Маюри, на что тут же получает возмущенный вопль. Ичиго с трудом сдерживает стон. Он ненавидит Готей.***
– Я не могу! – Ее меч разрубает тело очередного чудовища, и алая кровь заливает белоснежное кимоно. – Ты понятия не имеешь, что это значит! – Понятия не имею?! – Ярость клокочет в нем, и он становится излишне жестоким. – Да, ты права, – я ничерта не знаю! Но знаю, что ты не хочешь такой жизни! Выпад, взмах, толчок и блок, – вместе, синхронно, как инь и янь, созданные друг для друга. – Ты не хочешь быть разменной монетой! – Удар. – Не хочешь жить по указке! Не хочешь выходить замуж по приказу! – Прыжок, поворот и подножка. – Ты всегда мечтала о свободе, о выборе, о своей голове на плечах! Схватить за тонкое запястье, заглянуть в глаза, и сорвать маску с очередного монстра. – Так почему же ты перестала быть смелой и сильной?! Бой продолжается.***
В казармах гогот и шум, и его лейтенант безуспешно пытается успокоить буянящих шинигами. Те кричат, громко спорят и танцуют, расплескивая выпивку. Лиза фыркает и сотый раз поправляет сползающие очки. Закатное солнце заливает двор, и праздник в самом разгаре. Капитанское хаори уже запачкано какой-то дрянью, но ему немного плевать: они с Ренджи играют в крайне увлекательную игру «кто-перетянет-кальмара-зубами». Пьяный Иккаку делает ставки, Кира просит быть всех тише, потому что «сейчас услышат капитаны и нам конец», а на логичное «Так с нами тоже капитан!» лишь трясет головой. Шухей рыдает на плече Муцумото, кидающей кости, а неизвестным образом оказавшийся рядом Хитсугая ворчит последние полчаса и пытается выловить шеврон своего лейтенанта из кружки с пивом. Закатное солнце заливает казармы его отряда, но ему не грустно. Ему давно не было так хорошо. – Тихо! – рявкает Юмичика, умудряясь своим тонким голосом переорать половину отряда. – Сюда идет капитан Зараки. – Твою мать, – он отпускает кальмара и Ренджи с воплем летит под скамейку. Офицеры взрываются смехом. Последнее, что он видит – это Иккаку с льющимся пивом из носа, а потом его дергают за шкирку и с рыком «Попался, Ичиго!» вышвыривают куда-то в район Руконгая. Ему давно не было так хорошо, и даже бегать от Кенпачи по взрытой поверхности тренировочного полигона удивительно легко. Правильно, он бы сказал.***
Гребанный Сейрейтей пахнет полынью. Бесконечные луга, пожухлая от яркого солнца трава, ледяные реки. Бедные дома разваливающегося Руконгая. Запуганные души робко выглядывают из-за каких-то пыльных тряпок, служащих дверьми. Здесь никогда не видели кого-то с настолько большим запасом реацу. Ичиго цыкает и двигает дальше. У него нет времени. (Хотя теперь времени у него до-хе-ра). Вот только идти некуда. До ближайших врат десять дней пути – в задницу шунпо, – а ему нужно подумать. Думать он не хочет. В голове грызутся вина, облегчение и обида. Хочется сдохнуть под ближайшим камнем. Он не об этом мечтал. Не здесь. Не вот так. А чего хотел? Свободен, как ветер. Будь тем, кем хочешь. Это гребанный солнечный мир с белыми лабиринтами, желтой плиткой и огромным японским замком в своем центре – вот твой рай. Ах, не сюда хотел? А куда? Хотел в свои пятнадцать лет? Туда, где смерть щекочет нервы, а из ответственности только спасение мира? Туда, где под боком – верные друзья, а не жена, сын и рутина? Этого хотел? Он падает на колени посреди пыльной дороги и кричит в безоблачное синее небо.***
– Прощай, – шепчет она . Сердце дергается и обливается кровью. В следующий раз они увидятся нескоро. От этого одновременно и легко, и до крика больно. – Прощай, – отвечает он. Врата закрываются.***
