Крокодилы Луизианы

— Эй, стукач, там скоро развилка будет, нам направо. Шнайдер, который последние полчаса внимательно следил за дорогой и порядком устал от холмистых низин, голых и серых в конце февраля — начале марта, вздрогнул. Все это время он вгонял себя в транс широкими и пустыми просторами Луизианы, а Пауль, сидящий рядом, без особого энтузиазма препирался с Флаке, не обращая на него никакого внимания. Поэтому звук собственного имени прозвучал громом при ясном небе. В голове мелькнула мысль, что все в этой жизни закономерно. Хотя, скорее в прошлой. Это где-то там, в пыльных забытых веках Шнайдер нагрешил настолько крупно, что в веке этом вселенная, карма, гнев божий или что-то там послали все сразу ему Пауля. Как наказание. Персональное и неумолимое. Он размял шею, отвлеченно размышляя, что же это был за грех. Он ел невинных младенцев? Или же участвовал в конкисте? Замуровывал заживо людей в стенах замка для безумца-узурпатора? Или сам был таким безумцем? Нет. Это явно было что-то куда хуже. Шнайдер покосился на Пауля, увлеченно разглядывающего потрепанную карту местных дорог, которую они с воплями восторженных пеликанов обнаружили в бардачке. Машина была нанята в аренду, обладала вместительным салоном, потрепанной кожей сидений, стуком где-то в задней левой части и подозрительными пятнами на днище багажника. Карта была исчеркана ручкой в той области, где располагались знаменитые местные болота. Волосы Пауля неряшливой выгоревшей пальмой топорщились у него на макушке и придавали схожесть с какой-то местной забавной птичкой, которую Шнайдер заметил, выворачивая из Нола[1] на трассу. Все эти признаки, а также жопочуйка подсказывали, что все как обычно готовится пойти по пизде. Уж Пауль об этом позаботится. Алеша, увлеченно смотрящий в окно, его поддержит просто из вредности. Недовольного Флаке легко переубедить. Андреас[2] в данный конкретный момент спал и зачастую был «как все», то есть заодно с Паулем. Положение было безвыходное, а в груди уже плотно давил ком, называемый С.О.Н. — стойкой огненножопной неприязнью. — Насколько помню, нам надо дальше на восток. Мы ведь хотели побродить по Буо Саэваге[3] или как там его? Уверен, что направо? — он постарался прозвучать как можно доброжелательнее. Шнайдер вообще был человеком, конфликты не любившим и старавшимся их избегать. Другое дело, что с Паулем это редко удавалось, ведь Пауль конфликты любил и уважал. Вернее, он это называл конструктивной, «жесткой, но справедливой» критикой и мнил себя кем-то вроде гласа божьего, знающего грехи каждого человека на земле. Шнайдер очень старался не скрипеть — громко — зубами при общении с Паулем и выдавать оскал за улыбку. Пауль не старался. Вот и сейчас краем глаза Шнайдер видел, как тот показал острую пронырливую мордочку из-за карты. На мордочке было написано что-то вроде «что этот идиот опять там бубнит», а улыбка была настолько гадкой и неискренней, что будь у кого-нибудь из них молоко — оно моментально бы прокисло. — Уверен, что мы в тот парк? — фыркнул Пауль. Шнайдер дернул ногой, заставляя машину сбиться с ровной скорости. Заднее сиденье в лице Алеши недовольно зашевелилось. — Шнайдер, детка, осторожнее. Шнайдер показал в зеркало заднего вида Алеше средний палец. Этот жест все из них обнаружили очень полезным и забавным, поэтому тыкали «факи» друг другу по делу и без. Хотя сейчас момент был явно подходящим, Шнайдер это чувствовал. Он устал от однообразной дороги и не хотел ни препирательств, ни смен маршрута, продиктованных самодурством Пауля, но, кажется, всё активно шло что к первому, что ко второму. Понимание этого ворочалось в груди глухим раздражением и желанием применить насилие. Цель для применения насилия как раз елейно разлилась всем присутствующим ручейком по ушам: — Ну зачем же так грубо. Парк — это скучно. Мы едем смотреть крокодилов, тут недалеко фермы, где их разводят. — Почему вдруг мы едем на какие-то фермы? Вчера мы решили, что едем в парк. Шнайдер вернулся к прежней скорости, а голос сделал еще ровнее, чем раньше, хотя внутри заходился в истерике из неоформленных в слова