Как счастлив я!

— Миша, вставай давай! — Мгм, — только и промычало тело, названное Мишей, и, перевернувшись на другой бок и уткнувшись в стену, продолжило дальше наслаждаться сном. — Мишель! Я серьезно, мы опаздываем, — на самом деле никуда они вообще не опаздывают, просто Муравьеву-Апостолу нужно его разбудить и вытащить на улицу, но Бестужев никак не поддавался, — Серьезно, спящая красавица, давай вставай.       Тело что-то пробурчало в стену, но когда Сережа проинформировал его о том, что спич не был ясен, то повторил четче и громче: — А ты поцелуй и тогда я проснусь, — пробурчал Мишель. — О как. А точно встанешь? — Честное декабристское, — сказал Миша и повернулся на спину. — Прям-таки? Ну, тогда попробуем.       Апостол подошел к Ромину и уже склонился над ним, как… — Ну, вас долго еще ждать, герои-любовники? — в квартиру ворвался Пестель. — Да тут одну принцессу не поднять, все поцелуи выпрашивает, — хмыкнул Муравьев и встал с кровати, продолжая застегивать пуговицы на рубашке. — Поцелуи говоришь? Я сейчас как поцелую, — прочеканил Пестель и уже направился к кровати, на которой лежал Мишель. — Господи, помилуй! — только и крикнуть успел Миша, как лицо Паши уже было рядом с его собственным. — Ну как? Помиловал? — усмехнулся Сережа с конца комнаты, со сложенными на груди руками и огнем в глазах. Точно черт. — Нет, пришлось самому спасаться, — на выдохе проговорил Бестужев, который валялся на полу ради спасения себя, Пестеля и здравого смысла. — Ой, да брось, не так уж и плохо я целуюсь, — сказал Пестель, не прекращая смеяться. Тьфу, на него. Сатана. — Проверять, не намерен! — Судари, да где вы? Сколько вас ждать-то можно, — в комнату влетел Трубецкой с Рылеевым под руку, — А что это у вас тут происходит?       Сережа осмотрел комнату. Пестель ржет на кровати, Миша полуголый на полу, с растерянным и смущенным взглядом, а Муравьев, единственный нормальный, облокотился на стену и смотрит на это все, довольный, ухмылка на лице. Ой, не к добру это, ой не к добру.       Когда ребята все же смогли собрать Мишу и вывести из квартиры, то они поехали… куда-то. Мише никто не сказал. Ну что за кошмар! Разбудили, одели, везут куда-то. Нет бы нормально объяснить, а у них тайна вселенская. Еще красавцы такие, разоделись, в костюмах, рубашках. Ладно, Кондратий, он всегда в костюмах, рубашках, красавец этакий. Если б не Трубецкой или любовь к своему Апостолу, то он бы на Рылеева запал, ну так, в теории. — Может все же скажите? — предпринял очередную попытку Мишель. Интересно же. — Помолчи, Рюмка, все будет, — сказал Пестель и одарил его своей хитрой улыбкой. Да что ж такое!       Мишелю осталось только в окна смотреть и не дергаться. А вид-то красивый, по центру едут, по Невскому, вот уже Гостинку проехали, а сейчас заворачивают к Русскому музею. И чего им дома не сиделось? — Давай, Мишка, вставай, нам тут еще пройтись надо, — улыбается Сережа. Такой солнечный, нежный и счастливый. Ну, благодать какая. Его Сережка.       Муравьев утянул его за собой из машины, крепко сжимая руку. Что ж такое-то? Может у них праздник какой, а Рюмин забыл? Чего это может быть? Годовщина? День Рождения? Годовщина у Рылеевых-Трубецких? Да нет, вроде, недавно отмечали. У них уже год совместной жизни в браке. Удивительное! Представляете? Они в Германию ездили за этим всем! Всей компанией! Хороший был день, веселый. — Бестужев, ты не отключайся, идти надо, — прозвучало где-то над ухом Миши, даже не над ним, а прямо в него. — Ась? — Идем, говорю, Мишка, — только и сказал Апостол. Опять улыбается. Такой счастливый и довольный. И хитрый. Чего задумал, непонятно. Мише срочно надо знать! — Сережа, ты чего удумал тут? Небось, шалить вздумал, — и смотрит так, с прищуром, вдруг на парня подействует. — Так я тебе и сказал, любовь моя, — промурлыкал тот. Нет, ну Миша точно помрет! — Голубки, мы пришли, давайте быстрее, ноги в руки и вперед, — доносится до них голос Пестеля. — Не могу ноги в руки, только Мишу на руки, — вперемешку со смехом сказал Сергей и поднял Мишу на руки. — Эй! Вы чего, совсем обалдели что ли, — в растерянности крикнул Рюмин, но все равно уже покоился в сильных руках Сергея Ивановича.       Миша сдался и начал рассматривать, где они хоть идут. А они, оказывается, у Михайловского замка. Интересно, а сюда-то им зачем? Были и не раз. — Мы чего тут? Ходили же. — Еще раз сходим, — только и сказал Сережа.       После покупки билетов и всей это канители, они вошли в зал, в который так входили раза три, точно. Причем каждый был на свидании. Трубецкой с Рылеевым, Пестель с Романовым и они с Сережей.       Поэтому для Миши загадка, зачем им сюда. И все-таки тут очаровательно.       Портреты, стены, все история.       Они обошли залы по несколько раз, в обе стороны. И к императорам, и к простым людям. Поговорили о правлении Павла и зачем его нужно было убивать. Ничего нового, очередное собрание революционеров.       После таких похождений они все пристроились на лестнице. Сережа с Мишей у окна, обсуждая всякую бытовую ерунду, Паша отошел поговорить с Николаем у другого окна, а женатики стояли у перил и Кондратий в очередной раз читал Трубецкому свои стихи. Кроме них на лестнице никого не было, что удивительно для такого замка. — Мишель. Я давно тебе хотел сказать. Ты лучшее, что есть в моей жизни. С каждым днем с тобой жизнь только лучше и лучше. Краше, счастливее, нежнее. Ты даришь мне свою улыбку и свой свет в глазах, от чего мне самому хочется улыбаться, так ярко, сильно, что даже щеки начинают болеть. Ты яркое солнце моей жизни. — Сережа. — Тише, не перебивай. Ты помогаешь мне быть лучше. Нежнее. Счастливее. Солнечнее. И я хочу, чтобы это не заканчивалось никогда.       Сергей уже опускается на одно колено, с красной бархатной коробочкой и кольцом внутри. — Ты выйдешь за меня, Мишель? — Ты… — голос Бестужева дрогнул, — Да! Конечно! — Слава Богу! — донеслось откуда-то сбоку. Но им уже все равно.       Они целуются. Страстно. Долго. Глубоко. Нежно. Солнечно. Прекрасно.       И даже не заметили, как Рылеев их все это время фотографировал. — Как счастлив я, когда вдруг осторожно, Украдкой ото всех целуешь ты меня. Ах, смертному едва ль так счастливым быть можно Как счастлив я! —       Только тихо, чтоб не спугнуть, прочитал свой стих Рылеев.