Ее голос по-прежнему груб и низок. Волосы отросли, опустились почти до поясницы, а белый ей идет и всегда шел. Только хаори будто великовато. В ней ни капли жалости. – Болван! И рука все так же тяжела. – Я тоже… скучал, – хрипит он, смахивая выступившие слезы. Она злится все больше. – Как ты мог так глупо умереть! – Удар. – Как ты мог так бездарно просрать собственную жизнь! – Кулаком под ребра, коленом по лбу. – Как ты мог оставить Орихиме и сына! Она колотит его, кипя от ярости и боли. Боли за Орихиме. За него. За мальчика с такими же, как и у папы, глазами. Может быть, она злится от отчаяния. Потому что то, против чего они сражались, потому что то, чего они оба хотели, потому что… потому что… Потому что он снова здесь. – Ненавижу тебя! Идиот! – Он валяется в пыли у ее ног. – Как ты мог оказаться таким слабаком, Ичиго! Он смеется. Смеется против воли. Кажется, он даже почти счастлив.***
Он почти не сидит на месте. Спрятаться от Кенпачи, получить нагоняй от Лизы, сесть за проклятые бумажки, выпить чаю с Синдзи, прогнать странных пустых с территории Руконгая, вместе с Хитсугаей пообещать Маюри добыть образец, еще раз спрятаться от Кенпачи, быть избитым Рукией за прогулянное собрание, провести тренировочный бой с главнокомандующим, еще раз сесть за бумажки, сбежать под покровом ночи за обещанными образцами, получить ранение, проваляться два дня в лазарете, на выходе все-таки попасться Кенпачи и застрять в Четвертом еще на неделю. Общаться со своим отрядом, продвигать командную работу, создать экспериментальную группу с медиком и шинигами, чей шикай отвечает требованиям дальнобойного оружия (Ренджи чуть не подох от приступа ностальгии), пытаться выучить кидо самостоятельно, потушить пожар в шестом, спрятаться от Бьякуи у Рукии (все равно выдала, предательница), создавать патрули и самому в них порываться, хотя капитанам и не пристало «размениваться на мелочевку». Гулять по ночному Сэйрейтею, посетить с Ренджи все «обязательные, Куросаки» таверны, позволить Мужской Ассоциации Шинигами оккупировать территорию восьмого, полтора месяца пытаться выжить Женскую Ассоциацию с территории восьмого (кто ж знал, что они постоянно рядом), зайти к Синдзи на чай, доделать бумажки под угрозой банкая собственного лейтенанта, погасить восстание, смотаться в поместье Шиба, получить нагоняй от родственников, попытаться пронести контрабандой роутер и нормальный ноутбук. Учить Рукию рисовать в Paint. Подкупить Иккаку, чтобы безошибочно знать местоположение Кенпачи. Зайти к Синдзи на чай. Смирить Бьякую с фактом своего существования. Подраться с Синдзи. Провести ряд душещипательных бесед с Главнокомандующим, дабы наконец прояснить свое происхождение. Зайти к Синдзи на чарочку. Помириться с Синдзи. Рассказать Рукии про фотошоп. И наконец дышать полной грудью.***
– У меня нет оправданий, – его голос до предела холоден. Он взвинчен от нервов, и теперь не готов размениваться на любезности. – Если тебе есть, что сказать, говори. Если желаешь разобраться силой, я принимаю твой вызов. Ренджи смотрит на него, как на проказу. Если бы Ичиго не был так иссушен и взбешен, он бы отвел взгляд. – Ублюдок, – под глазами Абарая темные круги, а руки судорожно сжимаются, словно ищут рукоять катаны, – ты настоящий ублюдок, Куросаки. Ичиго не может сдержать смешка. – Это не новость, Абарай, – почти шипит он, – ты не единственный, кто так считает. – Как ты мог!.. – Ренджи пошатывает. – Как ты мог, ты же знал!.. С самого начала знал!.. – Ты тоже, – обрезает его Ичиго без малейшего сострадания, – ты тоже прекрасно знал. Ренджи сползает по стене на пол, прожигая его ненавидящим взглядом. – Но ты ушел, – рычит он, – ты ушел, ушел в тот мир, к Иноуе! Ты выбрал ее! Ичиго молчит. Ренджи злится еще больше. – Так какого хера ты творишь, Куросаки?! Объяснись! И вновь ему нечего сказать. Почему он никогда, никогда не знает ответа на самые простые вопросы?..***
