Призрак прошлого

Звук сирены вспорол тишину — грубо, кроваво, рвано. Так убивают вавилонских дев безумцы, занося в праведном гневе клинок, ведомые то ли Богом, то ли Дьяволом. Юные изуродованные тела лежат в нелепой позе в углу маленькой улочки, но не стоит жалеть об их красоте, она ушла вместе с их достоинством. Так потрошат охотничьи трофеи, доставшиеся потом и кровью умирающих от истощения и болезней гончих. Животные лежат на боках, и трудно определить в них кто жертва, а кто охотник, и в собачьих глазах читается безнадёжная зависть мёртвым. Все эти тошнотворные картины промелькнули в голове Доктора, как только послышались первые приглушённые завывания. Он оторвался от нового больного и повернул голову на источник звука. Прислушался. Не было сомнений кто именно вырвался на свободу. Редко, когда это был кто-то другой. Доктор со вздохом отложил инструменты, — «всё равно в ближайшее время не удастся спокойно работать,» — и сел на кровать, перечитывая предыдущие записи похожих случаев. Он знал их почти наизусть, его методы были безупречны, и лишняя вычитка была только тратой времени, но сейчас, когда этот чудак снова ворвётся к нему (а это было неизбежно), можно было заняться и чем-то на первый взгляд бесполезным. И странная маска не заставила себя долго ждать… но сегодня было как-то иначе. Всё до этого было целым представлением, бродячим театром имени Агонии и Страдания: стены и двери были занавесом, рассыпавшимся перед ногами этого безбожного безумца, а коридоры с бездыханными почерневшими телами за его спиной — причудливыми в своём уродстве декорациями. И каждый раз начиналась одна и та же трагикомедия «Любовь моя, давай сбежим!» только для одного человека, но с приходом других зрителей с автоматами всё прекращалось. Без вопросов и следствия крутили всех без разбора, даже если виной был только один единственный актёр. Но сегодня… сегодня всё было тихо, без пафоса и громких речей. Доктор не уловил момента, когда чёрная тень с белым лицом проскользнула в комнату. Не услышал он и шагов, не почувствовал пронзительного печального взгляда. — Здравствуй, любовь моя. Я скучал по тебе. Доктор вздрогнул и поднял взгляд. Смутное чувство тревоги стало зарождаться где-то под рёбрами, когда он увидел беспокойно копошащуюся тьму в пустых глазницах. А может это просто скапливается ядовитая желчь? Белоснежный клюв повернулся в сторону, уворачиваясь то ли от едких чернил, то ли от неудобного взгляда. — Вы снова пришли просить сбежать с вами? Пара мгновений казалась вечностью в этой гнетущей тишине. Хотелось сбежать от ответа, от взгляда, от того, что будет. Доктор сам не знал, что именно грядёт, но ничего благочестивого нельзя ждать от этого лицедея. Какая ирония, маска носит маску! …но сегодня лживый комедиант был умелым трагиком. Фальшивый смех легко распознать, но слёзы всегда кажутся искренними. И это было куда хуже наглого вранья, то было искусное притворство. Чего он добивается? Что хочет этим сказать? Его тоскливый вид не подкупит, грустные речи не помогут. Доктор рывком встал и подошёл к операционному столу, не в силах больше сопротивляться отчаянному желанию уйти. Может стоит выйти из комнаты совсем, найти своих коллег, сообщить об очередной выходке этого блаженного? Эта мысль становилась всё отчётливее с каждой минутой, и всё меньше казалась абсурдной. — В любом случае я не пойду с вами. У меня здесь много дел, но когда они закончатся, я подумаю над вашим предложением, — он стал перебирать инструменты, в притворном безразличии к гостью. Последовала густая тишина, пропитанная ядом невероятной тоски, но слова после, стали её концентратом: — Я желаю тебе только добра, мой милый. Никто не вправе удерживать тебя здесь. — Меня никто здесь не удерживает, я сам решил остаться. Гость опешил всего на секунду, но тут же елейно пропел: — Ах, ну конечно! Тогда что же, свет моих очей, заставит тебя покинуть это гнусное место? Старая маска наползла снова на белое лицо и Доктору стало как-то спокойнее. Куда проще было понимать этого блаженного без пафоса любовных терзаний. Он даже не особо верил во всю эту историю Маски об Алагадде и их отношениях. Несмотря на всё это, Доктор был снисходителен к нему. Вот и сейчас, когда тревога немного отступила, хотелось отшутиться. — Для начала вы должны каждую ночь приходить ко мне под окна и петь серенады, а после взберётесь на мой балкон по лозе и тогда я дам вам свой ответ, — всё это было сказано так, словно