— Постой, — рвано вдохнув, он касается рукой руки шатена. Тот послушно останавливается и чуть отстраняется от лица парня, который больше ничего не говорит.
Устал? Не хватает воздуха?
Дазай чуть хмурится, осматривая парня под ним и оценивая его состояние. Раньше не прерывал. Метаясь меж тем, чтобы продолжить, раз брюнет молчит, и тем, чтобы всё же спросить, что не так, он в нерешительности продолжает молча наблюдать.
За окном густой туман, окутавший эту ночь, серебристой пеленой выделяет трассу, переулочки, придаёт странный оттеняющий блеск вывескам магазинов. Лунный свет лезет прямо в комнату, но не слишком успешно, ведь она остаётся почти в кромешной и непроглядной тьме. И если бы не эти жалкие лучики, особо яркие и смелые, в помещении невозможно было бы разглядеть даже силуэты вещей. Тишина всё продолжалась, изредка прерываемая рёвом мотора одинокой машины, спешащей куда-то под утро. Такая красивая и пугающая тишина.
— Что-то не так? — всё же не выдерживает Осаму и выдаёт как можно более безразлично. Раз уж они перешли на диалог, парень перекинул обе ноги на одну сторону и сел рядом, чтобы не давить зазря на спину темноволосого.
Тот ответил не сразу, слегка помедлил, будто специально издеваясь над и без того взбудораженным Дазаем. Наконец подняв взор и направив его в самую душу шатена, он произнёс:
— Дазай, разве не пора тебе объясниться? — чем чаще он говорит, тем более непонятный и пугающий оттенок приобретает эта беседа для Осаму.
— Что ты имеешь в виду, Акутагава? Мне есть, что стоит пояснять? — он обеспокоен, и это прекрасно видно. Да что там, Дазай даже не пытается скрываться.
— Все эти твои задания, слова, обещания, — парень снова опускает взгляд, в этот раз на свои руки — пальцы, сдирающие верхний слой кожи, слегка подрагивают. Волнуется не меньше. Если бы не руки, его можно было бы посчитать за мёртвого или за статую — он совсем не дышит. — Разве, выполняя их, я добьюсь твоего признания? Ведь я прошу признать меня и мою способность, а ты велишь то, что никак с этим не связано. Что происходит? Неужели ты настолько меня ненавидишь, что просто насмехаешься над тем, какой я жалкий?
Эти слова задели Дазая, словно Акутагава только что назвал жалким его, а не самого себя. Его глаза сами собой чуть расширились, а дыхание прервалось. Такие мысли он вбил в голову бывшего ученика своими действиями? Шатен отвернулся, не готовый видеть этот пронзительный взор, обращённый на него одного. А чего он сам добивался, если подумать? Каждый раз он знал, что брюнет вернётся и будет требовать его внимания, каждый раз, пока он скажет то заветное, чего так жаждет сердце мафиози. И он не говорил, сначала абсолютно не думая, почему — это ведь даже отчасти весело, а после ему всё труднее давалось понимание того, будет ли Акутагава проявлять столько же внимания, если он даст ему желаемое.
Пробил четвёртый час ночи. Уже не первой подобной ночи. Дазай и не помнит, когда в последний раз ночевал дома. Он по привычке начал приходить сюда, как домой, а Акутагава как бы тоже по привычке гостеприимно принимал его и делал
всё, что скажет гость. Все его касания, поцелуи, обжигающее дыхание, — он не думал ни о каких последствиях или причинах, например. Просто до последнего ждал, когда бывший босс выполнит обещание. Только этого так и не произошло.
— Я вовсе тебя не ненавижу, — даже этот шёпот прозвучал непростительно громко, эхом отдался в звенящей тишине. Он всё думал, куда смотреть — наверное, стоило бы в глаза собеседника, но он не мог. Не сейчас. Не тогда, когда он пытается в очередной раз выкрутиться и выйти из разговора, оставив всё на своих местах. Оставив все детали неопределёнными, не дав ничего понять.
— Тогда что ты делаешь? Объясни мне, я правда хочу тебя понимать. У меня никогда не выходило, но я хочу научиться это делать, — сглотнув образовавшийся ком в горле, произнёс юноша и придвинулся чуть ближе, чувствуя, как немеет всё тело.