– Пап! – Он уже почти достиг врат, когда сын догоняет его. На боку все еще болтаются ножны танто, его подарка, – десятилетний мальчишка пришел в восторг. – Пап, подожди, – веселый и шустрый, Казуи как-то подозрительно робеет, – мы можем поговорить, как мужчины? – Конечно, – со всей серьезностью кивает Ичиго, давая сигнал дежурному, чтобы немного подождал. Шинигами лишь закатывает глаза. Сын отводит его к ближайшим кустам и усаживается на лавку. Хмурится, скрещивает руки на груди. Но все равно видно, как дрожат пальцы. – Так о чем ты хотел поговорить? – Пап, – медленно начинает Казуи, подбирая слова, – скажи честно: ты больше не любишь нас с мамой? Ичиго даже рот открывает от неожиданности. – Почему не люблю? – Ты ушел, – уверенно говорит ребенок, – ты нас оставил. Так бывает у взрослых, когда они больше не любят друг друга. Папа или мама уходят. И ты тоже ушел. Это что-то вроде развода, да? – Казуи, – Ичиго выдыхает и собирается с мыслями, – я умер. Это… немного по-другому. Он трет лицо, пытаясь объяснить ребенку истины, которые сам не до конца понимает. – Я больше не могу находиться с вами физически, но я все еще люблю вас. Я люблю тебя и маму, люблю больше всего на свете, и я буду защищать вас своим способом, сражаясь с монстрами и прочими угрозами. И то, что я не могу быть рядом, ничего не меняет. – Значит, – после паузы выдыхает ребенок, – когда мы умрем, мы снова будем все вместе? Ичиго спотыкается. – Не знаю, – честно отвечает он, – но я никогда не перестану вас любить. Обещаю.***
Закат опускается на бескрайние поля Сейрейтея, но он не может оценить открывшегося вида. И холод его пробирает вовсе не от вечерней стужи. – Ты хоть думаешь, что предлагаешь? – После долгого молчания тихо спрашивает она. Лицо ее белоснежно. – Да, – он решителен, хотя по коленкам струится пот. Никогда прежде ее глаза не были так беспросветно темны. – Предать клан, – еще тише говорит она, – отказаться от чести, отказаться от долга, предать доверие, оказанное мне… Его будто кувалдой долбит по затылку. – Предать брата, что был так добр, предать старейшин и друзей, предать собственного жениха… – ее голос вздрагивает, – предать отряд, доверие подчиненных, предать память капитана Укитаке, память моих наставников… Закат ослепительно ярок. – И сбежать с тобой, – заканчивает она. Ему не оторвать глаз от ее растерянного лица. Сердце почти не бьется. – Да, – будто со стороны слышит он свой голос, – сбежать со мной.***
Казуи смотрит на него, как на призрака. Не улыбается. Не бросается на шею. Хмурится. Теперь еще больше похож. – Привет, старик, – сын сбрасывает сумку на пол и падает на кровать. Вытягивает ноги: с последнего его визита вытянулся почти на полторы головы. В следующем году уже пойдет в старшую школу. – Как твои дела? – Более неловко он себя чувствовал только при знакомстве со старейшинами Кучики. – Приемлемо, – Казуи наконец-то встречается с ним глазами, – зачем пришел? – Повидаться. – Достойный повод, – кивает сын, – и много увидел? – Достаточно, – он встает, одергивает хаори и приближается к окну. – Не буду досаждать тебе. – Стой! Тишина. – Стой, – измучено выдыхает Казуи, отводя взгляд, – прости. Давай сначала, окей? Ичиго едва сдерживает улыбку.***
