инубара

Они идут не куда-то, а прочь, и снег съедает пейзажи города с новой приставкой «родной». Сокджин пытается стереть влагу с лица, параллельно роясь в рюкзаке в поиске очков, потому что снежинки попадают ему в глаза, тая прямо на роговице. Он не надевал их специально, потому что новые стекла уже имели пару-тройку трещин, а дужки сместились куда-то вправо, как и его сломанный нос. Ребра начинают ныть от смещения тяжести и лямка выскальзывает, падая прямо на мокрый асфальт с грязно-серыми лужами. — Может отдашь рюкзак мне? Джису стоит на несколько шагов впереди с огромным чемоданом, в котором лежат остатки их вещей. У неё нечитаемое выражение лица из-за прилипшей к лицу мокрой челки и Сокджину уже стыдно за то, что она остановилась ради него посреди этой ебучей метели, где лишняя минута грозит как минимум простудой. — Мне нужно найти очки. — Я выкинула их на вокзале, когда доставала тебе свитер, — отмахивается Джису, поднимая рюкзак с земли, и Сокджин не может возмущаться, особенно когда она одним движением забрасывает вещь на чемодан. Стыд подкатывает к горлу с новой силой и всё, что он смеет делать, так это покорно плестись рядом с ней. В шесть лет Сокджин боится задиру из детского сада. Он вздрагивает, когда слышит чужой громкий голос где-то поблизости. В его глазах маленький мальчик с чуть выгоревшими волосами выглядит как настоящее чудовище, забирающее его любимого пластмассового динозавра, которого ему подарили на день рожденья. Сокджин, слишком кроткий, слишком мягкий по своей натуре, не может возразить или потребовать своё обратно. Мама учила его делиться, но не объяснила, как понять, когда твоё тебе уже не вернут. Его толкают в песок, когда он просит не отламывать игрушке голову, и Сокджину кажется, что он утопает в сухих песчинках, забивающихся в нос, рот, прилипающих к мокрым от слез щекам, — но затем приходит Джису. Подворачивает чересчур длинные рукава рубашки, чтобы затем ударить обидчика по лицу. Сокджин слышит плач и невольно подбирается, — мышцы от страха в напряжении замирают — но едва влажная, теплая ладонь хватает его за плечо и начинает стряхивать грязь. Стоит ему открыть глаза и перед ним возникает его же лицо. Джису улыбается ему, держа в подмышке динозавра. Сокджин думает, что его сестра самая смелая на этой планете, когда целует её в благодарность в щеку. Наверное, если кто-то с его лицом настолько сильный, то когда-нибудь он сможет стать таким же, защищая других. В шестнадцать единственное, чего боится Сокджин — это его отец. Это происходит прямо в их день рождение, когда отец таскает Джису за волосы по всему дому, потому что они посмели есть торт вместе за одним столом. Сокджин смотрит, как колготки и кожа на её коленях разрываются, а на ногах начинают наливаться синяки, и его начинает рвать прямо на этот стол. Слезы смешиваются с соплями и слюной, он заваливается боком на пол, пытаясь продышаться, и всё что он видит, помимо подскакивающей к нему сестры, — это как оторванные длинные клоки волос черного цвета выскальзывают из чужих рук. Его затаскивают в небольшую ванную в конце коридора и прижимают к груди. Он трется о майку, продолжая сдавленно рыдать, и где-то между его приглушенных из-за ткани всхлипов слышатся извинения. Джису укачивает его в своих объятьях, а потом осторожно берет за лицо и просит: — Джи, сбрей мне волосы. Сокджин смотрит на неё пару минут и вновь видит своё лицо: такое же влажное и опухшее от слез. Он смаргивает влажность с глаз и тянется к ней, ласково целуя её в лоб. Где-то в ящике находятся бритва и ножницы, Сокджин собирает её волосы, прижимаясь губами к мягким локонам в последний раз, и начинает резать. Они останавливаются лишь когда её голову покрывает плотный черный ежик, Джису смотрит в зеркало, трогая плечи, на которых ещё лежат длинные пряди. Сокджин ловит её немного мутный взгляд, садится перед ней на колени, вкладывая в руки бритву