Я стою посреди поля лаванды. Стебельки с маленькими бутончиками фиолетового цветка тянутся к небу, вокруг лишь бескрайние дорожки бесконечных кустов. Палящее солнце греет кожу, среди ясного неба, где не найдется места облаку. Я прикрываю глаза, упуская из вида нескончаемый горизонт. Лёгкий ветер колышет на ветру рыжие волосы. Его дуновение вызывает табун мурашек, я расправляю руки в стороны, шумно вдыхая воздух, заставляя циркулировать в лёгких шёлковый аромат лаванды. Ладонями прохожусь по кустарникам, на что они утопают в колких, но приятных коже объятиях.
Я чувствую что-то влажное на кончиках пальцев, которые тянулись к самой земле. Ноги обдало внезапной прохладой, в замешательстве опустив голову вниз, замечаю стремительно подступающую воду. Она поднималась с неимоверной скоростью, за пару секунд окутав ноги по колено в свои морозные объятия. Сердце пропускает удар, когда перед глазами, в паре метров от меня бьёт ветка шаровой молнии, с характерным для неё громыханием. Шквалистый ветер прошёл через всё тело, я поднимаю голову в небо, что затянулось тяжёлыми фиолетовыми тучами. Непроглядная мгла наступала так же стремительно, как земля ускользнула из-под ног, погружая меня по шею в ледяную воду. Она пробирала до костей, я слышала скрежет собственных зубов, лихорадочно стучавших друг о друга. Стараясь держаться на плаву, голову охватывает паника, а тело раз за разом сводит судорогами. Раскаты грома эхом разносятся по океану, что держит меня в своих сумрачных тисках. Мёртвая зыбь на воде тотчас сменилась высокими волнами, что с кипящей пеной разбивались вдалеке о скалы. Барахтаясь в шторме, меня накрывало с головой солёной водой, не давая шанса отдышаться. Вода была в носу, ушах, горле: казалось, мои слёзы были хуже соли в мёртвом море. Меня поглощала непроницаемая чернота, бездонная пучина неизвестности. Я вдыхаю в последний раз, захватывая с кислородом и большой глоток воды. Ноги свело, потянув за собой всё тело. Брови болезненно сошлись к переносице, жмурясь, глаза уже привыкали к мраку. Тщетно было выбраться из водного плена, когда лёгкие разрываются, требуя кислород. Грудь горела синим пламенем, прожигая огромные дыры в клетках тонкой кожи, слизистая была фатально уничтожена избытком соли. Руки онемели, колотящееся сердце гулом отдавалось в висках. Идя ко дну, я видела лишь молнии, сверкавшие над такой далёкой гладью, что была непостижима проваливающемуся в кольцо бездны телу.
Вспышка.
— Эвелин, ты будешь еще блины?
Мама крутится вокруг стола, накладывая каждому в тарелку блины. Я вижу сидящего напротив отца, листающего один из глянцевых журналов, что принёс с работы, вижу
кота, царапающего ножку деревянного стула и
четыре пустые тарелки на столе, помимо моих с отцом.
— Лютик?
Кот откликается на своё имя и мурлыча, подбегает ко мне, с энтузиазмом потираясь о мои ноги белой шерстью.
— Мы кого-то ждём в гости? — задаю я, оглядывая несколько пустых тарелок на столе.
— Милая,
все уже в сборе. Или ты хочешь ещё кого-то пригласить? — любезно отвечает мне отец.
— А где Финн, дорогая? — спрашивает мама, стоя спиной к столу и нарезая что-то на кухонной столешнице.
— Понятия не имею, — неуверенно отвечаю я, стараясь уловить обстановку.
Стол непривычно большой. Обычно к нему с трудом можно было подставить пятый стул, вместо привычных четырёх, но теперь их семь. Пустые тарелки поблёскивают разными цветами, пока я пытаюсь понять, что к чему.
— Ребекка, я принесла любимые Эвелин кексы с клюквой.
Этот голос заставляет меня оцепенеть от ужаса, порождая за собой колкие мурашки на затылке.
— А я отнёс в гараж парочку своих инструментов, надеюсь, ты не против, Марк, — обращается очередной объект моего ужаса к отцу.
Истошный вопль заставляет меня наклониться под стол к источнику звука, позабыв о страхе, что всё ещё заставлял такт сердца звучать с двойным усилием. Кот, чьё мяуканье резало уши, только увидев мою реакцию, больно впился когтями мне в щиколотку, запрыгнув затем на один из стульев.