Она тяжело дышит и жмурится. Он замирает. Разгоряченная, усталая и мокрая, она прижимает дочь к груди так нежно и крепко, что у него подкашиваются колени. Повитуха собирает окровавленные тряпки и выходит, оставляя их наедине. Ее глаза бесконечны. – Как назовем? Она подзывает его, и он, до нелепости огромный и неуклюжий, робко заглядывает дочери в лицо. Касается ее ладошки. Наконец, выдыхает. Его смуглая кожа против белоснежной. – Юкихиме, – она смеется, но соглашается. Где-то вдалеке слышен топот: новоиспеченный дядя несется на всех парах. Юкихиме – снежная принцесса (прим.авт).***
Абарай Ренджи не разговаривает с ним два с половиной года.***
На собрании она встает рядом. Так просто и правильно: черная макушка на уровне плеча, где всегда и должна была быть. Прячет кисти в широких рукавах хаори, едва заметно переминается с ноги на ногу, иногда бросает усталый взгляд в темнеющее небо. Можно незаметно пихнуть бедром, легонько наступить на ногу, постоять, греясь друг о друга. Все так знакомо и привычно, будто не было этих лет. Будто ему снова пятнадцать, они вновь прогуливают английский на крыше, невыносимо припекает солнце и дует пыльный ветер. Будто она вновь не может справиться с пакетиком сока. Огненный закат сменяется чарующей звездной ночью.***
Звезды пляшут над головой, воздух пропах жимолостью и полынью. Он кладет голову на ее грудь и слушает ее все еще не успокоившееся сердце. Старый дом продувается всеми ветрами Сэйрейтея, но эта ночь тепла. Сквозь прохудившуюся крышу видна огромная белоснежная луна. Его сердце трепещет от счастья. Она вдруг замирает и отстраняется. В ее голосе звучит тоска. – Как же я ему скажу… – Не думай об этом, – он гладит ее между лопаток. Ее кожа белоснежна и почти прозрачна. Он вдруг понимает, насколько все-таки больше нее. – Теперь все будет хорошо. По ее лицу катятся слезы стыда. Он очерчивает ее аккуратный подбородок и припадает к губам. Звезды сливаются в бесконечность.***
– Итак… как он тебе? – гигай очень тесный, и Ичиго недовольно передергивает плечами. Старый лис Урахара не упускал возможности напакостить. Кроме того, от шампанского это тело пучит. – Занудный, – Кузуи убирает отросшую прядь за проколотое ухо (Ичиго все еще не может привыкнуть) и сверкает глазами в сторону жениха и невесты, – придирчивый, педантичный, иногда ужасно скучный. Может часами зависать в ванной или копошиться в моторе своей драгоценной тачки. Но мама он него кипятком писает, так что… Звучит очередной тост, и Ичиго едва успевает поднять бокал. Орихиме светится, и Ичиго от этого света тепло и грустно. Она прекрасна, как никогда. Неужели и он когда-то был причиной ее счастья? – Я рада, что ты пришел, – она отводит его в сторонку (ее муж как раз демонстрирует недурственные способности чревовещателя), доверчиво прижимаясь к локтю. Ему в этом теле где-то под пятьдесят, поэтому подозрений они не вызывают. Даже спустя столько лет она все еще пахнет лотосами. – Как я мог такое пропустить, – он осторожно убирает выбившуюся прядь волос из ее сложной прически, и она на секунду прижимается к его пальцам щекой, как в былые времена, – не каждый день самая красивая женщина в мире выходит замуж. Орихиме смеется, и он замечает в уголке ее глаз солнечные морщинки. – Я счастлив за тебя, – совершенно искренне говорит он. Она утягивает его в танец.***