В голове настоящий хаос — всё кипит, мысли путаются. Он и сам никогда не понимал всего происходящего, а оказавшись в этой ситуации, вовсе забыл, чего добивался. Прикрыв глаза и чуть зажмурившись, он попытался восстановить порядок в голове, расставить всё по пунктам. Пульс скакал как бешеный, дыхание всё учащалось и на спад идти не собиралось. Всё закручивалось только сильнее, когда дело доходило до подобного — ему сложно осознать и принять некоторые факты, сложно дойти до них. И только почувствовав неловкое, трепетное и несмелое касание чужих пальцев на своём запястье, Осаму почувствовал облегчение. Всё наконец замерло и успокоилась. Теперь нужно лишь набраться решимости и разобрать всё. Для них обоих.
— Скажи мне, Акутагава, — одновременно твёрдо, но в то же время волнительно начал шатен и ответно взглянул в глаза парня напротив, — что бы ты сделал, получив моё признание? Смотри мне в глаза, не отворачивайся, — Дазай перехватил запястье парня и неслабо сжал его, заставив выполнить просьбу. Он сам от себя не ожидал подобных действий, но сумел подавить эмоции и остался выглядеть безучастным, хладнокровным. Как судья, терпеливо выслушивающий все высказывания и без лишних метаний выносящий приговор.
А ведь это хороший вопрос. На который Акутагава не имел ответа. Он никогда не думал о том самом «после», к которому так долго стремился. Он просто хотел, просто ждал и мечтал об этом. Это было его самой большой целью, тем, ради чего он делал всё последние годы. Он никогда не думал о том, что станет делать, достигнув какой-либо цели.
— Стал бы ты и дальше так нуждаться в моих словах? Стал бы уделять столько внимания? — опуская парня всё глубже в омут раздумий, продолжил Осаму, не контролируя поток изрекаемых мыслей.
К чему всё это? Парня раздражали эти загадки, недоговорки Дазая — неужели так сложно просто сказать, а не отвечать вопросом на вопрос. Хотя эта пугающая таинственность отчасти привлекала его — она зацепляла, заставляла думать о действиях шатена больше нужного. Но сейчас ему стоит думать не о нём, а над ответом, которого так ждёт юноша напротив.
— Я… я не знаю, — Акутагава прикусил щеку с внутренней стороны, но взгляда не отвёл, — отпусти руку, пожалуйста, мне больно.
Хотя, впрочем, тебя это совсем не волнует, не так ли, Осаму? — хотел было продолжить парень, но сдержался, оставив вопрос висеть в голове.
Он в самом деле не отпустил, даже не ослабил хватку. А, быть может, он даже сильнее сжал пальцы вокруг хрупкого запястья — что-то хрустнуло, или же брюнету просто чудилось от сонливости.
— Если ты так хочешь, то я тебе объясню, — Дазай наконец выпустил руку собеседника, оставив на ней красноватую полосу. Акутагава поморщился, потирая и разминая запястье — ладонь затекла из-за трудности поступления крови, — я давно тебя признал.
Слова повисли в воздухе. Акутагава замолчал, не понимая, радоваться или искать подвох, он ошарашенно глядел на Осаму, боясь его дальнейших действий. Даже не действий, слов — ведь что-то последует за этой фразой. То самое отвратительное «но», которое всегда портит картину. Дазай тоже замолчал, не смея прерывать тягостные думы темноволосого, хотя и понимал, что мысли могут завести парня слишком далеко, непростительно далеко, до самого предела. И когда он был готов говорить, Осаму вновь забрал инициативу, чтобы не дать вырваться потоку вопросов, способных запутать их двоих ещё сильнее. Он понимал, что должен успеть договорить всё, что сумел собрать воедино, чтобы мысли снова не превратились в беспорядочную мешанину слов и букв.
— И я совсем не ненавижу тебя, — тут же повторился он, — я не могу отпустить тебя. Я не хочу тебя отпускать, — тут же поправился шатен. Выражение лица Акутагавы не изменилось, и это злило — Осаму стиснул челюсти, но сдержался, чтобы не сделать глупости, пока до конца не сказал всё, что думает. — Как только я дам тебе понять, что признал тебя, ты уйдёшь. Исчезнешь из моей жизни, затеряешься среди других. Любая необходимость встреч со мной, даже не таких, как сегодня ночью, — абсолютно любых — у тебя отпадёт. Меня передёргивает от той мысли, что ты больше не будешь нуждаться в моём внимании.
