атсуму-водолаз

***

«ты ведь понимаешь, что ведёшь себя как ребёнок, Тсуму. твоя детская обида-, » тот резко хватает ртом воздух, грудь застывает, набирая кислород, лицо некрасиво кривится в эмоции. руки сжимаются в кулаки и буквально горят желанием что-то сломать, схватить, бросить, ударить- «ДЕТСКАЯ ОБИДА?! ТЫ МЕНЯ БРОСИЛ, ОСАМУ, » полное имя пощечиной заставляет другого застыть. будто до него смысл сказанного его братом за все эти годы доходит только сейчас, он обеспокоено, но все ещё не до конца понимающе, хмурит свои густые брови и смотрит. Атсуму тяжело дышит, пыхтит от злости и сочащейся обиды. ему кажется, что Осаму ножом вскрыл все то, что он так бережно прятал в глубине своей души. Атсуму хватается за сердце и громко выдыхает; Осаму беспокоится, от плача это или… «ты меня бросил, брат. ушёл черт знает куда, боже- я до сих пор не знаю, через что ты проходил, и ты все ещё думаешь, что какой-то клочок, вырванный из тетради по математике, смог бы утешить меня?», Атсуму срывает с шеи медальон и бросает украшение на кухонный островок. предмет со стуком отскакивает от поверхности и падает прямо перед младшим близнецом, полностью раскрывшись. кажется, он сломал его. Осаму тянется к вещи и в процессе замечает клочок бумаги, кое-как втиснутый в миниатюрные рамки медальона. на кусочке бумаги в клетку нечетко выведены четыре буквы «Осам». последняя либо не вместилась, либо осталась на целом листе, из которого была вырвана именно эта часть. Осаму мог представить, как его брат с мокрыми глазами яростно отрывает кусочек бумаги от письма и вставляет его в медальон. «Тсуму…» «заткнись, » звучит как шипение, Атсуму сдерживает слёзы и скрипит зубами, «ты бросил меня однажды, и сегодня делаешь то же самое… знаешь, что? иди к черту, Саму, к черту.» Атсуму разворачивается и уходит. хлопок двери разносится по квартире; Осаму все ещё держит в руках медальон и смотрит на место, где минуту назад стоял его брат. что-то подсказывает (скорее яростно стучится в его голове и под рёбрами), что он должен бежать, догнать и не отпускать, что это может быть второй и последний раз, когда- ноги приросли к полу, сломанный медальон больно врезается тупыми углами в кожу, Осаму продолжает сжимать ладонь, прижимая её ко лбу. • наверное, думает Атсуму, что-то пошло не так тогда, когда умер отоо-сан. стоя в чёрном костюме, в чёрных лакированных ботинках, ужасно жмущих спереди, с аккуратно уложенными волосами, Атсуму смотрел на беспристрастное лицо отца в тонкой рамке. дым от благовоний паутинкой скрывал родинку на левой щеке (фото). родинка точно такая же, как и у Атсуму—тоже на левой. Атсуму уже не смотрит на фотографию, он следит за тонкой струйкой дыма. кажется, стоит ему сфокусироваться, и дым летит ровно, будто он застыл. парень отводит взгляд, дым оживает. Атсуму проделывает это ещё несколько раз перед тем, как пепла становится слишком много на конце палочки, и, отламываясь, он тихо падает на блюдце. Атсуму только сейчас понимает, что мир вокруг него стал чрезвычайно молчаливым, почти беззвучным, как падает пепел с палочки. он не слышит даже своё дыхание, смотрит на блюдце и перебирает в голове бесформенные мысли. они лежат в его голове, холодные и бесцветные, безвкусные. Атсуму поднимет их руками. мысли тоже стали бесшумными. он чувствует, как он только что отсоединился от окружающего мира и теперь находится в неком вакууме. отоо-сан умер, что значит — некому ставить Атсуму на колени и отчитывать его за каждую мелочь; некому отчитывать его за каждую мелочь, что значит — Атсуму может совершать ошибки, не боясь быть отчитанным; не бояться быть отчитанным, что значит — отоо-сан умер, и монотонная рутина Атсуму нарушена. она не кончилась, она нарушена. ему должно