Хорошие мальчики

«Дорогой Санта», – старательно вывел Брок на дурацкой плотной бумаге с золотистым тиснением, и на этом его пыл иссяк. Как минимум потому, что взгляд то и дело цеплялся за внезапно «дорогого» Санту, но другого обращения упорно не придумывалось. Уважаемый? Просто «Санта»? Мистер? Отложив ручку, Брок зевнул и растер лицо ладонями, пытаясь собраться с мыслями. Минутная стрелка на часах на стене неумолимо подползала к обеду, есть непозавтракавшему Броку хотелось все сильнее, но надо было сначала закончить его. Чертово письмо Санта-Клаусу, которое в обязательном порядке трясли со всех сотрудников в ЩИТе. С Брока и отряда письма тряс с утра пораньше Роджерс, которому кто-то деятельно намотал на шею красно-синюю ленту мишуры. В сочетании с привычно спокойным лицом эта мишура смотрелась... странно, но вот ее кончик, проклятый пушистый цветастый кончик, на каждом движении мощной груди издевательски проходившийся по напряженным выделявшимся под тканью тесной футболки соскам, был хорош. Даже очень. Неимоверно шла Роджерсу эта мишура, да. Воодушевившись, Брок написал со следующей строчки: «Хочу Стива Роджерса», – и, подумав, добавил: – «Который Капитан Америка, а не какой-нибудь левый придурок. Хотя который Капитан тоже придурок, особенно когда жизнью так тупо рискует, но любовь, как говорится, зла...» На этом месте Брок окончательно открыл в себе дар к эпистолярщине, потому что, куснув ручку, продолжил писать, неожиданно увлекшись. «Иначе с чего бы я вчера до ночи украшал племянникам дом, потому что без этого “Санта не принесет подарки, еще одну гирлянду на крышу, дядя Брок!”. Хотелось им сказать, что их Санта взял дополнительные смены, чтобы оплатить их хотелки, но сестрица бы прибила за порушенное детство. В общем, Санта, я был хорошим мальчиком. Так что хочу Стива Роджерса, который Капитан Америка, а не какой-нибудь левый придурок. Вот». Точку Брок поставил такую жирную и внушительную, что едва не порвал плотную бумагу. Задумчиво осмотрел получившийся текст, подправил кое-где плохо видные завитушки букв и упаковал письмо в предусмотрительно еще утром выданный Роджерсом конверт, тщательно проклеив края. Все равно никто не будет читать эту макулатуру – уж в этом Брок был уверен, так что за сохранность тайны не опасался. Сбор писем в ЩИТе был традицией ежегодной, но исключительно бессмысленной. Брок сам в первые годы работы переносил потом коробки с ними в архив на сжигание – ни одного раскрытого конверта не было. Подхватив со спинки стула куртку, Брок вышел из кабинета, небрежно забросил письмо в загромождавший коридор ящик, специально установленный для такого случая, и двинулся в кафетерий, гордый своей пунктуальностью – закончил минута в минуту с началом перерыва. «Хороший мальчик», – всплыла в голове строчка из письма, и Брок хмыкнул. Настроение, несмотря на практически бессонную ночь и голодное утро, было прекрасным, рабочий день сегодня – коротким, срочных дел тоже не осталось. Для полного счастья хорошему мальчику, правда, не хватало другого хорошего мальчика, но да чего уж там. – Прорвемся, – буркнул себе под нос Брок, шагнув в гостеприимно распахнутые двери кафетерия, нашел взглядом уже занявшего любимый угол монументально огромного Джека и вскоре присоединился к нему. Джек, одной рукой с пугающей размеренностью подносивший ко рту овощные палочки, а другой – строчивший в лежавшем перед ним блокноте, был страшно занят. Брок с любопытством сунул нос в его записи, немедленно получил по лбу морковкой (которую Джек не особенно любил – видимо, того и пожертвовал ей), но вникнуть в столбцы цифр успел. Бедолага Джек страдал. Фыркнув, Брок залил оливковым маслом салат, придвинул к себе тарелку со стейком и принялся мысленно считать. На счет «четыре» Джек не выдержал и спросил: – Радиоуправляемая машинка с прицепом, который идет в комплекте, считается за один подарок или за два? Они же в одной коробке даже! Брок хохотнул. О феноменальной ревности друг к другу Джековых отпрысков, которые постоянно рядились на тему «кого родители любят больше», бросались пересчитывать подарки и даже по размеру их сравнивали, сопляки офигевшие, он знал не понаслышке. Во всяком случае, дарить им что-то сам он не рисковал после того, как купил однажды два одинаковых имбирных пряника – вот только на одном