Корчась от боли, я попыталась смахнуть его за шиворот, но моя рука остановилась прямо у его морды, онемев так же, как и моё лицо. Кот повернулся ко мне, из его кровавых глаз сочился гной, а трупный запах из пасти от шипения резко ударил в нос. Его тело моментально сменилось на худощавое, медленно разлагающееся. Кое-где виднелись черви из пузырившихся ран, а кости его торчали, заливаясь зелёной слизью.
Я в страхе прижимаю руку к груди, возвращая взгляд на стулья. Бабушка и дедушка сидели по бокам от отца и матери. Я знала их, но не могла опознать в лицо. Мимика, черты лица рассеивались в коже, я не могла уловить ни одной из составляющих внешности: глаза, носы, рты. Всё такое размытое, словно у них на головах целлофановые пакеты.
— Чей седьмой стул? — я окидываю взглядом пустое место, дрожащим голосом задавая вопрос, уже заранее зная ответ.
— Он для Финна, Эва, разве ты не позовёшь его к столу?
Я бы с удовольствием позвала, если бы все сидящие за ним, кроме моих родителей,
не были давно мертвы.
Вспышка.
Таблетки, рассыпанные у унитаза, собранные в пучок волосы, худощавые руки сжимают выпирающие сквозь кожу коленные чашки. Вижу себя, словно со стороны: сижу на полу туалета за дверью своей комнаты, дрожа от холода и накатывающих ощущений тошноты. Хрупкие кости отчётливо видны очертаниями, что играют с тенями падающего с люстры света. Тонкие запястья обвивают серебряные холодные браслеты, на спине видны проглядывающие позвонки.
Я перестала любить себя и своё тело после того, как Финн покинул Ванкувер. Всё думала, что проблема кроется во мне, а не в каких-то его целях. Он был человеком, который любил во мне абсолютно всё: голос, характер, дурные выходки. Но мой мозг с уже изрядно пошатанной психикой отказывался верить, что весь мир моего друга не крутится вокруг меня.
Но мой мир — ограничивался лишь на нём.
Вот я наклоняюсь над унитазом, оставляя в нём даже не остатки какой-либо пищи. Блевать водой очень увлекательное занятие, когда анорексия затуманивает разум, не отпуская мысли в свободный полёт: я должна думать только о своём весе, он в любой своей цифре не будет меня устраивать.
Я подхожу ближе к самой себе со спины, с желанием погладить по вздымающемуся под кожей позвоночнику. До чего ты доводила себя, Эвелин? Видел бы тебя в таком состоянии лучший друг.
Как только касаюсь рукой спины, её кожа словно прилипла к подушечкам моих пальцев, на что я рефлекторно дёргаю ладонь на себя. Огромный кусок кожи, словно скальпом снимается, оголяя взор на кровь, что сочится из мышц и сетки сосудов. Замираю в немом крике не в силах больше шевелиться.
Вспышка.
Стою посреди коридора школы. Оживлённая толпа двигается привычным рассыпным строем по своим делам. Школа всегда была похожа на бурлящую реку или же муравейник, каждый играл свою роль, но я всегда чувствовала себя либо забытой на галечной отмели, либо сидящей в одиночестве в скрипучей лодке, медленно вздымающейся на волнах. Общество практически никогда не принимало меня, а если и пыталось, разочаровывалось или внезапно отвергало. Я как запущенные, покоящиеся в руках природы каменные джунгли мегаполисов. Если бы человечество вымерло, я была бы тем самым зданием, что любовно гладили зеленые плющи, а на влажном бетоне медленно бы оседал пушистый мох.
Школа выглядит привычно, но в тоже время незнакомо вовсе. Выцветшие фотографии на стендах, награды, покрывшиеся словно вековой пылью, пожелтевшие школьные газеты на стеллажах, что совсем недавно пахли свежей печатью. Оборачиваюсь на центральный холл, где бесчисленная толпа в одно мгновенье перестала существовать. Пустынные коридоры, треск колонок на стенах, пугающее безмолвие. Я
не слышу собственных шагов, не слышу гула в соседних кабинетах или хотя бы скрипа старых стульев за стенами.
Открываю дверь в кабинет пианино. Потянула носом спёртый воздух, что отдавал едкими нотками затхлости. Музыкальные инструменты разбросаны по полу, в центре кабинета — единственное уцелевшее от внешних воздействий пианино. Над ним словно загорается лампа, зазывая меня сесть за клавиши. Но, не сделав и шагу, мелодия разлилась по помещению сама, до боли знакомая авторская песня Вулфарда. Начинается она тихо, нежно, по-сказочному мелодично. Переходя далее, ноты становятся выше, всё страстнее, стремительнее. Если бы слёзы имели возможность кричать — они звучали бы именно так. Внезапно, звуки становятся ниже, пианино словно сходит с ума, разнося по комнате свирепую музыку: грозную, разъярённую и безжалостную. Пронзительный звон стоит в ушах, перепонки совсем скоро не выдержат напряжение с каждой секундой нарастающей громкостью мелодии. Я закрываю уши руками, жмурясь. Последнее, что я замечаю, прежде чем в панике вылететь из кабинета —
лихорадочно слетающие на пол клавиши.