криков и звуков. Главным образом из-за Пауля. Второстепенным — из-за однообразности за стеклами. Трасса была почти пуста, асфальт — ровным, и лишь изредка в полях за дорогой были видны одинокие, покосившиеся домики, некогда бывшие белыми. — Потому что фермы — это интересно, а парк — нет. Не пропусти поворот. Пауль сделал попытку снова уткнуться в карту, но Шнайдер издал горлом странный хрип, сбивший его с толку. — Вчера мы сидели и обсуждали, что еще посмотреть, пока есть деньги. Вчера было решено, что накидаться местным бухлом мы успеем и задаром. Почему ты ни словом ни обмолвился о ферме вчера и перед всеми, а ебешь мозги персонально мне сегодня? Шнайдер очень старался. Серая дорога перед глазами сливалась с серыми обочинами, серым заволакивало салон, Флаке, Алешу и Андреаса, и ярким оставался только Пауль, его выжженые волосы, собранные в дебильную прическу, и сраная карта, на которой Пауль разглядел фермы и потребовал отвести его туда просто Шнайдеру назло. — Потому что мне нравится ебать тебе мозги, ты же это хочешь услышать? — Пауль опустил карту ниже, сильнее поворачиваясь в сторону Шнайдера и разглядывая его лицо. Увиденное Пауля явно порадовало: он заулыбался и прямо-таки посвежел. Пауль явно был вампиром, выбравшим себе изысканное блюдо на пососать. — Умерь свое эго и не думай, что все дело только в тебе, из-за тебя, конкретно тебе… Остальные тоже предпочтут ферму парку, правда, Флаке? Пауль снова обернулся, и Шнайдер был уверен, что обернулся тот только для того, чтобы подмигнуть Флаке и переманить на свою сторону под названием «давайте поиздеваемся над барабанщиком, это же так весело». Вполне в духе Пауля был и такой вариант развития событий, при котором он уговорил бы Шнайдера свернуть к фермам, а спустя несколько миль встрепенулся бы и невинным, испуганным тоном поинтересовался, а туда ли они едут и не перепутал ли Шнайдер повороты на пути к парку. — Я предпочту приехать уже куда-нибудь. Меня укачивает. И начинают болеть зубы от ваших препирательств, — ворчливо заметил Флаке. Он сидел посередине, на не самом удобном месте, и пусть эта машина и была достаточно вместительной даже для его конечностей, Флаке явно был недоволен своим положением. — Флаке «за». Алеша? — Пауль откликнулся быстрее, чем Шнайдер успел открыть рот. Он уже видел развилку. Видел и заправку, на которой наверняка продавали эти прикольные пончики без дырки посередине, которые ему так понравились. Болела голова — Шнайдер подозревал, что у него подскочило давление из-за злости. Дорога хоть и разбавилась новым элементом, все равно продолжала сливаться в однообразную кашу из кустов и холмиков. — На фермах можно будет пожрать… «аллигаторчатины»? В общем, деликатес местный — рептилий хвост. Да и там наверняка дешевле, чем даже в самых убогих орлеанских забегаловках. Я тоже за то, чтобы повернуть направо. Андреас только всхрапнул, но Паулю хватило и этого, чтобы вновь сесть ровно, обжечь торжествующим взглядом и уткнуться в карту, небрежно бросив: — Поворот, Шнайдер. В следующее мгновение машина дернулась. Послышался мат, Флаке едва не улетел вперед, просочившись между передними сиденьями, Пауль чертыхнулся, упираясь руками в торпеду и чувствуя, как хрустят локтевые суставы, а Алеша безо всякого стеснения грязно выругался, больно ударившись головой. Безмятежное похрапывание Андреаса было грубо нарушено тем, что машина, оглушительно вереща покрышками, затормозила, не вписавшись ни в один из поворотов и, проскрежетав днищем по невысоким кустам, съехала на пятак земли аккурат между двумя дорогами, разбегающимися в разные стороны. Хлопнула дверь с водительской стороны. — Какого… — Пауль затряс головой, пытаясь избавиться от круговорота перед глазами, вызванного всплеском адреналина. С трудом проморгавшись, он поднял взгляд — Шнайдер был уже далеко от них и явно нацелился на заправку с небольшим придорожным кафе. Чертов ранимый кудряш. Пауль брезгливо и недовольно скривился, слыша позади сдавленное чертыханье, торопливые шорохи и возмущение Алеши: Флаке пытался выбраться из салона, упираясь ладонями и коленями туда, куда