пряничном человечке шапка оказалась в сине-красную полоску, а на втором – в зелено-красную. Большей ошибки, как оказалось, Брок, которому и в голову бы не пришло спорить, какой цвет лучше – синий или зеленый, в жизни не совершал. – А в том наборе с куклой три платья, – авторитетно сказал он, наизусть уже зная список подарков. – Там вообще четыре выходит. Измученный Джек, проворонивший такую опасную ловушку, с досадой дернул себя за волосы, в очередной раз исчеркал две колонки в блокноте и захлопнул его. – Все, – торжественно объявил он, когда Брок успел прикончить стейк и лениво доедал салат. – Обойдутся. Вон в письме два одинаковых рюкзака попросил, подарят и ладно, – с той решительной твердостью, которой обладали только вконец заебавшиеся родители, отрезал он. – А что, кроме мифического Санты никто не может это достать? Все равно же наши письма выкинут, как обычно, – отставив опустевшие тарелки на поднос, удивился Брок, подтягивая к себе чашку с чаем, как раз остывшим до любимой температуры. – За этой фигней очереди километровые, там на них какой-то крутой Мистер Мишка, – со вселенским терпением отозвался Джек, догрызая свои овощи, и, пожалуй, только он мог говорить про Мистера Мишку с такой суровой невозмутимостью. – А в этом году письма, вообще-то, торжественно поклялись прочесть и сделать подарки. Кэп же поэтому просил написать что-нибудь реально выполнимое, он их и будет разбирать... Брок, как раз в этот момент делавший глоток, поперхнулся, представив себе зрелище. Прямо-таки картина маслом получалась – сидит такой Кэп в этой своей мишуре и читает, как Брок Рамлоу требует у Санты «Стива Роджерса, который Капитан Америка» в личное пользование интимного характера. Про последнее Брок, правда, в подробностях не писал, но... Ебаный Санта с его письмами. Джек все с той же суровой невозмутимостью влепил Броку в лицо салфетку и с любопытством уставился на него. – Ты чем слушал? – поинтересовался он. – Хотя не отвечай, я и так знаю. Надеюсь, письмо ты писал не тем же, чем слушал?.. – Именно тем, – подтвердил Брок, вытирая лицо и шею. Джек обидно заржал, страшно довольный как его промахом, так и возможностью отвлечься от собственных страданий, и Брок, мысленно пообещав себе это ему припомнить (пряничных человечков-то его детки ну очень любили), поднялся на ноги. В конце концов, письмо явно не успело еще никуда деться из ящика. Наверное. Ведь правда? Этим вопросом Брок мучился всю дорогу до своего кабинета, до которого донесся так быстро, что едва заметил. И готов был убивать всех – особенно тех, кто помешает добраться до ящика, но, словно почуяв опасность, потенциальные писатели писем на горизонте не показывались. Так что, деловито оттащив ящик в закуток в коридоре, Брок выставил посмеивающегося Джека охраной и принялся старательно вскрывать крышку. Крышка надсадно скрипела, пыталась обломать ему пальцы, но не поддавалась. Брок, смутно ожидая каждую секунду звонка телефона и Кэпа на том конце с его фирменным осуждающим «Рамлоу», злился все сильнее и, вконец потеряв терпение, вытащил нож. – Воу-воу, опасный парень, – обернувшись на звон лезвия, хохотнул Джек, получавший от происходящего, кажется, даже слишком много удовольствия. – Чего ты там такого понаписал, что так дергаешься, а? Может, и к лучшему? – Иди в жопу, – отозвался Брок, просовывая лезвие под крышку и пытаясь поддеть ее. Та упорно не сдавалась, оберегая содержимое проклятого ящика хлеще, чем консьержка на входе в дом. С другой стороны, консьержка бы, наверное, не стала спорить с психом с ножом?.. Глубокую мысль прервал Джек, который, подойдя поближе, с каменным лицом отщелкнул неприметный рычажок. Крышка ящика подпрыгнула, едва не сломав Броку нос и не выбив из руки нож. – Ни слова, – предупредил Брок и, игнорируя сдавленный гогот, заглянул в ящик. Оказавшийся абсолютно пустым. – Зараза! И где его искать? – У Санты, – отозвался Джек. – А может, у оленя одного двухметрового? – прорычал Брок, захлопывая ящик, и угрюмо потащил его обратно. Двухметровый олень Джек, чуть посерьезнев, утешительно потрепал его по плечу. Как рогами потерся – ощущение от его лапищи было, во всяком случае, похожее. Не то чтобы о Брока часто терлись рогами, впрочем. – Или, что более реально, у Кэпа. Подарочек ему привалил в этом году, – невозмутимо продолжил