Стараясь усмирить выскакивающее из груди сердце, я слышу своё имя где-то позади:
— Зачем ты вернулась? Тебе здесь не рады.
Джейн стоит ко мне спиной, уперев руки в бока. Она разминает шею, её голос спокойный, а осанка всё такая же прямая, словно стоит на кукольной подставке. Плавно убирая руки за спину, она складывает ладони лодочкой, пока резкий хруст не режет мои уши. Локти Гриффин выгнулись в разные стороны, а пальцы ломались, загибая фаланги таким же образом. Она повернулась:
— Этими ладонями я трогала Финна, Эвелин.
Маньяческая улыбка на лице, сумасшествие в глазах, она словно теряла рассудок. Я делаю несколько шагов назад, лишь бы та не подходила ко мне:
— Ты боишься собственных творений, Шеффер?!
Она медленно подходит, а топот от её сапог входит в один такт с моим сердцем.
— Ты прячешь взгляд! Посмотри, что ты наделала!
Свернув голову набок, она вытягивает ломающиеся руки вперёд, ускоряя шаг. Дыхание перехватывает, я в панике разворачиваюсь, унося ноги, куда глядят глаза. Я слышу сзади её топот, слышу истерический смех, то, как она приближается ко мне, обжигая дыханием затылок. Забегаю в женский туалет, захлопнув дверь, соскальзывая по ней спиной. Шаги за ней стихли.
Запускаю руки в волосы, до боли оттягивая их в пальцах. Я кричу в пустоту, кричу, поджимая под себя колени, закрываясь от мира. Прикладываю ладони к ушам, полностью заглушая все факторы реальности. Ни зрения, ни слуха.
Обоняние рано списывать со счетов.
Запах металла. Вязкий, тягучий, колкий. Он словно проходит сквозь меня, просачиваясь под одежду, под кожу, обволакивая, заливаясь тонкой струйкой в щель между ладонями прямиком в уши. Это нисколько не запах. Липкая, чуть загустевшая кровь. Я поднимаю голову, видя, как всё тело, одежда, волосы пропитаны пунцовой жидкостью. Судорожно опускаю руки, осматривая их с двух сторон, утопающих в бордовой жиже. Глаза устремляются на туалет: каждая кабинка, стена, потолок, абсолютно рандомное место — все они закрашены крестиками разной величины, цвета и толщины. Буквально каждый сантиметр комнаты усыпан могильными крестами, будто помечая какое-то место. Как флажок или любой опознавательный знак.
Поднимаюсь на трясущихся ногах, по-новой осматривая комнату. Не улавливаю ни связи, ни причин появления данных каракуль. Просто каждое некогда девственное место комнаты обрисовано крестами. Ничего удивительного, правда, Эвелин?
Я могла бы всматриваться в загадочные знаки хоть сутки, пока не уловила звук капель из крана. Сначала не обратив внимания, я даже не обернулась, но когда я услышала усиливающийся напор — глаза распахнулись в ужасе. Из-под многочисленных кранов хлестала кровь, заливая не только раковину, но и всё вокруг, заполняя всю комнату водой. Неужели мне придётся во второй раз захлебнуться?
Я в панике шарю по стенам, кабинкам, дошло даже до того, что я залезла ногами на крышку унитаза, но тщетно. Кровь стала поступать еще сильнее, срывая диким напором краны с креплений, и вот я по пояс в ней посреди уборной. Гоню прочь беспорядочные мысли о гибели, суматошно хватаясь за голову руками, откидывая шею к потолку. Измученный мозг угасал в холодном страхе. Идей не было, мыслей тоже. Пока я не уставилась в зеркало.
Зеркало, стоящее напротив меня, казалось совершенно обычным. Дело было даже не в его наличии в уборной, это же очевидно.
Я не видела собственного отражения.
В поле обзора зеркала попадало всё, кроме моего тела. Я ужаснулась, оставаясь в замешательстве. Я видела всё, что угодно за прошедшие: несколько минут, часов, дней ада? Я не знаю сколько это всё длится, но я не могу проснуться от этого кошмара. Окровавленная комната заполнилась уже настолько, что уровень жижи доставал моей груди. Кое-как забираюсь на столешницу с ногами, опираясь на зеркало. Глухого стука не последовало. Я поворачиваюсь, всё так же не видя своего лица, и провожу ладонью по зеркальной поверхности. Я бью по нему рукой, а за зеркалом разносится гулкий стук в никуда.