– Ты поступаешь, как ублюдок, Ичиго, – спокойно говорит Ишшин, забивая трубку. В его голосе ни грамма тепла. – Знаю, – он сжимает кулаки, смиренно опуская взгляд, – так ты мне поможешь? Но отец не слушает его. – Избалованный силой, воспитанный жаждой приключений и возможностью получать желаемое, ты так и не научился жертвовать. Ты все тот же жадный ребенок, Ичиго, – задумчиво продолжает он. – Старик… – Ты поиграл с одной семьей, тебе не понравилось, и ты ушел в любимую песочницу, – Ишшин выпускает дым, строго глядя на сына, – ты оставил Орихиме с Казуи одних, а теперь, признавшись себе, что сделал неверный выбор, пытаешься разрушить жизни еще нескольких людей. – Это не так! – Ичиго вскидывается. – Ты не понимаешь! Я люблю Орихиме, и люблю Казуи больше всего на свете! Но… – Но на «том» свете, – ухмыляется Ишшин, – а на «этом» твое сердце занято другой. Он молчит некоторое время, задумчиво разглядывая пасмурное небо. – Я помогу тебе, сын, – наконец говорит он, – семья Шиба посватается к семье Кучики. Но делаю я это не ради тебя, а ради малышки Рукии. Она, в отличие от тебя, только и делает, что жертвует чем-то. – Отец… – Мне не нужна благодарность, Ичиго, – перебивает его Ишшин, – однако я наконец хочу увидеть поступки взрослого, серьезного человека, главы семьи. Подумать только, в пятнадцать лет ты был взрослее, чем сейчас. Ичиго не поднимает глаз.***
Ичиго мнется у врат, как подросток. Рукия, не выдерживая, наступает ему на ногу. Он долго шипит и ругается сквозь зубы, но это, скорее всего, от нервов. Разделитель миров начинает светиться. Казуи, вывалившийся из прохода, какое-то время оторопевши разглядывает бесконечное голубое небо Сейрейтея, а затем замечает отца. Секунду он разглядывает огромный живот Рукии, а потом на его лице расцветает улыбка. Все-таки, как бы они не были похожи, Казуи всегда будет лучше него. – Привет, пап.***
– Поговорить? – Орихиме изумлена. На ней любимый салатовый фартук, растянутый свитер и домашние тапочки. Только пришла с работы, видимо. – Да, – Ичиго чувствует себя на кухне собственного дома неловко. Может, из-за измученного вида жены. Может, из-за надвигающейся грозы. Он никогда не любил дождь. – Где Казуи? – На футболе. Карин записала его полгода назад, – Орихиме устало падает на диван и смотрит куда-то поверх него, – так о чем ты хотел поговорить? – Я хотел попросить прощения. Орихиме молчит довольно долго. – Я не злюсь на тебя, – наконец, говорит она, – и никогда не злилась. В конце концов, если бы я не могла принять тебя таким, как ты есть, как бы я могла любить тебя?***
– Я уйду с должности капитана, – говорит она однажды вечером. Ее волосы темными волнами лежат на плечах, и сердце Ичиго вновь заходится. – Нет, – мягко возражает он, – это сделаю я. Она скидывается, будто ошпарилась. – Что?! – Ты так долго шла к этому, – пытается объяснить он то, что в голове скорее разряде чувств, чем связанных мыслей, – я не могу тебя этого лишить. Капитанами становятся не герои, а те, кто по-настоящему достоин. Ты достойна быть капитаном, Рукия. А вот в себе я не уверен. А ее глазах море благодарности, и он не может удержаться: – К тому же, вкус меня явно получше твоего будет. Кто-то же должен обставлять гнездышко молодожен? Она колотит его подушкой, и он смеется.***
– Ну, вообще-то, это было очевидно, – Хитсугая совсем не по-капитански ковырялся в носу, когда наконец решился подать голос, – я про вас с Кучики. Мы вроде бы с самого начала знали. – Знали? – Ичиго действительно поражен. – Ну сам подумай, – фыркнул Тоширо, – ты приперся из другого мира спасать ее от казни, поколотил ее брата, объяснил ему на пальцах, что не он не прав, а потом вы трогательно и со слезами прощались у ворот у всех на виду. Сложно было не заметить. – Я… как-то не соотносил, – Ичиго с большим трудом не покраснел. – Но, с другой стороны, мы правда думали, что ты выбрал Иноуе, – Хитсугая пожал плечами, – и все мы ждали, пока ананас созреет. Но ты и тут оказался шустрее. Герои получают все, да? – Герои эгоистичны, – пробормотал Ичиго, – и должны нести последствия за свои поступки. – Ты, кстати, уже сказал Иноуе с сыном? Ичиго уронил голову на руки.***