Джек, когда они вернули слегка пострадавший от праведного гнева ящик на место. С этим даже спорить не хотелось. Оставалось надеяться, что у Роджерса достанет такта просто сделать вид, что ничего не случилось. К чужим чувствам он относился, насколько Брок успел заметить, с терпеливым уважением, не сбойнет же эта система именно сейчас и именно на Броке? К ящику тут же подпорхнули несколько девиц, по случаю праздника позволивших себе разбавить строгую форму легкомысленными красными шапками с белоснежными помпонами. Не желая наблюдать за их радостным «отправлением» писем, Брок хотел было вернуться к себе, чтобы запереться в кабинете, ожидая приговора, но тут одна из них сказала: – А письма потом отдают настоящему Санте, представляете? Ну то есть это актер, конечно, но все равно, так мило, я его видела! Такой дедуля с бородой, красный полушубок, даже мешок есть! – Эх, – с завистью добавила другая, и Брок, признав в ней по голосу помощницу Роджерса, повернулся. – Даже не знаю, когда такими темпами наши письма разберут, первыми мы подарки явно не получим. Мистера Роджерса дернули на совещание, так до сих пор и не возвращался, он едва начал первую партию читать. У Брока от всколыхнувшейся надежды выпал из руки позабытый нож. Девицы, обернувшись на звон, с легким беспокойством посмотрели сначала на зловеще блестевший на полу клинок, а затем на Брока и разбежались по своим делам, стоически ничему не удивляясь. Двухметровый олень Джек неуютно пошевелил копытами и, оправдывая свое гордое звание, забросил в рот жвачку, как делал всегда, когда пытался успокоить расшалившиеся нервишки. А у Брока тем временем зрел план. *** – Не налезет, – констатировал Джек, скептически глядя на «полушубок», оказавшийся вообще-то просто гребаным красным длиннющим халатом. В качестве компромисса сняв куртку, Брок попытался втиснуться в утащенный из раздевалки, пока владелец мылся в душе, костюм Санты (и очень надеялся, что у дедули были запасные шмотки и он не будет бегать голым по ЩИТу, испортив Броку весь план), но даже выше предплечий натянуть его не сумел. Джек выразительно дернул бровями, но промолчал. Брок, оглядев свои плотные толстые штаны и теплый свитер, скрипнул зубами, бросил на стол халат и принялся раздеваться. Оставшись в одних трусах, он снова попытался мимикрировать под Санту – ткань задумчиво хрустнула на плечах и спине, но все-таки выдержала. – Надеюсь, Кэп загадал себе в письме стриптизера в костюме Санты, – не сумел в очередной раз удержать язык за зубами Джек и даже рот себе обеими ладонями зажал, чтобы не загоготать на весь этаж. Брок мысленно добавил к имбирным человечкам пазлы – одну пачку в 499, а вторую – в 500 деталей – и не стал говорить Джеку, что подумывал под халат вернуть кобуру с пистолетом. От ремней на голое тело тот, наверное, совсем с ума сойдет от восторга. – Ненавижу тебя, – буркнул Брок, разглядывая свое отражение в стеклянной дверце шкафа. Художественно лохматый и небритый, в распахнутом халате, из-под которого виднелся мускулистый живот и кокетливо проглядывали черные и, как выяснилось, пошло-тесноватые (а утром были нормальными!) трусы, Брок и правда казался э-э... плохим Сантой, вызванным на корпоратив. – Ну, тогда я пойду, – с готовностью откликнулся Джек, бодро поднимаясь с дивана, на котором наблюдал за облачением в «Санту». Запахнув дурацкий ярко-красный халат с белой опушкой на подоле, рукавах и планке, Брок затянул широким ремнем пояс и повернулся к попытавшемуся дезертировать Джеку. – Стоять! Помоги с бородой, – брезгливо глядя на кошмарно длинную белоснежную бороду, окликнул он, безуспешно попытавшись зацепить резинки. Пышные рукава с этим длинным белым мехом мешали неимоверно. С другой стороны, даже хорошо, что на этом Санте был всего лишь халат, а не чаще встречающиеся штаны с курткой. Тогда от сапог на полтора размера меньше было бы никуда не деться, а сейчас Брок просто натянул свои берцы, удачно спрятав их под подолом. – Я буду припоминать тебе это до конца жизни, – проникновенно пообещал Джек и нацепил на Брока бороду. Резинки впились в уши, словно намеревались их оторвать. Лицу под двойным слоем волос (хотя Брокову щетину даже считать, наверное, не стоило рядом с этим здоровенным веником, достававшим едва не до живота) моментально стало жарко. От бороды