ему было удобно. Все еще чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, Пауль тоже поспешил выбраться наружу, чтобы щек коснулся прохладный воздух, а носатый придурок его точно услышал. — Шнайдер, эй! Куда ты? Пауля не удостоили даже поворотом корпуса или хотя бы головы: сложив пальцы в незамысловатую фигуру, Шнайдер просто поднял руку повыше, и хоть зрение уже не позволяло Паулю точно определить, что же там Шнайдер показывал — он и так догадывался. — Да брось! Вернись! У тебя права и страховка на машину! Кажется, эти малозначительные факты Шнайдера волновали… мало. Он даже не замедлил шага, взбежал на пригорок и, проверив наличие машин, уже переходил дорогу. — Не вернетесь за мной — да и хуй с вами, не больно и нужно! — единственное, что долетело до Пауля, а затем Шнайдер скрылся за кустами и вернулся в поле зрения только уже у самой заправки. — Ну и плевать, — мрачно буркнул Пауль, неприятно удивленный произошедшим. Нет, то, что Шнайдер начнет возмущаться, он предвидел и даже предвкушал. Но вот то, что тот психанет настолько, чтобы вообще никуда не поехать… Пауль еще сильнее помрачнел. — Молодец, Пауль, отличная работа, Пауль, — к нему подошел Флаке, тоже смотря в сторону заправки. Пауль знал, что Флаке глубоко похуй и на Шнайдера, и на его с ним препирательства. Единственное, что волновало Флаке — это собственный комфорт, а так как этот комфорт регулярно нарушался этими самыми препирательствами… В общем, Флаке был просто вынужден мирить их и просить Шнайдера быть терпеливее, а Пауля снисходительнее. Возможно, именно благодаря Флаке они до сих пор не сцепились в драке. — Ну… такого я не хотел. Думал только чуть-чуть расшевелить вас, а то приуныли там на заднем сиденьи, — Пауль ухмыльнулся, решая про себя, что ему плевать. На права, страховку и Шнайдера. Если ехать аккуратно и не нарушая правил — все будет в порядке. — Садись на мое место, — бросил он Флаке, а сам потопал к водительскому. Шнайдер тоже найдет, чем себя занять. Поболтает с продавцом на кассе, посчитает мух на липкой ленте… В общем, насладится последствиями собственного решения. — Далась тебе это ферма… — буркнул Андреас, с кряхтением напрягая мышцы в затекших ногах. — Крокодил на грилле, Фадда[4], — веско бросил Пауль и, прикусив губу, завел машину. Он давно не сидел за рулем и боялся опростоволоситься, но дребезжащая развалюха покорно зачихала мотором, поэтому Пауль довольно заулыбался. Шнайдер же в это время и правда считал мумии мух на старой, заскорузлой от времени клейкой ленте. Больше в кафе заняться было действительно нечем. Молоденькая и даже вполне симпатичная кассирша и по совместительству официантка была слишком занята каким-то типичным «представителем среднего класса», залившим полный бак и теперь возмущающимся, что на заправке кусаются цены. Усевшись на высокий стул за высокий столик, торчавший у самого окна, Шнайдер без особого энтузиазма ковырял свой пончик, отмахиваясь периодически от пара, поднимающегося от стаканчика с кофе. Кофе был невкусный — Шнайдер уже попробовал. Пончик не успел: заметил, как торопливо прогнала арендованная ими машина по дороге в сторону ферм. Гадко было усмехнулся: за превышение скорости Пауля наверняка тормознут и оштрафуют, впрочем, тут же посмурнел — страховка на машину была выписана на его имя. В помещении негромко играло радио, из кухни выплыла полноватая повариха, и к бубнежу радио добавился девичий шепоток, перемежавшийся изредка тихим хихиканьем. Шнайдер осторожно обернулся, и хихиканье стало интенсивнее. Девушки и правда были симпатичные. Такие типичные американки: белозубые, светловолосые — кровь с молоком. Шнайдер почувствовал, как его взгляд скатывается в это самое «молоко», выпрыгивающее из явно тесноватого для него декольте что одной, что второй хохотушки, и, покраснев, вновь вернулся взглядом к кофе. Он планировал посидеть здесь. Часа два это точно. В общем, пока его не заберут. Шнайдер, конечно, бросил сгоряча, что ему все равно, вернутся за ним или нет, но… сгоряча же. Пауль бесил его неимоверно, но стать бомжом в этих богом забытых болотах тоже не