зачитывался список дел — совершенно буднично и безэмоционально. Но как только из клюва донеслись последние слова, их хозяин начал сожалеть о сказанном — этот безбожник тут же всё перевернул с ног на уши: — О, мой сладкий! Какой же ты романтик! — и чужие медленно разлагающиеся руки скользнули по талии, обтянутой чёрной кожей. Доктора передернуло. Ощущать такие прикосновения от другого человека было чем-то странным для того, кого сторонятся живые. Он замер, прислушиваясь к этому чувству. Это было нечто давно забытое, но то, что никак не вспомнить, что крутится на периферии сознания, но ни за что не уловить. Эта неопределенность пугала, но что было куда страшней - завораживала и давала своеобразное удовольствие… или это сами прикосновения? Даже осознание того, что гниющая отслаивающаяся плоть скользит по его коже, не отвращало Доктора. — Прошу, уберите руки, — но когда стало понятно, что убирать их никто не намерен, когтистые ладони попытались сами прекратить это безобразие. Вцепившись в почерневшую плоть, Доктор осознал, что он жестоко ошибался: его обнимали не разлагающиеся руки, которые можно с лёгкостью сломать или вырвать из суставов, а твёрдый металл. Хозяин комнаты обернулся на гостя, повернувшись всем телом в цепких объятиях. И правда — маска была надета на металлический манекен. Гость улыбался и эта ухмылка казалась нахальнее чем когда-либо. — Дорогой, но почему же? Разве тебе не нравятся мои объятия? — и притянул свою жертву ещё ближе, оглаживая её спину, — Помнишь, как ты ластился ко мне, как прижимался после очередного дня в трудах и заботах? — одна из рук погладила по капюшону, а после скользнула по лицу ниже — под подбородок. Пальцы нежно прошлись под клювом, а после вернулись обратно и перешли на шею, под капюшон. Доктор судорожно вздохнул и попытался уйти от этих странных ощущений, приятных и от того постыдных, но хватка на его спине была всё ещё крепкой. — А помнишь, как мы танцевали на той площади с часовой башней? — рука слегка надавила на затылок, направляя, чтобы их взгляды встретились, но голубые глаза бегали, судорожно пытаясь не наткнуться на пугающую черноту глазниц. — Ну же, посмотри на меня. Что произошло, любовь моя? Я тебя чем-то обидел? — Вы прекрасно знаете, что дело не в этом. — Разве? Но тогда в чём? — Всё, что вы рассказываете, я не помню и с трудом могу поверить во всё это. Доктор предпринял ещё одну попытку отстраниться. Ему было неловко и совестно, хотя он и не понимал откуда взялись эти чувства. Сейчас было самое время разойтись и не мучать друг друга. Но у гостя было своё мнение на этот счёт — он сжал в своих руках лицо своего любимого и сказал: — Тогда взгляни мне в глаза и я помогу тебе всё вспомнить. Что-то колдовское таилось в этом голосе, иначе Доктор бы так и не осмелился вновь глянуть в неуютную пустоту... и он увидел вовсе не её. Он увидел нечто глубокое, утягивающее как омут. Увидел сияние чёрных звёзд и не менее чёрной души. Доктор смотрел как заворожённый и никак не мог понять отчего ещё мгновение назад так боялся чего-то столь притягательного. — Тише, тише, мой милый, — тихий мягкий смех, — Не утони. Доктор не был уверен было ли это взаправду, или же это плод его воображения, но окружающая обстановка опускалась во мрак и он сам проваливался в вязкую темноту, следуя смутному ощущению того, что он вот-вот вспомнит что-то. … Первое, что приобрело очертания были чьи-то широкие плечи и грудь. Кожа была настолько чёрной, что на ней практически не было видно очертаний ключиц. Но почему он знает что этот кусок концентрированной тьмы чей-то торс? Тут же пришло осознание, что он ощупывает тело и это было уже стандартной процедурой. Откуда-то он знал, что поветрие когда-то коснулось пациента, но его организм оказался сильнее и болезнь отступила. Нужно было обязательно взять его телесные жидкости, подумалось Доктору. Сверху донеслось насмешливо и игриво: — Доктор, всё настолько серьёзно? Ответа не последовало. Птичьи лапы всё ещё ощупывали чёрную шею на наличие посторонних уплотнений. Нужно удостовериться, что он действительно может стать ключом к лечению, а не убьёт их всех. Нужно понять, он ли... На когтистые ладони мягко легли смоленные. Доктор с удивлением понял, что помнит их: вытянутые, чуть ли не в два раза длиннее его собственных, они так часто мелькали в поле его зрения и... — Мой дорогой доктор, посмотри на меня. Белый клюв резко вскинулся вверх, когда-то голубые глаза вновь встретились