приторно и сладко пахло шоколадом и карамелью. Джек, оглядев его, подумал и подобрал выпавшие из пакета с бородой белые куски – Броку сначала показалось, что это две огромные волосатые гусеницы, – с чувством влепив их ему на брови. И добил окончательно красным колпаком с белым помпоном. Теперь обзор Броку наполовину закрывала кустистая шерсть, а отражение в стекле грустно констатировало, что вместо Санты-плохиша-стриптизера в кабинете внезапно оказался стремный старикашка пропойного типа. Впрочем, так оно было даже и лучше – меньше шансов, что Роджерс его все-таки узнает. Утешая себя этим, Брок прихватил красный мешок с праздничной вышивкой и двинулся к выходу. Вновь заржавший вместо пожелания удачи Джек остался ждать результатов, бесцеремонно развалившись на диване. Стараясь не спешить слишком сильно, Брок шел по коридорам, вынужденно останавливаясь рядом с каждой девицей, вздумавшей сфотографироваться с Сантой. К десятой такой девице ему страшно хотелось удавить кого-нибудь мешком, к двадцатой – резко распахнуть халат, наслаждаясь реакцией, а к тридцатой обе угрозы бы исполнились, но, по счастью, Брок успел добраться до приемной раньше, чем случилась катастрофа. Даже удивительно, что в такой час – а короткий рабочий день подходил к концу – в здании все еще было столько народу. Собиравшаяся домой помощница Роджерса при виде него встрепенулась и улыбнулась с такой искренней радостью, словно Брок был настоящим. То есть Санта. – Ой, а мистер Роджерс еще не закончил, – с искренним сожалением сказала она. Брок откашлялся и выдал лучший старческий голос, на который вообще были способны его голосовые связки. – Многие не успевают, – прошамкал он и даже сам едва понял, что сказал. – Поэтому решили собирать письма сразу, – чуть более внятно добавил Брок. – Я пройду? – Да, конечно, – еще искреннее заулыбалась безголовая Роджерсова помощница и, сообщив начальству, что к нему посетители, благосклонно кивнула в сторону двери в другом конце приемной. – Пока-пока, дедушка! – попрощалась она и выпорхнула в коридор. «Хуй тебе, а не подарок», – мысленно сообщил ей Брок, толкая тяжелую дверь. Сидевший за своим столом Роджерс поднял голову. Он выглядел уставшим, глаза чуть покраснели, но взгляд был привычно цепким и внимательным. Мишуру с шеи он уже успел снять, но футболка по-прежнему оставалась неприлично тесной. Роджерс так оглядел Брока с головы до ног, что его остро кольнуло в живот нехорошим предчувствием. И на что он вообще рассчитывал? В умении по крупице информации составлять полную картину происходящего Роджерса, чертова суперсолдата, идеального во всем, было не переплюнуть. «Узнал!» – панически подумал Брок. Он уже представлял, как сейчас будет объясняться (воображение, правда, пасовало, потому что внятного и разумного обоснования своих действий придумать не получалось), однако Роджерс, смахнув со лба золотисто-светлые волосы, виновато улыбнулся и сказал: – Прошу прощения, я еще не успел разобраться с письмами. Что ж, теперь все зависело от актерского мастерства Брока. И от голоса, который нужно было поменять так, чтобы Роджерс точно его не узнал. Стараясь смотреть на него из-под густых бровей, чтобы скрыть глаза, Брок сделал пару шагов вперед. – Именно поэтому с начальников отделов решили снять эту лишнюю нагрузку. Письма теперь сразу отдаются мне, сортируем у себя, – проквакал он таким мерзким голосом, что был страшно горд собой. Уж в этих кошмарных звуках Роджерс едва ли признает его, Брока, голос. Да тут бы и мать родная не признала, наверное. Роджерс, похоже, тоже впечатлился. На мгновение сдвинув брови – боже, как Брок обожал эту хмурую складку между ними, – он поднялся на ноги и забрал со стеллажа в углу стопку писем. Подошел совсем близко – настолько, что Брок учуял легкий запах его парфюма – и торжественно бросил письма в гостеприимно распахнутый мешок. Слушая шелест конвертов, Брок мысленно ликовал, предвкушая уже, как найдет в этой куче свое письмо и разорвет его на мелкие клочки. А потом бросит в стакан и сожжет там. А пепел развеет по ветру. Коротко кивнув Роджерсу, Брок деловито затянул веревочкой мешок и двинулся к выходу. Оставался какой-то жалкий шаг, всего один, почти, он почти вышел уже из кабинета, но... – Погодите! – окликнул вдруг Роджерс. Брок едва мешок на пол с досады не