улыбалось. Нет, он вполне потерпит Пауля еще какое-то время, до самолета, что вернет их в Берлин. А после свалит из Feeling B и забудет Ландерса, как страшный сон, самый жуткий кошмар — удушливый и бесконечно повторяющийся. Пончик был с клубничным джемом: сладким и густым, и его было так много, что он тут же почти полностью вытек на блюдце, не вызывая в Шнайдере никакого аппетита. Как всегда при мыслях о Пауле у него испортился не только аппетит, но и настроение, а еще сердечный ритм, давление, работа почек и желудочно-кишечного тракта. Проще говоря: во рту стало гадко, в груди — тяжело, а еще понадобилось в туалет из-за тошноты и подавшего признаки жизни мочевого пузыря. Пауль умел быть… нормальным. Черт, Шнайдер сам это видел: умудрился же этот говнюк подружиться с Алешей и Флаке. Их он тоже подкалывал, куда же без этого, но без такого… остервенения, как в случае с ним, со Шнайдером. И даже приветливым и крайне обаятельным умел быть — это Шнайдер тоже лично наблюдал, в основном на вечеринках, где все девушки моментально стайкой окружали болтливого Пауля и больше никого не замечали до самого конца вечера. В целом, Пауль был не таким уж плохим человеком, просто никак не желал оставить Шнайдера в покое. То с критикой игры, то внешнего вида, то характера… Будто вознамерился слепить из Шнайдера кого-то по образу и подобию своему, перекроить под свои запросы, переделать в соответствии со своим видением… Вполне естественно, что Шнайдер был против. Нет, он пытался прислушиваться к советам, вычленять из них что-то дельное и полезное, но когда тебе раз за разом говорят «идиот, сейчас я тебе покажу, как это делается» невольно начинаешь слышать только первую половину фразы. Шнайдер не хотел, чтобы его называли идиотом. Или полным профаном и неумехой. Да, его игра была далека от идеальной, но и кем-то, кто не может сосчитать до четырех, он тоже не был. А уж его прическа с любимыми футболками Пауля и вовсе колыхать не должны были! Шнайдер фыркнул, вымакивая кусочком теста джем из тарелочки. Кофе остыл и стал совсем уж отвратительным, в нем, по мнению Шнайдера, отчаянно недоставало сахара — ложки так три, чтобы перекрыть гадостный привкус плохих зерен. Мухи на ленте были пересчитаны, привычный гневный мысленный монолог, посвященный Паулю, прочтен. Знакомой машины или хотя бы копов на горизонте видно не было. Шнайдер в очередной раз шумно, тяжело вздохнул. Пауль заставлял его чувствовать себя вечно уставшим. При Пауле нужно было быть вечно собранным, готовым отразить шпильку и вернуть тычок — или хотя бы не заметить его. И это очень выматывало. Шнайдер не мог расслабиться, когда рядом был этот человек, выдохнуть и просто быть собой — постоянно приходилось кого-то изображать. Кого-то остроумного, полностью уверенного в себе, вечно готового к стычке: словесной или физической. Этого Шнайдеру и в армии хватило, и он не понимал, почему должен тащить солдатский способ мышления на гражданку. От мыслей об армии затошнило еще сильнее — оставалось только надеяться, что это не отравление. Горизонт все так же был пуст, и поэтому Шнайдер почти с легкой душой слез со стула и направился к двери туалета. Сделав дело и умывшись, он разглядывал себя в зеркале. Обычный же? Обычный. Такой, как все. И пусть Пауль отъебется с шуточками про гнездо на голове — это он просто завидует. Шнайдер ухмыльнулся, и тот парень в зеркале — голубоглазый, худощавый, угловатый, ничем не отличающийся от любого другого панка, хоть какого ты вылови пьяного в углу клуба, повторил движение. Снова скрипнула дверь, и в помещение, бывшее общим для женщин и мужчин, вошла та самая шептунья-смешинка. Теперь она надувала из жевательной резинки шумные пузыри и явно с намеком усмехалась. — У тебя прикольный акцент. Ты не местный? — Я из ГДР… Из Германии, — быстро поправился Шнайдер, заметив непонимание в светло-карих глазах девушки. Она промычала в ответ что-то задумчивое, и заметив, как внимательно ее рассматривают, усмехнулась и показательно выпрямилась, еще сильнее выпячивая грудь. Хорошенькая, определенно. Накрашенная так же ярко, как и немки, но