Ведь я
нуждаюсь
в твоём
Я завишу от тебя, я нуждаюсь в тебе и в твоей необходимости слышать меня, мою похвалу и одобрение. Я не хочу терять это, а вместе с тем и тебя. Ты моя зависимость, но я поздно понял это, иначе, возможно, всё было бы по-другому, — слова утонули в ночном мраке. Оба парня глубоко и тяжело дышали, но так тихо, боясь спугнуть эту тишину, спугнуть друг друга. Дазай боялся оттолкнуть его, если сделает ещё хоть что-то более громкое, чем просто вздох, а Акутагава боялся случайно прервать этот поток мыслей.
То самое объяснение, которого он так ждал.
Внезапно брюнет приподнялся и придвинулся ближе, нарушая идиллию и некую дистанцию, необходимую между ними, и умостился на коленях гостя, накрывая его губы своими, разрушая этим действием все стены, уничтожая крепость, разделявшую их, воздвигая новый мост, способный дать им шанс на пересечение путей. Дазай опешил от поистине неожиданного напора со стороны бывшего ученика, но не упустил эту возможность — что если это
последний раз, когда он может коснуться его губ своими? Парень покрепче обвил поясницу брюнета, приблизив к себе до самого упора, и ответил на этот смелый и робкий — довольно противоречивый — поцелуй со всей страстью и нежностью, на которую был способен. Это был особенный, запоминающийся поцелуй, который будет служить для них либо напоминанием о новом начале, либо о точке, которую они поставят.
Акутагава дрожал, как ему показалось, причём всем телом, в том числе и губами. А сладкий, до невозможного приятный и пьянящий поцелуй вскоре приобрёл солоноватый оттенок, на губах брюнета отразилась излишняя влага. Тогда Дазай и отстранился, чтобы пояснить всё это окончательно.
— Я никогда не задумывался о чём-то большем, чем твоя благосклонность ко мне, — тихо начал Акутагава, прикусив губу и тут же ощутив металлический привкус, но он не обратил на него много внимания и даже не скривился, — потому что меня пугал ответ, который я сам выстроил, исходя из твоих действий. Я не рассчитывал на большее, но я никогда не думал о том, чтобы оставить твой образ даже
после тех самых слов. Пожалуйста, дай мне понять, чего ты сам от меня хочешь и ждёшь.
Осаму не ответил, лишь молча повалил парня, прижимая его ладони к постели. Он целовал его, так нежно и трепетно, но краем глаза видел, что это не тот ответ, которого ждёт Акутагава. Он больше не понимает его действий, да что там, он никогда и не понимал, о чём сам сказал прямым текстом. Поэтому теперь ему этого недостаточно. Человек, который всегда придерживался принципа «слова — ничто, важны действия», сейчас не может окончательно довериться и понять того, кто мало говорит, но много делает.
Дазай беззвучно выдохнул и опустился к самому уху брюнета, чувствуя на щеке его опаляющее и прерывистое дыхание, которое выдавало волнение — если бы не эта ничтожно маленькая дистанция меж ними, просто по звукам и виду юноши он бы и не заметил этих переживаний.
— Ты как-то спрашивал меня, ради чего я живу, — в этот раз он говорил не шёпотом, а привычным голосом, слишком громким для этого места. Он хотел, чтобы эти слова остались тут, чтобы впечатались в его память, если он так не доверяет действиям.
Следующие слова прозвучали так громко, гулом отразились ото всех стен, но Акутагава словно слушал сквозь пелену — эти слова казались чересчур далёкими, нереальными, призрачными, плодом его собственного воображения. Но когда Осаму отстранился, чтобы посмотреть ему в глаза, он осознал всю действительность этих слов. Дазай обеспокоенно вытер большими пальцами предательские солёные ручейки, обхватив лицо парня под ним со всей нежностью и осторожностью, которую мог предоставить кому-либо. Брюнет осторожно обхватил его левое предплечье и прикрыл глаза, выпуская на волю последние капельки слёз.
Я живу ради тебя, Рюноске