швырнул. Впору было и бороду свою съесть заодно, но ломать конспирацию не хотелось. Так что он, сохраняя внешнее спокойствие, обернулся. Роджерс, смущенно улыбнувшись, вытащил из-под тонкого ноутбука незапечатанное письмо. На мгновение Броку показалось, что это его собственное «творение», но Роджерс сказал: – Я совсем забыл про свое письмо, – он потупил взгляд и добавил: – Может быть, вы его сразу прочтете? Никогда еще не отдавал письма напрямую Санте. Выглядел при этом он настолько нежным невинным цветочком, что Брок едва удержал на себе халат. Узнать, что проламывающий кулаками стены Кэп трогательно мечтал с детства поделиться письмом с Сантой, было прямо как-то даже... приятно. Немного неловко, конечно, учитывая, что Брок влезал в личное и туда, куда его явно не звали, но все-таки приятно. – Э-э, да, разумеется, – спохватился Брок, забирая протянутое письмо. Роджерс просиял и, смущенно сцепив огромные ладони, технично свалил куда-то ему за спину. Чего ж он там такого нажелал, интересно, что мнется, как впервые прочитавший стишок на табуретке пацан? «Дорогой Санта», – начиналось письмо, и Брок даже хмыкнул, заценив общность начала. – «Не хочется загадывать эфемерные и лишенные конкретики желания и желать любви, отношений или неодиночества, но будет ли честно просить для себя кого-то определенного?» – продолжил тем временем Роджерс, показывая мастер-класс по эпистолярщине, Брок аж позавидовал. И очень попытался сглотнуть едкий комок в горле – черт подери, Роджерс был в кого-то влюблен! Усилием воли заставляя себя вчитываться в каждую строчку, а не панически шарить взглядом по буквам, Брок вновь углубился в письмо. «С каждым днем становится все сложнее», – изливал душу Санта-Клаусу Роджерс. – «Иногда, особенно когда мы здесь, в моем кабинете, я даже понять не могу, о чем идет речь в разговоре, потому что в моих мыслях... такое, что становится стыдно и сладко». Броку тоже стало стыдно и сладко. Стыдно за то, что поддался любопытству и сунул нос в чужое письмо, а сладко – потому что в этом кабинете с Роджерсом он бывал наедине едва ли не чаще всех остальных. А раз так – можно было представить, что в письме и правда говорится о нем. Халат и самообладание Брока опасно затрещали. «Возможно, немного новогоднего чуда – это как раз то, что мне нужно? Я очень старался помогать всем в этом году, хочу побыть эгоистом. Хотя бы на то время, что пишу это письмо... Что ж – я хочу Брока. Брока Рамлоу. Вот». Несмотря на то, что Брок очень хотел оказаться тем самым новогодним желанием Роджерса, он слегка... охренел, когда прочел последние предложения письма. Он даже подумал было, что это какая-то глупая шутка – мало ли, начальство чутка поехало перед праздниками и решило передразнить ответным письмом, – но тут за спиной, как в тех-самых-фильмах-про-домогательства-на-работе, щелкнул язычок замка на двери. Один этот звук завел так, что перед глазами потемнело. И халат как-то подозрительно... затрепыхался. – Так что, Санта? – до этого дня, пожалуй, Брок и не подозревал, что Роджерс умеет говорить с такой восхитительной чувственной хрипотцой. – Я был хорошим мальчиком. Исполнишь желание, м-м? Остроумно ответить, что только Роджерс мог так беззастенчиво и нагло требовать у занятого Санта-Клауса исполнения загаданного, Брок не успел. Он, чего греха таить, даже удивиться тому, что его все-таки спалили, не смог – не до того как-то было. Присутствие Роджерса ощущалось так ярко, что у Брока волосы на загривке дыбом встали. Да даже искусственная борода, и та, казалось, попыталась наэлектризоваться, насколько кайфовая, сладко-щекотная волна пронеслась по коже. Брок шумно выдохнул, не сдержавшись. Роджерс моментально, с нечеловеческой скоростью оказался перед ним, бесцеремонно дернул чертову бороду, оттягивая ее вниз, и впился поцелуем в губы. Так тесно и жарко вжался телом в тело, что даже больно впившиеся в уши резинки от проклятой пахнущей конфетами бороды отошли на второй план. Чего уж там, Брок бы и с надетой мочалкой белоснежных волос не сплоховал – о Роджерсе он мечтал столько времени, что хрен бы кто теперь его остановил. Брок Рамлоу и сбыча мечт, получите, распишитесь – Стив Роджерс, который Капитан Америка, в единственном и неповторимом экземпляре. В чертовски желанном экземпляре. Жадно огладив сладко