быть страшно от этой мысли, но он ничего не чувствует. он ничего не чувствует, даже будучи у дома, где они с отцом жили последние восемнадцать лет. он вырывается из вакуума по щелчку чужих пальцев, прямо у его затылка. вся тяжесть сущего в мгновение оказывается на его плечах; тяжело так, будто он последние восемнадцать лет провёл в воде, и только сейчас, Атсуму, двадцать пять лет, выбрался на сушу. он открывает рот в немом крике и прижимаете ладони к лицу, резко хватает ртом воздух, грудь застывает, набирая кислород, лицо некрасиво кривится в эмоции. руки сжимаются в кулаки и буквально горят желанием что-то сломать, схватить, бросить, ударить- Атсуму оборачивается так же резко, как его вырвало из пустоты. в доме никого нет, за его спиной пустой коридор и кухня. он борется с желанием протянуть руку и схватить воздух. воздух не двигается. • …наверное, думает Атсуму, что-то пошло не так тогда, когда я перешагнул порог дома, в котором рос на протяжении восемнадцати лет. он смотрит в сторону гостиной, вспоминает ночь, когда сидел на этом серо-голубом диване и глупо смотрел себе за спину. воздух в этом месте не двигался с той самой ночи. Атсуму пыхтит и взлетает по винтовой лестнице. в самом деле, думает он, все в этом доме чересчур продвинутое, кроме этой чертовой лестницы, которую будто притащили из средневековой башни. такие лестницы специально закручены подобным образом, чтобы охраняющим башню солдатам-правшам было легче биться на мечах с противниками-правшами, пытающимися подняться по ней… Атсуму был правшой и поднимался по лестнице; хотя он и не бился ни с кем на мечах, само существование этого сооружения со ступеньками сейчас его раздражало. …или, думает Атсуму, что-то точно пошло не так тогда, когда я взял в руки свои письма и вместо того, чтобы разорвать их, как и планировалось, я сел на кровать и принялся читать расплывающиеся буквы. Атсуму до сих пор не знает, расплывались буквы от чрезмерной влаги в глазах или от того, что его буквально высасывало из его вселенной. • Атсуму смотрит на неё. она только что призналась, что не испытывает к своему родному брату абсолютно ничего, кроме переменной злости, и теперь сидит с лицом, будто не признавалась ни в чем вовсе. хотя, думает Атсуму, у неё всегда такое лицо, будто вокруг ничего не происходит, она ни в чем не признаётся, и вообще… «почему так смотришь?» Атсуму моргает, глупо смотрит в её чёрные глаза. моргает. отворачивается и поджимает губы, думая: конечно, ты не знаешь, почему я на тебя так смотрю; у тебя такое же каменное сердце, как и лицо, двадцать четыре на семь. Бэла еле заметно закатывает глаза, будто прочитав его мысли. (он, между прочим, все ещё думает, что она умеет это делать). они не прерывают зрительного контакта ровно две секунды, потом Бэла встаёт со своего излюбленного деревянного (Атсуму ненавидит этот стул, от него он сам становится деревянным) стула и уходит в свою комнату, закрывая дверь со щелчком. Атсуму смотрит на стопку купюр на столике перед собой. это деньги за квартплату. Бэла была чистоплотной, тихой, не сующей свой нос в чужие дела, платила за аренду вовремя… но Атсуму все равно невзлюбил её. она была слишком- слишком серьезной, слишком анализирующий. и, хотя она, вроде бы, не лезла в его жизнь, ей все же удавалось каким-то образом посмотреть на него невзначай, бросить короткий взгляд в его сторону, буквально на пару секунд, и Атсуму удавалось уловить в нем столько осуждения, столько презрения и насмешки, что его начинало мутить. он как-то признался в этом своему другу с работы, Бокуто, но тот только ударил своей огромной ладонью его по спине и посоветовал не надумывать всякого. больше Атсуму никому не рассказывал про свою соседку-иностранку. ну и к черту.