куда более умело, она игралась кончиком выжженных краской волос, собранных в хвост, и никуда не спешила уходить. — Хочешь узнать, — медленно проговорил Шнайдер, уже не делая попыток перестать пялиться на грудь этой девушки, имя которой он даже не потрудился спросить. Если она так активно предлагала себя, не поинтересовавшись в свою очередь его именем, то почему он должен играть в учтивость? — Как по-немецки будет «красивая девочка»? Она только рассмеялась, а затем торопливо потянулась к нему с поцелуем, и губы у нее были сахарные, со вкусом бубль-гума. Ждать своих коллег и недодрузей он вышел на улицу, благо, зимы в Луизиане были мягкие и не особо холодные, и Шнайдер откровенно наслаждался свежестью. В руке был теплый бумажный пакет с пончиками: их ему, улыбаясь, презентовала Джессика — именно так звали эту очень приветливую, склонную к интернациональным контактам кассиршу-официантку. Медленно таская из пакета сдобу и прокручивая в голове приятные моменты, Шнайдер настолько погрузился в себя, что очнулся только когда рядом раздался звук автомобильного клаксона. — Эй, обиженка! Ты уже все или нам заехать за тобой завтра? — знакомая вихрастая голова высунулась со стороны водителя, и мечтательное настроение начало покидать Шнайдера как воздух дырявый шарик. Еще минуту назад он решил, что великодушно простил Паулю его говнистую, мерзкопакостную натуру, но вот эта самая говнистая и мерзопакостная, улыбаясь во все зубы, смотрит на него и всем своим видом будто кричит, что простить ее не так уж и просто. Напомнив самому себе, что потерпеть осталось совсем чуть-чуть, Шнайдер выпрямился и подошел к машине. Открыл пассажирскую дверь, уставился на Андреаса нечитаемым взглядом, призывая выметаться или подвинуться. В ответ раздалось только слаженное фырканье. Плевать. Завалившись внутрь, Шнайдер захлопнул дверь и уставился в окно, всем своим видом показывая, что не настроен на разговоры по душам. Флаке уж точно должен был понимать, что Шнайдер удерживает себя от рукоприкладства только ценой своего невероятного самоконтроля, так что пусть отвалят. Удивительно, но больше Пауль ничего не говорил. Наверно, Шнайдер даже задремал немного, потому что следующее, что он помнил — это уже огни Орлеана и плотный поток машин. — Заедем может, хватанем чего-нибудь на завтрак? — почему-то Пауль смотрел на него: Шнайдер видел этот взгляд в зеркале и чувствовал на своей коже. Светлая и дурацкая вихрастая пальма, глаза, кажущиеся черными в вечерних сумерках. Лучше обо всем этом было не думать. — От Шнайдера подозрительно пахнет выпечкой. Ты же с нами поделишься, правда? Это уже Алеша. У него вообще потрясающий нюх на выгоду и халяву. Жаль, пользуется редко: для этой поездки Шнайдеру пришлось долго копить и даже прилично подзанять, хотя спокойно мог бы получить едва ли не большую сумму за концерты. — Что, Шнайдер, вкусные? — Пауль, не увидев энтузиазма по поводу еды, покорно повел машину прочь от центральных улиц, к весьма дешевому мотельчику, в котором им всем приходилось ютиться в одной комнате. В зеркале Шнайдер опять видел его темные глаза и почему-то знал, что Пауль знает, и что Пауль тоже знает, что он знает. Круговорот знания в отдельно взятой машине с панками. Коротко усмехнувшись, Шнайдер снова уткнул взгляд в окно. Вывески и машины были определенно интереснее, чем то, что он видел в отражении. — Очень даже неплохие. Отличные, я бы сказал. Но рекомендовать не буду — далеко за ними ехать. А потом был номер мотеля и была почти что драка за душ, в которой победил сначала Алеша: «пожилым у нас почет и уважение», — фыркнул Пауль, потом — Андреас, просто потому, что был не очень высокий, но достаточно крепкий парень, которого все уважали. Третьим неведомо как просочился Флаке. «Как глист», — снова не удержался Пауль и Шнайдер коротко фыркнул от смеха. Ему явно подарила некий дзен мысль, что скоро им нужно будет лететь домой, поэтому дышалось легко и свободно. Шнайдер снял с себя пропыленные за весь день шмотки, уселся на матрас, лежащий прямо на полу, и принялся торопливо ожидать своей очереди, рассматривая собственные