раскрасневшегося Роджерса по плечам и спине (даже не верилось, что можно, что это все – его), Брок зарылся пальцами в светлые гладкие волосы и углубил поцелуй, скользнул языком между восхитительно сочных губ, впился в этот греховно-вкусный рот, жмурясь от наслаждения. Роджерс хрипло застонал в ответ, крепко притискивая его к себе и до хруста комкая в крупных ладонях ткань кошмарного красного халата. Треск, видимо, его слегка отрезвил, потому что он тут же отстранился, мучительно медленно облизывая припухшие алые губы. Промелькнувший кончик языка заворожил Брока, как кристалл гипнотизера. Увы, поддаться не получилось – Роджерс, смотревший на него последние секунды странным взглядом, в котором незлая насмешка причудливо и сладко мешалась с желанием, все-таки не выдержал и принялся снимать с Брока «излишки» волос. Действовал он с такой предвкушающей неторопливостью, словно оберточную бумагу разворачивал, и каждое мягкое, почти вкрадчивое движение его пальцев мурашками проходилось по коже, сворачивалось в паху щекотной кипучей волной возбуждения. Роджерс нежно, едва касаясь подушечками за ушами, поддел тугие резинки бороды, сбросил дурацкий колпак и, словно окончательно поставив целью свести с ума, вдруг прихватил губами длинные волоски одной из идиотских бровей. Его горячее дыхание щекотало кожу. Брок замер, смакуя эту будоражащую близость, и, едва дождавшись, пока Роджерс осторожно отлепит от его лица лишнюю растительность, из-за которой мир (и Роджерса!) видно было слегка в полосочку, потянул с него футболку. – Это равноценный обмен, – заверил Брок и жадно, с силой, огладил широкую грудь, стиснул в ладонях упругие твердые мышцы и потерся лицом, тронул губами чуть солоноватую кожу, так ярко и вкусно пахнущую Роджерсом, что во рту собиралась слюна. Как же это было хорошо – быть рядом вот так, наконец-то иметь возможность выразить все, о чем хотелось сказать без слов. И получать не менее пылкий ответ – о, никогда еще... диалоги не приносили такого удовольствия. Роджерс вжал его в себя и выгнулся, подставляясь, поощрительно надавил на затылок, запрокидывая с тихим стоном голову, едва Брок коснулся языком розового твердого соска. О второй он потерся щетинистой щекой и тут же прижался влажными губами, наслаждаясь хваткой крепких пальцев на своих плечах. – Как ты меня узнал? – огладив напряженный мускулистый живот, сладко поджавшийся под ладонью, все же спросил Брок, поддевая кончиками пальцев ремень, но не пытаясь пока пробраться ниже. Пока. Господи, как же восхитительно было думать так – пока. Роджерс был весь его, сам неосторожно, наверняка не зная, как рискует, дал ему это право, и... Додумать Брок не успел. – По глазам, – отозвался Роджерс, насмешливо дернув бровью, и тепло улыбнулся, коротко потеревшись кончиком носа о нос. – А еще у тебя берцы из-под подола торчали, – без перехода добавил он тем тоном первостатейного засранца, от которого у Брока в груди становилось нестерпимо горячо и жарко. И дыхание перехватывало – но это, пожалуй, можно было списать на то, что Роджерс беззастенчиво расстегнул на нем широкий ремень, давая полам халата разойтись в стороны, и медленно скользнул тяжелым взглядом по его голой груди вниз, уложил горячие ладони на его бока, пробираясь большими пальцами под резинку трусов. Этого прикосновения было много и мало одновременно. Хотелось и вжаться пахом в пах, притереться болезненно-твердым членом, и отстраниться, сбросить с себя руки, прожигавшие, казалось, насквозь. – Это такое было там в твоих мыслях? – вспомнив судьбоносное письмо, поддразнил Брок, невольно дернув бедрами, и глухо рыкнул, когда Роджерс мокро скользнул языком по его шее, втянул губами мочку уха, шумно, торопливо выдыхая. – Почти, – немедленно отозвался Роджерс. – Ты любишь стоять – ну, знаешь... Брок, едва окончательно не лишив жизни несчастный панически затрещавший на плечах халат, сцепил ладони за спиной и чуть шире расставил ноги. – Точно, – Роджерс нашел губами губы и вновь поцеловал, глубоко и мокро, сводя с ума неторопливым, нежным скольжением языка. – И мне всегда хотелось сделать так, – он одним слитным, плавным движением опустился на колени и с восхитительным бесстыдством потерся лицом о пах Брока, прижался горячим ртом к стволу члена прямо через ткань белья. Зря он, конечно, это сказал, потому