Торка, 381 к.С.
Он отчаянно сердился — нет, не на Лизхен, женщина вольна выбирать, и он не вправе настаивать, хоть она и подаёт пиво в трактире, а он наследник баронской фамилии. На общую жизненную несправедливость, будь она неладна. Ещё бы трактир не находился через дорогу от дома, где они остановились! День не задался с утра: дрова в печи прогорели раньше, чем обычно, и спальня выстыла. Не то чтобы он, привычный с детства, жаловался на холод, но пробуждение было так себе — особенно босыми ступнями на пол. Завтрака пришлось ждать, и пока в столовой накрывали, отец сообщил, что выехать в Лаик стоит пораньше на пару недель, едва ли не завтра — осень выдалась ранняя и дождливая, и дорога не предвещала лёгкого и скорого пути. Наконец в конюшне выяснилось, что Гельда некстати захромала. Он погладил кобылу по серому со звездочкой лбу, угостил морковкой. Возившийся с копытом конюх сочувственно кивнул в сторону каракового жеребца. Он поморщился. Пепел был отличным конём, но капризным, и он давно не выбирался на нём дальше, чем прокатиться по окрестностям. Если оставить его у трактирной коновязи, и там попадётся ещё хоть один капризный жеребец — хлопот потом не оберёшься. И уж точно это плохо будет сочетаться с тем, чтобы попробовать ещё раз подойти к Лизхен перед отъездом. Можно было пойти пешком — просто перейти дорогу, хоть и широкую. Но под моросью дождя улицы изрядно развезло, и хорош он был бы, явившись забрызганным по меньшей мере по колено! Да и вдруг она выглянет в окно, а он там идёт пеший, словно и лошадей в семье нет. Он пробежался взглядом по стойлам — нет, другие хорошие лошади тоже были, но конюх был прав: если он хотел прилично выглядеть и произвести впечатление хотя бы так, взять стоило каракового. Вздохнув, юноша потянулся за упряжью. Седлать он всегда предпочитал сам: и спросить, если что, можно только с себя, и лошадь лучше доверяет всаднику, который сам с ней возится, насколько это возможно. Не то чтобы он мнил себя таким лихим наездником… Коновязь «Голубятни» была почти пустой, и он выдохнул. В большом помещении, заставленном столами и скамьями, тоже было немноголюдно: вечер только начинался. Лизхен улыбнулась ему — приветливо, но не более того. Он приосанился, шагнул было к стойке, но девушку тут же позвали офицеры, и она проворно устремилась в противоположный угол. Мрачно пережевывая действительно вкусное, но совершенно не радовавшее рагу, он загадал: если сегодня ничего не изменится, то он больше и не придёт. В конце концов, он не имел в виду ничего серьёзного — но и навязываться женщинам был не приучен. Трактир понемногу наполнялся людьми, становилось шумнее. Он кивал знакомым, но присесть к нему не предлагал, всё же надеясь дождаться удачного момента. Дверь в очередной раз хлопнула, и через порог шагнули два высоких офицера. Людвига, старшего сына маркиза Ноймара, он узнал сразу, а вот его спутника, плечистого южанина, видел впервые. Из-под глубоко надвинутой шляпы виднелся только внушительный нос. И ещё роскошные усы. Скользнув взглядом по наброшенной поверх плаща капитанской перевязи, юноша с трудом подавил улыбку: он всерьёз считает, что так будет теплее? Через мгновение, не поверив своим глазам, он резко дёрнулся было из-за стола, понимая, что не успевает, — и тут же осел обратно. Людвиг, словно бы невзначай пропустивший южанина на полшага вперёд, неожиданно метнулся к нему, выбрасывая в его сторону длинный, явно охотничий кинжал, и юноша уже успел почувствовать, как распадается по сторонам широкого лезвия плотная ткань, как мгновенно окрашивается алым рана… Раздавшийся взамен скрежет и словно ниоткуда взявшаяся шпага, ловко подставленная под удар, а после многоголосый хохот подсказали, что он стал свидетелем дружеской забавы, случившейся, как видно, не первый и не второй раз. Он устроился на лавке поудобнее, успокаивая дыхание. И тут же коротко, сердито выдохнул. Лизхен вопросительно взглянула на вновь прибывших. Людвиг и тот, второй, бросив шляпы на соседнюю лавку, скидывали плащи, устраивались за столом с другими офицерами. Южанин замешкался, выпутывая из перевязи тяжелые складки. Поднял голову на Лизхен, широко улыбнулся, подкрутил ус, — и девушка зарделась и заулыбалась в ответ. Сидевшие за столом захохотали. Совершенно, впрочем, беззлобно: чувствовалось, что усатого знали и уважали. Лизхен сновала вокруг стола, расставляя кружки и прочую посуду. Тот, второй, на мгновение накрыл её пальцы здоровенной ладонью, снова улыбнулся и что-то сказал. Лизхен немного отвела взгляд, будто смущаясь, и кивнула. Внутри холодным стылым цветком распускалась обида. Чем он хуже? Тем, что местный, бергер, а южанин другой, непривычный? Так в Торке полным-полно южан, один полк Шарли чего сто́ит, все как на подбор. Кажется ей мальчишкой? Но ему уже шестнадцать, а тот едва ли старше его больше, чем на пять-шесть лет. Да и что с того? Она и сама очень молода! Ещё несколько минут, и стало окончательно понятно, что над его загаданным судьба посмеялась: измениться-то сегодня изменилось, но так, что… А, к кошкам! Раздосадованный, он бросил на стол пару монет и вышел. Не дождавшись, пока девушка начнет убирать со стола, как делал всегда раньше. И сразу услышал недовольное ржание, которое вот-вот грозило перейти в нешуточную свару. Не то чтобы он был уверен, что чалый, на которого явно злился и скалил зубы Пепел, принадлежал именно усатому офицеру. Но именно рядом с ним был привязан серый красавец полумориск под черным чепраком с серебряной отделкой — явно Людвигов, так что ясно было, чей конь рядом. Ему с трудом удалось удержаться от того, чтобы от души нацеплять жеребцу под хвост уже засохших репьев с зарослей через дорогу. Конь ни в чем не виноват, сказал он себе, похлопывая по морде собственного зло похрапывающего жеребца. А вот его хозяин…Там же, тогда же, с другой стороны
Выйдя из уютного заведения, наполненного теплом в промозглые сумерки, он увидел, что красавец караковый, сразу нервно косившийся на его жеребца, пропал. Верно, с тем мальчишкой-бергером, что так яростно сверкал на него глазами. Неужели к служанке приревновал? Конь был дорогим, упряжь тоже. Да и сам паренёк был одет скромно, неприметно, но выделка кожи, то, как на нём сидела одежда и как он держался сам — всё говорило о том, что он не из простых. Капитан передёрнул плечами, сразу же начиная зябнуть: следующие пара часов точно уйдут на проверку караулов, потом можно будет вернуться — как раз и у девицы работа закончится. Он ухмыльнулся и снова подкрутил ус. На севере он служил уже почти три года — собственно, отец не оставил ему выбора и другого места пребывания. Привык к людям и разговорам, твёрдому бергерскому акценту, другим лицам и одежде. К холоду пока не привык. Вернулся он не через два, а почти через три часа, уже в глухой темноте. Показалось, что в окне дома напротив замерцала и погасла свеча. Видно, кто-то поздно ложился спать, — он не придал значения. Постучал в боковую дверь. Бросил на стул в небольшой, но уютной комнате шляпу с печально поникшим под дождём пером и пропитанный сыростью, но всё же сохранявший тепло плащ, снова запутавшись в перевязи и ругнувшись. Ловкие девичьи руки помогли выбраться в окутавшее тепло. Он стащил со светловолосой головы чепец, выпуская наружу косы, покосился в сторону свечи, но задувать не стал. Когда он вышел на крыльцо, вокруг уже размеркалась предутренняя осенняя хмарь, городок просыпался и потихоньку шумел, хотя едва ли минуло больше двух часов. И остолбенел от удивления, постепенно переплавлявшегося в бешенство. В дворе трактира когда-то спилили огромную сосну — или ель, кошки его разберут, если это пень! Останки дерева, впрочем, не сдались — неохватный ствол в половину человеческого роста пустил новые ветки и зеленел иголками вовсю. И вот вокруг этого ствола были тщательно расправлены складки черного длинного плаща, поверх перекинуто подобие капитанской перевязи, а поверх нелепое сооружение было увенчано старой и явно дырявой шляпой — но перья очень напоминали другие. Недавно вымокшие насквозь при проверке клятых караулов. Мужчина судорожно схватился за собственную перевязь, и обнаружив её на месте, немного успокоился. Гнев, впрочем, никуда не девался, но теперь на место слепой ярости приходили разрозненные мысли. Едва поспевая их ловить, он ухватил главную: тот бергерский сопляк из благородных — значит, Людвиг, тоже бывший вчера в трактире, должен знать имя. А раз так — он найдет шутника, и небо тому покажется с овчинку. Он шагнул к коновязи, глянул на темно-серое небо: едва ли у