Юки как раз только-только делает первые шаги, когда Ренджи показывается на пороге. Ичиго берет дочь на руки, неосознанно прижимая к груди. Ренджи морщится. – Ты серьезно? – Какими судьбами, капитан Абарай? – Хаори восьмого отряда перекинуто через плечо бывшего друга, и Ичго чувствует едва заметный укол зависти. Впрочем, судя по потному лбу Ренджи, тот пришел не хвастаться. – Я подумал, что не поздравил вас с рождением дочери, – пробормотал Абарай, не поднимая глаз от пола, – а это как-то по-скотски. Поздравляю, короче. – Спасибо. – Пауза становится неловкой. – Может, зайдешь? – А ты пустишь? – С сомнением спрашивает Абарай. Ичиго кивает. Спустя полгода их снова можно назвать почти друзьями.***
– Семья, капитан Киораку, не может иметь быть бывшей, – он делает ход и задумывается. Играть белыми всегда было сложнее. – От нее нельзя отвернуться и спрятаться. И никакое из действий в нашей жизни нельзя назвать ошибкой. – Но как же, – Киораку выдыхает пряный дым, и тень цветущей сакуры ложится на его расслабленное лицо, – смертным отведено так мало времени в подлунном мире. Могут ли они попусту его тратить на ошибки? Ладья делает уверенный ход. – А что вообще можно назвать ошибкой, Киораку? – Он поднимает глаза на собеседника. – Любое мое действие было шагом ровно к тому моменту, в котором я сейчас. Иногда я уходил дальше, иногда подходил максимально близко, но итог неизменен – я здесь. И я счастлив. Ичиго аккуратно забивает трубку, давая противнику шанс обдумать ход. – У меня прекрасные здоровые дети, живущие сыто и безопасно, – продолжает он, – они вырастут достойными людьми. Обе женщины, которых я люблю, счастливы. Те, за кого я несу ответственность, под присмотром. И те, кто во мне нуждается, всегда может ко мне обратиться, независимо от того, где я. Не это ли значит быть героем? Глаза Киораку хитро сверкают. – Но ты же не востребован, как боец. Как же желание спасти весь мир? – Оно никуда не пропало, – Ичиго не может сдержать фырканья, – но наш с Рукией дом слишком хлипок для банкая. Ничего, подожду, пока полезет очередная Эспада, а потом… – Ты поверить не можешь, как я этого жду, – заливается хохотом Шунсуй. Лепестки сакуры ложатся на тихую водную гладь пруда.***
Бьякуя держит Сэцуко на руках, и та заливается ярким, звонким смехом, балуясь с шарфом любимого дядюшки. На мгновение на лица грозного капитана проступает некое подобие нежности. Казуи отмечает, что с Сэцуко они похожи намного больше, чем с Юки. Хотя бы потому, что оба неприлично рыжие. – Все наследники клана Кучики направляются в сад, – холодно говорит Бьякуя, и Казуи с перепугу чуть не роняет занпакто, – пришло время ежегодного любования сакурой. – Понял, – отвечает Казуи, искренне надеясь, что капитан шестого имеет в виду не свой банкай, – подожду вас здесь. На лице Бьякуи написано истинное страдание. – Казуи Куросаки, – устало произносит он, – какая часть слова «все» тебе непонятна?.. В саду удивительно мирно. Отец с госпожой Кучики ожидают их под самым большим и раскидистым деревом. Юки усердно пытается сложить руки в подобии кидо. Судя по лицу госпожи Кучики, талантом она пошла в отца. От мамы приходит смс. Они долетели нормально, на Карибах чудная погода, уже попробовали местную кухню. И фотография. Казуи подставляет лицо теплому солнцу и мимолетно жмурится. Сакуры шепчутся на ветру.