что Брок моментально вспомнил, что с этой его стойки у них начинались едва ли не все многочисленные разговоры в этом кабинете. И, выходит, они могли проходить куда продуктивнее даже не десятки, а сотни раз... Сложный процесс бухгалтерского учета прервал Роджерс. Огладив Брока по ногам, он крепко стиснул его задницу, потянул вниз трусы, до сладкой боли впиваясь кончиками пальцев в чувствительную, будто наэлектризованную, кожу и длинно лизнул под пупком, поймал губами головку члена. Вскинул потемневший взгляд, будто желая убедиться, что Брок смотрит – словно можно было не смотреть, – и обвел ее упругим скользким языком, пощекотал уздечку и насадился глубже, окутывая влажной теснотой своего рта. – О, боже, – выдохнул Брок, жмурясь от яркой вспышки удовольствия, тем более жаркой оттого, что Роджерс огладил его по ягодицам и сжал половинки, дразняще проходясь кончиками пальцев между ними – от яичек до входа. И непонятно было, подаваться ли назад, прогнуться, подставляясь под руки, или толкаться вперед, глубже в жаркий рот, в узкую тесноту горячего горла – Брок почти потерялся в сладкой нежности ласк. Роджерс на мгновение отстранился, потерся гладкой щекой о влажную покрасневшую головку члена и поднырнул чуть ниже, тронул губами мошонку. Он так тесно вжался грудью в бедра Брока, что тот едва удержался на ногах от интенсивной яркости ощущений, вцепился в твердые мускулистые плечи... И едва не придушил Роджерса роскошными рукавами проклятого халата. – Его, наверное, ты на мне не представлял, – признал Брок сценарный провал. Отфыркивавшийся от белого меха Роджерс куснул его за бедро и все тем же нечеловечески грациозным движением поднялся на ноги. Брок потянулся к нему за поцелуем, ощутил на его губах терпкую пряность собственного вкуса, и это завело до чертиков, до темных кругов перед глазами. – Ну, обычно к этому моменту ты был абсолютно... – Роджерс потянул с его плеч халат, с силой скользнув ладонями по коже, – голым, – закончил он, довольно жмурясь, как кот, такой восхитительный, наглый, любимый засранец, что у Брока, кажется, где-то на этом месте, «шкала упала». Он вцепился в Роджерса, жадно облапал его всего, огладил мощную крепкую спину, царапнул упругую круглую задницу, едва сумев пробраться под тесную ткань штанов и белья, целовал и прикусывал губы, и почти с облегчением рухнул грудью на удачно оказавшийся рядом диван, прогнулся, подставляясь под ладони, растекся под сладкой тяжестью горячего тела, идеально накрывшего его целиком. И дальше мог только скулить, просительно и тонко, едва успевая зажимать себе рот, чтобы не всполошить весь этаж ором, пока Роджерс, будто с цепи сорвавшись, жадно вылизывал его задницу, растягивая под себя, готовя под свой член, упругую твердость которого Брок ощущал даже через плотную ткань штанов. Эти чертовы штаны, жесткие, царапавшие ставшую сладко чувствительной кожу бедер, преследовали Брока до самого конца – даже когда Роджерс, затянув его к себе на колени, сладко проехался тяжелым членом между ягодиц, упруго, будто обещая, толкнулся головкой в разлизанный мокрый вход. Надавил слегка, а затем крепко, до боли прихватил Брока за бока и резко потянул к себе, натягивая на себя, и, господи, Брок словно до миллиметра прочувствовал, как пульсирующий горячий ствол раздвигает мышцы, жадно сжался на нем, ощущая запредельную, восхитительную заполненность. И, наверное, только жесткая ткань приспущенных штанов, при каждом толчке задевавшая бедра и задницу, помогала оставаться в реальности. В восхитительной реальности, в которой наконец рядом был Роджерс, нежный, чуткий, идеальный, черт подери, и было так невероятно хорошо с ним, сейчас, в эту секунду. Наслаждение полыхнуло в теле, словно вдруг, разом, прогорел тлевший фитиль. Перед глазами потемнело, даже в голове звенели отголоски оргазма, такого яркого, что у Брока предательски перехватило дыхание. Роджерс продержался не дольше него самого, напрягся всем телом, с гортанным стоном запрокинул голову на спинку дивана, крепко сжимая кулаки. Мышцы на его руках вздулись, словно под бешеной нагрузкой, на шее проступили жилы, и, черт, Брок бы соврал, если бы сказал, что его не заводила до одури эта нечеловеческая сила, укрощенная, сдержанная и настолько податливая рядом с ним. Роджерс был безумно красив таким – потерявшимся