и наклоняясь вперед, говоря: — Теперь я, Джи. Брей. В девятнадцать Сокджину кажется, что он не боится ничего в этом мире, когда он наотмашь бьет своего отца. Речь заходит о поступлении в университет, но отец лишь смеется, потому что единственный, на кого он откладывал деньги, — это его сын, его «наследник», а Джису стоит подумать о том, как бы удачно выскочить замуж. Сокджин собирается огрызнуться и послать этого мудака нахуй, потому что он не король, чтобы у него был наследник, но он видит, как его сестра начинает дрожать, а затем быстро уходит в свою комнату. Отец учил его уважению к старшим, пытаясь сделать это правило ошейником, сдерживающим любое его недовольство в сторону родителя, но он так же научил Сокджина ненависти, превратив всё его существо в свирепую псину. И если лающие псы никогда не кусают, то он решает закрыть свой рот, а затем замахивается. Сокджин никогда не был силен, но если его лицо могло таким быть, значит и он должен, поэтому он держится, когда мать пытается оттащить его, а отец бьет в ответ. Он держится, когда слышит хруст собственного носа и вылетевшее стекло от очков царапает веко. Он держится, даже когда падает на пол. И если в девятнадцать Сокджин самый смелый человек на планете, то единственное, чего в свои девятнадцать боится Джису — это то, что её брат перестанет держаться. Но вот они здесь, где-то, где море — окраина мира, за сотни километров от бывшего дома, со связкой ключей от места, где проходило их детство. Перед уходом мать вручила их Джису и может это был единственный раз, когда она пыталась защитить своих детей. Но если Сокджин ненавидел отца, то его сестра ненавидела мать, которая пыталась взрастить в ней слепую покорность и жертвенность, поэтому на прощание они обмениваются с ней лишь хлопком двери. Ветер в спину шьет по коленям снежную пыль, когда они доходят до забора старого домика, и Сокджин оглядывается в последний раз, прощаясь с возможностью свернуть назад, подальше от этих синих рельефов бесконечной воды. Но ключи звенят и они заходят в мерзлую стыль дома. Последний раз они были здесь одиннадцать лет назад, на похоронах бабушки, и хоть это место и пахло пылью, но было чистым, потому что мать стабильно приезжала сюда убираться в память о единственном, что отсталость у неё от семьи. Джису сразу начинает суетиться, заходя в помещение прямо в обуви, и пытается включить отопление и свет, а Сокджин ступает в носках по её мокрым следам, таща за собой вещи. Обезболивающее практически перестало действовать после нескольких часов дороги и он пытается отыскать несколько таблеток в чемодане, когда в комнате включается свет и заглядывает Джису. — Я разобралась с отоплением, но дом прогреется только к завтрашнему дню, — заявляет она и устало заваливается на диван рядом, оставляя промокшую куртку на полу. — И что нам делать? — Пока не знаю, — она сдавлено вздыхает, пододвигая к себе ногой чемодан, и спрашивает. — Что ищешь? — Обезбол, — Сокджин практически шепчет, потому что боль в ребрах кажется придавливает все его органы вместе с легкими. — Я найду. Завари пока чай, вода уже должна идти, — она оглаживает его спину и подталкивает вперед, когда он пытается встать. Кухня такая же, какой Сокджин её помнит: маленькая газовая плита, пару ящиков и рисунки мелом на стене рядом с холодильником, а металлический чайник с черными от старости крапинками находился там же, где его в последний раз оставляла бабушка. Он набирает в него воду и ставит на плиту, пытаясь зажечь дрожащими руками спичку. Когда им было пять, бабушка купила им цветные кружки с лягушкой и медведем. В детстве они казались Сокджину огромными, но доставая их, он замечает, что они меньше его ладони и на них уже есть небольшие белые сколы по краям. И он ставит эти посеревшие кружки обратно, беря те, которые были для гостей, потому что даже это прошлое теперь не принадлежат им. Оно принадлежит маленьким