— Это всё… Не реально…
Я вдавливаю ладонь в безликое отражение и оно поддаётся, разбиваясь на тысячи мелких осколков. Переваливаясь за открывшееся пространство в раме, падаю в никуда, смотря на удаляющийся свет и капающей, словно водопад, кровь.
***
Тело словно пронзает тысячей иголок. Налившиеся свинцом веки нехотя распахнулись, открывая взор на белоснежную комнату. Слева надо мной уже стояла капельница, и лекарство по трубочке бежало в катетер на моей левой руке. Поворачивать головой оказалось больнее, чем я думала, словно все мои мышцы атрофировались, а тело стало прочнее камня. Что-то приятно греет левую руку, мой взгляд незамедлительно падает именно туда: лежа на моих коленях, щекой греясь о мою холодную руку, копна кудрявых волос расстелилась по шерстяному пледу, коим было укрыто мое тело. Финн мирно посапывал, облокотившись на мою больничную койку.
Сколько он здесь пролежал? Свернувшись в три погибели, несмотря на очевидный дискомфорт в спине, он даже сейчас не отпускает меня.
Я шевелю пальцами, что даётся с трудом, проверяя функционирование своего организма. Больно хватая мою руку, кротким поцелуем одаривая охладевшие пальцы, он подвигается ближе:
— Ты проснулась! Боже, я чуть не умер со страху! Я сейчас позову врачей, веснушка, погоди! Не уходи никуда! — отпускает мою руку, скрываясь за дверью кабинета.
Куда же я уйду, прикованная к больничной койке?
***
— Всего около четырёх процентов пациентов удаётся реанимировать, после чего они возвращаются к нормальной жизни и не страдают какими-либо нарушениями психики или утратой функций организма. Ваша клиническая смерть, мисс Шеффер, произошла уже практически на операционном столе. Массивной кровопотери не последовало, а сердечные мышцы были поражены некритично.
— Клиническая смерть? — переспрашиваю я, в ужасе сжимая ладонь Финна в своей.
— Да, она произошла на фоне посттравматического стрессового расстройства, после панической атаки ночью 25 декабря. Но не волнуйтесь, вы успешно прошли курс лечения, и теперь мы с радостью можем сообщить вам о вашей выписке. Возвращайтесь домой, более вашей жизни ничего не угрожает. Ваши родители еще ждут меня в коридоре, — он отходит к двери, но медлит, а его рука замирает над ручкой, — и да, можете поблагодарить мистера Вулфарда,
вы обязаны ему жизнью.
Лечащий врач расплывается в широкой улыбке, закрывая за собой дверь.
— Я жду подробностей, сейчас же. — приказным тоном выдаю я, готовясь слушать увлекательный рассказ о том, как я повисла на волоске от смерти.
— Веснушка, ты напугала меня до седых волос. Я проснулся посреди ночи от тяжелых вздохов, будто ты задыхаешься. Меня охватила такая паника, ты, блять, представить себе не можешь. Глаза закатились, ты несвязно что-то бормотала, а трясло тебя хуже осинового листа, ей богу, я обосрался. Я пытался привести тебя в сознание, но вовремя опомнился: каждая секунда была на счету. Пока я дрожащими, блять, руками набирал 911, под идущие в трубке гудки я орал твоим родителям через весь дом, ты бы видела, как оперативно они ворвались в комнату. А дальше — всё как в тумане: реанимобиль, бригада врачей, твой отец, усаживающий меня на заднее сиденье машины. Мне говорили, что я рвался запрыгнуть с тобой в машину неотложки, но я реально не помню такого! — он истерично смеётся, хотя в этом смехе присутствует тревожность.
— Финн, прости… Я и представить не могу, как ты испугался, извини, — я чувствовала вину. В сотый раз виню себя в ситуации, в которой я не могла ничего изменить.
— Ты нормальная? Эвелин, я бы не простил себе, если бы с тобой случилось что-то непоправимое, — он опускает голову вниз, но я уже успела заметить его сверкающие от слёз глаза.
— Иди сюда.
Он ныряет в объятия, утопая в моих ещё ослабевших от болезни руках. Я прижимаю его к себе всем телом, меня даже не волнует, что с таким усилием с легкостью можно сломать пару рёбер. Зарываюсь носом в его шею, вдыхая, снова вдыхая его запах. Какое же блаженство вновь чувствовать аромат, дурманящий сознание похлеще ночных кошмаров.
Я больше ни за что и никогда не отпущу тебя, Финн Вулфард. И никакая клиническая смерть не посмеет разлучить нас.