Ноймариненов уже встали, и уж точно время не подходило для визита, пусть и по делу! Уже протянул руку к поводьям фыркавшего чалого, как его остановили отчаянные людские крики и визг лошади. А вслед за ними — нараставший шум. Пока он сбега́л с приступка на дорогу, все увенчалось лязгом и грохотом, и он едва успел прижаться к оградке, как мимо него пронеслась взмыленная кляча, волочившая за собой одну оглоблю. Вторую он увидел уже на дороге: там окончательно заваливалась перегруженная телега, и глухой треск подсказал ему, что нечаянная подпорка выдержит недолго. А ещё услышал отчаянный женский крик и детский плач. Подскочив к перевернувшейся телеге, он успел подставить плечо, потом получше упереться ногами и после — принять вес уже на руки. Из-под тюков и обломков буквально выкатился мальчишка лет восьми и уперся в борт рядом с ним. Мужчина ждал, что сейчас же за ним последуют другие пассажиры, но серая оборка, едва видная с его места, почти не двигалась. И не смолкал плач. — Мама… Её зажало. И под ней Грету. Они не смогут… — мальчишка хлюпнул носом. — Не смогут выбраться! Мужчина повёл плечами, которые уже ощутимо начали ныть под неподъёмной тяжестью. — Вот что, парень. Беги вниз по улице, слева через три сотни шагов будет дом, красный, большой. Казармы. Кликнешь там солдат, скажешь — пусть сюда пулей. Чем больше, тем лучше. Мальчишка ещё мгновение раздумывал — и рванул что было сил. Капитан чуть сместил одну стопу, насколько это было возможно под непосильным грузом. Напряг оба запястья: руки дрожали, ноги ощутимо подламывались. Удивительно было то, что он ещё стоял до сих пор. Получается, он прогнал мальчишку только для того, чтобы тот не видел, как погибнут мать и сестра — или, что ещё хуже, их так изломает опустившейся тяжестью, что уж лучше сразу смерть. Минута, вторая… Левое плечо он почти не чувствовал, правое горело так, словно к нему прижали кочергу, только вынутую из камина. Он начал считать про себя — хоть как-то отвлечься. Он не понял, что ощутил раньше. То ли дуновение воздуха рядом, то ли боль, вгрызшуюся в плечи и спину волком — потому что стало чуть-чуть полегче. Он медленно, осторожно, чтобы не поехать ногой по грязи, повернул голову. И упёрся взглядом в упрямые голубые глаза. Давешний обидчик был не чета убежавшему мальчишке. Даром что худощавый — теперь мужчина это ясно видел под тонкой, быстро пропитывавшейся утренней влагой тканью. Едва ли гревшая белая рубашка, наспех, видно, натянутые штаны и сапоги как бы не на босу ногу — вот и вся одёжка. Растрепанные белобрысые пряди, плотно сжатые губы, царапина на правой щеке. Капитан открыл было рот, но тут послышался топот сразу пары десятков ног. И держать стало сразу труднее. Высвободившись из-под телеги, которую солдаты уже поставили на колёса — и осторожно поднимали рыдающую женщину, помогая унять кровь из рассеченной брови, — он аккуратно, бережно опустил руки, расслабил плечи. Подумав, прислонился к стене трактира, давая отдых ногам, и ненадолго прикрыл глаза. Мальчишка… Видно, всю ночь смотрел из окна. Может, что в конце концов и понял. Да и кошки с ним. Через неделю он всё же выспросил у Людвига имя — и заодно узнал, что наследник одного из баронов-бергеров покинул городок, чтобы уехать в Лаик.Восемнадцать лет спустя
— Думаю, что бы ты сказал мне лет двадцать назад. Я только и делал, что петушился. — В юности я также бывал несдержан, — торжественно объявил барон. — Вряд ли я стал бы тебе хорошим советчиком. Не исключаю, что у нас произошла бы дуэль. Правда стали, ложь зеркал
Жермон перекатил пальцем на ладони темно-синий камешек, почти бездумно обвел пальцем светлый звездчатый узор, и в подушечку как будто что-то кольнуло в ответ. Вокруг лежал странный, словно зачарованный, сад, перед ним чёрным зеркалом топил в себе тени пруд, в котором обитатели Альт-Вельдера видели тайну. Место, которое принесло счастье, лучшим образом сохранит и его кровь, и обещание будущей встречи — и кровь Ойгена, пролитую в ту же воду. И отправит их потом, за порогом, навстречу друг другу. Тёмная вода приняла облачную звезду без всплеска, без явного ответа. Но откликнулась. И он, не веривший ни в сказки, ни в колдовство, это почувствовал. Где-то там, далеко, над ледяными торосами Агмарена зажигались первые звёзды.