в удовольствии, с шальными, пьяными глазами и пересохшими алыми губами, подрагивающий от наслаждения. Брок поцеловал его, по-глупому кайфуя от медленного, словно совсем невпопад, ответного поцелуя – будто Роджерс еще не слишком соображал, что вообще происходит. Лизнув солоноватую влажную от пота шею, Брок уткнулся в нее лицом, вдыхая теплый запах кожи, знакомый и вкусный. Роджерс тихо, длинно выдохнул и зарылся ладонью ему в волосы, погладил по спине, крепче притискивая к себе. Было слегка неудобно, ужасно тесно и жарко, но черта с два бы Брок нашел в себе силы отстраниться. Да и Роджерс, по всей видимости, вполне разделял это избирательное бессилие. Брок, во всяком случае, почти задремал, когда тот вдруг принялся шарить рукой в кармане приспущенных штанов. Шевелиться, конечно, не хотелось, но Брок все же сполз с колен, устраиваясь на диване рядом с Роджерсом. Тот подтянул штаны и наконец вытащил из кармана до боли знакомый плотный лист, сложенный в несколько раз. Брок, признав в этой бумажке свое письмо Санте, страдальчески застонал, закрывая лицо ладонью. – Что ж, – торжественно сказал Роджерс. – Для начальства напиши что-нибудь другое. Дезодорант там или носки... Я так понимаю, это желание я исполнил, – он многозначительно дернул бровями и засмеялся, отводя руку с письмом. Брок навалился на него, пытаясь отобрать, но не сумел и за неимением других вариантов заткнул хохотавшего Роджерса поцелуем. – Ты прямо настоящий Санта, – беззлобно съязвил Брок, лизнув его в губы. – О... Наденешь костюмчик? – оживился он, отстраняясь. Роджерс, чертов засранец, моментально поднялся, подбирая с пола небрежно валявшийся красный халат, и встряхнул тяжелую ткань. – Бороду надевать? – серьезно спросил он, безуспешно пытаясь сдержать ухмылку. Видок у него, учитывая по-прежнему державшиеся на честном слове расстегнутые штаны, был тот еще. Брок с серьезным видом задумался и, почесав колючий подбородок, подошел поближе, оценивающе оглядев Роджерса с ног до головы. Тот, насмешливо щурясь, ожидал вердикта. – Нет. Но сапоги оставь, – сказал наконец Брок, взглядом указав на форменную высокую обувь, плотно обхватывавшую голени. Роджерс не менее серьезно кивнул и действительно принялся втискиваться в многострадальный халат Санты. Тот упорно сопротивлялся, собираясь складками на мощных руках, зловредно трещал швами и едва ли не белоснежным мехом с оборок плевался, защищаясь, но Роджерсу упорства было не занимать. Брок наблюдал за ним, даже не пытаясь давить невольную улыбку, и ощущал только бесконечную, распирающую грудь любовь. Будто почувствовав это невысказанное признание, Роджерс прекратил издеваться над трещавшей на мощных плечах тряпкой и шагнул к нему, крепко обхватывая руками. Брок обнял его в ответ, и они долго стояли так – вдвоем. За окном крупными хлопьями падал снег. *** Кто-то дернул за рукав, но Санта лишь небрежно отмахнулся, наблюдая с крыши за тем, как внизу, на заснеженной парковке, двое мужчин чистили машину. Они обходили ее по кругу, словно нарочито сталкивались, задевая друг друга плечами, касаясь руками, и наконец, побросав щетки прямо на крышу, прижались тесно-тесно. Рядом с ухом оглушительно чмокнуло, а в щеку мокро ткнулись мягкие губы, словно передразнивая происходящее внизу. – Нет, мы с тобой этого делать не будем, – захохотал Санта, отпихивая от себя оленя. Тот тряхнул небольшими рожками, на которых переливчато зазвенели колокольчики, и переступил тяжелыми копытами по крыше дома. – А ты говорил – не выйдет, всего-то и нужно было, что пожертвовать одним из костюмов... Ох-хо-хо, – назидательно сказал Санта, потрепав оленя между рогами. – Было бы желание, как говорится, а возможность найдется... Хорошим мальчикам грех не помочь. Санта вновь глянул вниз, на так и продолжавшую целоваться парочку, и мечтательно вздохнул, вспомнив молодость. Олень, воспользовавшись его задумчивостью, зажевал рукав запасного полушубка. – Да-да, ты прав, – спохватился Санта и неуклюже полез в сани. – Нужно успеть и к другим хорошим мальчикам и девочкам. Добрый был год, ох-хо-хо, – он перехватил поудобнее поводья и звонко цокнул языком. Груженные подарками сани взмыли в небо, теряясь в мягкой пелене снега. А внизу, на парковке, все так и стояли, крепко обнявшись, наконец обретшие друг друга хорошие мальчики.