детям, которых он когда-то давно случайно улавливал в отражении зеркал. Сокджин заваривает им кипяток, потому что в этом доме нет ничего дургого, и ставит чашки на стол, когда в комнату заходит Джису с картонной коробкой в руках. — Чая нет, Джи, — он снимает с ящиков стулья для них двоих и смотрит, как сестра неуверенно подходит к нему. Они практически никогда не находились за одним столом вместе. Но Джису садится, кладя на стол блистер с белыми полукруглыми таблетками. — Ничего страшного. Они сидят напротив друг друга и если слова между ними были золотом, то молчание — платиной, которое говорило ему гораздо больше. Он смотрит на неровные прорези коробки, в которых виднеются деревянные фоторамки, — кажется, Джису пыталась выгнать его из гостиной, чтобы снять со стен все их воспоминания об этом месте. Она знала, что этот дом и есть самое большое их воспоминание, но избавиться от него было невозможно, его можно было отчистить от рук отца и мягкой, практически неслышной поступи матери. Сокджин выпивает пару таблеток и вода обжигает его рот. Он спрашивает: — Что мы будем делать дальше? Её пальцы белеют от того, насколько сильно она сжимает чашку. Джису отворачивается к окну, говоря: — Сокджин, — она замолкает и его снова начинает тошнить. Последний раз она произносила его имя полностью на уроке английского, сказав, что с первой буквы его имени начинается море. Но Сокджин никогда не был её морем, потому что теперь их море стало кипяченой водой в старых чашках. Их море — это свобода, которую он не смог ей подарить, потому что боль превратила их освобождение в бессилие. Сокджин не смог стать для неё даже жалкой рекой способной отшлифовать горечь. И теперь вокруг их общего она строит стены из ненужных букв, увеличивая их расстояние друг от друга. Джису повторяет: — Сокджин, — он ловит короткое нервное движение её подбородка, закидывающее удочку, чтобы выловить и распотрошить. — Я останусь и буду искать работу. А ты должен вернуться, пока тебе есть куда. Гул улицы веет отчаянием, когда он видит, как она оглядывается на коробку. Она права, ему есть куда возвращаться, но у Джису такой возможности нет. У нее больше нет семьи и они тоже больше не семья, и всё, что их теперь связывает, — это тусклый свет кухонной лампочки. Сокджин спускается со стула на пол и подползает к ней на коленях, кладя голову ей на бедра как щенок. Он снова ловит её тлеющий взгляд, и он опять куда-то мимо него, а топленные в печали зрачки отражают отблеск от стекла рамки. Сокджин смотрит только на неё, но она кажется продолжает стоять около забора, оглядываясь на дорогу, которая оставила для него возможность повернуть назад. Но он продолжает смотреть. Очерчивает взглядом беззащитно-светлые на самых кончиках ресницы, пульсирующую отсветами радужку, раскрасневшуюся кожу век. Рука успокаивающе обводит под штанами косточку на щиколотке, на что глаза Джису сужаются, вся она съеживается и родинки на её шее пережимаются, когда он целует её во внутреннюю сторону ладони. Сокджин просит: — Позволь мне остаться рядом с тобой, пока я быть хоть как-то тебе нужен. Её губы поджимают и четче выступает линия челюсти. На скуле вырисовывает багряный блик заката, заглядывающего в окно, когда она спрашивает: — Есть ли ещё хоть один повод тебе быть рядом? — Ни одного. Внутри нерешительно мнутся слезы — Сокджин вырывает их, приподнимаясь и подгребая Джису ближе. Он утыкается в волосы, колко трется чуть отросшей щетиной о чужие щеки и в лицо лезут щекочуще-мягкие пряди, прилипающие к мокрой коже. — Прости меня, — он повторяет эти два слова пару десятков раз, давясь рыданиями. Нить слюны растягивается между его губ и лопается, когда он продолжает. — Я не смог стать мужчиной, способным уберечь тебя так, как подобает. Джи, как же мне жаль, мне так жаль. Но как бы эгоистично это не было, я всё равно хочу остаться рядом с тобой. Черные волосы забивают её мокрый от