ступни. Пауль не спускал с него взгляда, что ощущалось как пламя свечи, поднесенной слишком близко к коже, и Шнайдер думал, что снова не получится избежать какого-нибудь комментария из числа неприятных, но внезапно из душа вернулся Флаке, а Пауль внезапно махнул рукой, разрешая пройти вперед себя, и Шнайдер не стал спорить или спрашивать, откуда такое великодушие. Вода не смывала усталость, зато смывала грязь, пот и другие субстанции, от которых не получилось избавиться полностью в полевых условиях. Шнайдер почувствовал прилив жара к щекам: перед глазами сначала всплыли светло-карие, почти янтарные глаза, потом, почему-то, серые. Когда он выходил, Пауль проскользнул мимо, показав ему язык перед тем, как захлопнуть дверь, и по искрящему напряжению Шнайдер понял, что сегодняшний конфликт между ними еще не исчерпан. Как и множество других подобных конфликтов, которые они просто предпочитали игнорировать и потом забывать. С этим будет так же. Было уже прилично поздно, час или два ночи, около того, когда Шнайдер не спал и почему-то слушал храп Алеши. И когда Пауль завозился у него за спиной: Шнайдер явственно увидел, как тот приподнимается на локте, а потом и опирается головой о ладонь, разглядывая своего соседа по спальному месту. Благо, было слишком темно, чтобы что-то увидеть. Можно было даже притвориться, будто спишь, но когда в темноте раздался голос, Шнайдер не смог удержаться и вздрогнул, выдавая себя с головой. Слишком неожиданно и слишком близко прозвучал Пауль, слишком странный был его голос в кромешной темноте, за задвинутыми жалюзи. — Алеша и Флаке с Фаддой решили, что лучше будет улететь через пару дней. Флаке не впечатлен, говорит, хочет вернуться на Хиддензее[5], посмотреть, цитата «на родную северную лужу», а не на эти ваши мексиканские заливы и прочих цветных товарищей. А Алеше просто похуй. — Спасибо за информацию, — искренне ответил Шнайдер, поворачиваясь на спину. Бесполезно. Он не видел лица Пауля, он даже силуэт его мог с трудом разглядеть: более светлая полоска черноты на руке из-за часов, стоящих на комоде — вот и все, что можно было различить в темноте комнаты. — А я думаю, что это глупость. Когда мы еще сможем так вырваться? К тому же еще так удачно: прямо во время карнавалов, в город, где родился джаз. Алеша старпер телом, Флаке — душой. Пауль фыркнул так красноречиво, что на этот раз Шнайдер увидел: сморщенный нос, делающий Пауля похожим на куницу или ласку, ну или что-то такое же маленькое и ужасно пронырливое и разрушительное. — Деньги не бесконечные. Это было справедливое возражение. Шнайдер уже прилично поиздержался: у него оставалась только неприкосновенная сумма на билет обратно и совсем немного свободной наличности. При острой нужде можно было бы загнать кому-нибудь куртку — все равно она была бесполезной, если только не стоишь у самой кромки воды. — Можно затесаться в местную музыкальную тусовку. Посмотреть, что и как, перехватывая у них бутеры, пиво и девочек. А вот это уже было почти коммерческое предложение. Пиво и девочки это определенно звучало интригующе. Еще более интригующе звучала идея о перенимании американских музыкальных традиций бедными ГДРовскими мальчиками. Ну и вишенкой на торте было то, что Алеша сотоварищи планировали драпать из Штатов уже через пару дней, в конце недели. — Ты со мной? Спиздим тебе у кого-нибудь установку. И еще что-нибудь спиздим. — А потом нас поймают и вломят пизды. — Отличный же план! Шнайдер вздохнул, снова укладываясь на бок, отворачиваясь от Пауля. В темноте было слышно храп Алеши, беспокойное, с присвистом, дыхание Флаке, размеренный рокот Андреаса. Шнайдер слышал даже себя, то, как взволнованно он дышит. Больше не было слышно ничего. — Я сделаю это, но не ради тебя. Пауль вздохнул. Зашуршал, укладываясь ровно. Сквозь быстро пришедшую дрему Шнайдер почувствовал, как по его талии скользнула тонкая рука. Снова в голове всплыли воспоминания-картинки чужих глаз. — Замерз, пока по ферме шлялся. И крокодил на вкус мне не понравился. — Мерзляк и привереда. Пауль снова фыркнул — на этот раз куда-то Шнайдеру между лопаток.