с чернильной вселенной и мир опустился во тьму. … Она пульсировала, постепенное сжимаясь, и то, что он сначала принял за жёлтые звёзды, стало небом. Ужасающим и бесконечно прекрасным. Город под ним казался почти невероятным, и можно было забыть про его уродство и распутство: про выпотрошенную девушку в одном из золотых переулков, про толпы больных, бьющихся в конвульсиях страсти, про обманщика в треснутой маске и даже про лордов этого проклятого города. Этот момент он мог бы назвать волшебным, если бы на границе сознания не билась одна мысль. Нужно понять только какая, но и это осознание теряется, когда Доктора уже так привычно и знакомо («Знакомо..?») обнимают со спины, скользя бархатными перчатками по бокам, обхватывая живот. Ткань приятно шелестела, вызывая необъяснимые чувства. Сколько раз это было, но он никак не мог привыкнуть. Ему льстило то, что Чёрный Лорд проявляет к его персоне такой интерес, но он ненавидел себя за это. Каким бы притягательным не был один из четырёх властителей этого города, он всё равно не может просто поддаться искушению. Отвратительно. Он будет сам себе отвратителен. Будто читая его мысли (а возможно и не «будто»), Чёрный Лорд сильнее сжал объятия и сказал: — Твоего бога здесь нет. Его взор не достигнет Алагадды. Сердце заколотилось сильнее, объятья начали душить и хотелось поскорее избавиться от костлявых рук на своём животе. Когтистые лапы с силой оттолкнули ладони в бархатных перчатках. — Я не могу. Я дал обет… Почему-то картинка смазывается, тускнеет, а звук пропадает совсем. Доктор уже не уверен когда и кто он на самом деле, вдруг реальность снова принимает привычные золотые очертания и он снова почти забывает откуда он на самом деле. — …я уважаю твой выбор, — голос Лорда Страдания немного мрачен, но твёрд в своей убедительности. — Но помни, милый Доктор, как сильно я люблю тебя. И снова белый клюв чуть не сталкивается с белоснежным подбородком. И снова чернота чужих глазниц манит за собой. Тьма опускается… … И в этот раз не отступает. Слышен шелест парчи и шёлка. Кожу холодит ночной воздух и длинные пальцы, скользящие по всему телу. Они очерчивают ключицы, спускаются по спине, убирая ткань. Оглаживают оголённые бока, а после бесцельно блуждают по торсу. Глаза привыкают к темноте и Доктор может различить смутные очертания. Какой изумительные контраст чёрной и белой кожи. Жаль только его руки не такие же как всё остальное тело: тёмные, грубые и похожи на звериные лапы. Длинные пальцы, едва касаясь, прошлись по шее. Приглушённое сопение стало чуть громче. Белый клюв опустился на чернильное плечо. Бледная шея вытянулась, казалась такой беззащитной, и чёрные пальцы продолжили ласкать её. Послышался тихий короткий стон, а когтистые лапы сжались на смоленой спине. — Любовь моя, нас никто не разделит, — Доктор не был уверен, что он слышал это наяву, но ему хотелось верить: — Даже Бог? — Тем более Бог. Белая и чёрная кожа. Какой умопомрачительный союз. До дрожи в коленях, до сладкого забытья, до исступления. Любимые глаза поблёскивают в темноте чёрной влагой. Бог остался на Родине. Его взор не достигнет Алагадды. … Вспышка света, резкий вздох и Доктор снова стоит в своей комнате. Зажатый между столом и металлической марионеткой. В костюме, который давно стал его кожей. Без страстей и желаний. Глаза сфокусировались на ехидной ухмылке и чувство реальности пришло окончательно. Доктор отпрянул от своего гостя и чуть ли не прыжком оказался в противоположном конце комнаты. — Ну что, мой сладкий, ты убедился, ты вспомнил? — лицедей сиял наглостью и дружелюбием. О да, Доктор вспомнил! Воспоминания пульсировали где-то внутри, в такт учащённому сердцебиению. Нет, нет, нет, он больше никогда не посмотрит в эти чёртовы глаза. Никогда больше! — Ты! Это же ведь была лишь твоя безбожная фантазия?! — Ну что ты! Это чистая правда! — в голосе прозвучали нотки отчаяния, а лицо вновь изменилось на страдальческое. — Почему ты..? Провернуть чёрную манипуляцию безбожнику не дали, ведь правосудие его пришло как всегда вовремя. Агентов набился в камеру целый рой, который так же быстро исчез, как и появился. Наступила тишина. Она оглушила - тупо, безлико, резко. Так солдат узнаёт о смерти всей его семьи по приезде домой. Так грабитель нападает на свою очередную жертву. Лучше бы эти тошнотворные образы остались в его голове, чем омерзительно сладкие воспоминания о том, кто так часто устраивает ему один и тот же спектакль.