накопившейся слюны рот и он делает паузу, чтобы опуститься пониже, утыкаясь в её грудь. Сокджин пытает набрать воздух в нервно-дрожащие легкие и продолжает: — Я хочу остаться, потому что ты единственная женщина, которую я хочу защищать. И хоть я и не так силен, но может быть теперь ты научишь меня быть таким. Слова вылетают из его рта с последними оставшимися вдохами. Он крупно дрожит, но всё его напрягшееся тело в миг расслабляется, когда он чувствует прикосновение по-прежнему едва влажных и теплых ладоней к лицу. Джису смотрит на него и это, оглядывающееся на дорогу лицо, становится вновь его: такие же слипшиеся от слез ресницы и опухшие губы. Она трет большим пальцем его мокрую щеку, говоря: — Ты самый сильный мужчина в моей жизни, Джи. Сокджин перемещает руки с острых колен на её ладони и закрывает ими своё лицо. — Я так люблю тебя, Джи. — он вкладывает это признание в её руки, словно они единственное, что сможет сохранить эти слова. — Я знаю. Чужая радужка полная янтарных крапин и бликов подсвечивается последними догорающими оттенками солнечных лучей. Они настолько близко, что Сокджин чувствует, как Джису касается его дыханием. Её ладонь опускается на встрепанную макушку, и она тянет его к себе, склоняясь ниже. Поцелуй — шаг с обрыва, и у них нет дороги назад, только падать в холодные волны, но и этот полет — свобода. Джису отстраняется и он слышит, как она что-то шепчет в горячую кожу, но Сокджин ничего не разбирает, потому что её сбитый голос погружает его в спасительное забытье. Он наклоняет голову и трется своей щекой о её, чувствуя как их недавние слезы смешиваются друг с другом. Это нежное наваждение трепещется где-то в его животе, поэтому он обхватывает её лицо и снова слепо тычется ей в губы, поддаваясь вперед. У него в ушах отдается каждый её вдох, каждый выдох, в голове пожар прикосновений, и это уже больше, чем спасение. Пульс глухо колотит по вискам и Сокджин кажется, что внутри него натягивается длинная тугая струна, которая дребезжит с каждым слетевшим судорожным выдохом. Он вспоминает старую легенду о том, что первого появившегося на свет ребенка считали воплощение демона, а второго — божества, которое позволило появиться первому на свет. Сокджин и впрямь чувствует себя дьяволом, когда оглаживает чужие бедра. И может быть Джису правда богиня, раз позволяет ему это делать. Лампочка вспыхивает, перегорая, и сумерки съедают их поцелуй. Он огибает взглядом её мерно вздымающиеся плечи. Джису дышит громко, практически загнанно, и воздух сгущается в горле так, что не сглотнуть. Она разжимает в кулаке короткие пряди, говоря: — Нам нужно сжечь коробку, — и хриплый шепот оседает, осыпается мелкой пылью на коже Соджина. Он снова смотрит на стекло рамок. Маленькая семья улыбается ему с фотографий. — Да, надо сжечь. Ночной пляж разрезает границей холодную даль. Они час разжигали огонь и теперь всё их прошлое горит в этих воспоминаниях. Между ними тишина, потому что даже если они хотят сказать что-то друг другу, то пеплу никогда не были нужны слова. Джису поднимается с корточек и обходит разделяющий их костер, впервые за несколько дней улыбаясь без единого надрыва. Сокджин замечает еле видную родинку около её глаза, подсвеченную огнем, и его сердце болезненно стягивается в приступе нежности. Он видит эту маленькую точечку впервые и ему кажется, словно они слишком долго терлись друг о друга щеками, и родинка с его лица переползла к ней. Они отворачиваются к морю, на котором тихая водная гладь отражает слабое огоньков. Сокджин моргает, стряхивая снег с ресниц, и открыв глаза ему кажется, что небо и море меняются местами. — Ощущение, что в этом море потерялись звезды. Чуть слышная мелодия костра звенит в воздухе. Джису подходит ещё ближе, прижимаясь к чужому боку. — Может в этом море сможем потеряться и мы, — она кладет голову ему на плечо и берет за руку. Сокджин чувствует, как их накрывает волной.