* * *
Ещё через два дня в Одессу прибыл сам Иван Фёдорович Смирнов. В местном отделении ОГПУ ему спешно выделили небольшое помещение под временный служебный кабинет. Едва приехав, он вызвал к себе всех четверых своих подопечных. За всё время, пока неуловимые сидели у Смирнова в кабинете, Ксанка по обыкновению не проронила ни слова, лишь внимательно слушала начальника и ребят. Её никто ни о чём не спрашивал, сказать ей было нечего, и она наслаждалась возможностью помолчать. В девичьей душе теплилась надежда, что при решении вопросов государственной важности у Ивана Фёдоровича не найдётся времени и сил её допрашивать и отчитывать. Гнева начальника она стала бояться ещё больше после того, как ребята в подробностях рассказали ей про устроенный им разгон на утро после похищения короны. Как действовать дальше при условии, что Овечкина из катакомб не достать, решили быстро. Нужно было разделиться: двое едут в Париж на коронацию, двое на всякий случай остаются в Одессе. Во Францию однозначно должен был ехать Валерка — выходец из интеллигентской семьи, он знал французский язык и отлично мог влиться в среду белоэмигрантов. Сам Валерка предлагал вместе с ним отправить Ксанку, так как она лучше Даньки и Яшки овладела французским языком, и с гордостью заявил, что сам научил. Ксанка почувствовала на себе испытующий взгляд Смирнова перед тем, как тот заявил, что с Валерием поедет Даниил. Юную чекистку такое решение скорее обрадовало — она останется с Яшкой… — Решено. Действуйте, — сказал Смирнов, жестом показывая, что юные чекисты свободны. Ребята спешно встали из-за стола и направились к двери. — Ксения, задержись, — спокойный голос Ивана Фёдоровича прозвучал как гром среди ясного неба. Ксанка напряглась. Гроза, видимо, не миновала, и ей всё-таки придётся держать ответ за непойманного штабс-капитана. Яшка успел бросить на неё сочувствующий взгляд и вышел вслед за Данькой и Валеркой. — Да, Фёдор Иванович… Иван Фёдорович, — промямлила Ксанка, боясь даже взглянуть на начальника. — Сядь, — он махнул рукой на стул, с которого Ксанка встала несколько секунд назад. — А теперь расскажи, что ты делала всё время, пока ребята караулили в музее Овечкина и компанию. — Я всё рассказала Даньке по телефону. Он должен был… — Теперь расскажи мне, — настоял Смирнов. — Когда в музее потух свет, Валерка велел мне сбегать в электроузел. Тамошний работник был ранен, когда я прибежала. Он мне сказал только три слова: «Часовщик Борис Борисович». Я сначала не поняла, что он имел в виду: часовщик его так или, может, к Борису Борисовичу надо за помощью бежать. Я побежала в музейный двор, там увидела, что часовщик (то есть это был переодетый Овечкин) удирал на автомобиле. И ещё охранявшего музей чекиста ударил. Я за ним бросилась в погоню, но по пути у меня автомобиль заглох. К счастью, это случилось рядом с Брянским вокзалом. Я видела издалека, что он там тоже остановился. А потом гналась за поездом, потом за Овечкиным вплоть до катакомб. Вот. Ксанка говорила с запинками, неуверенно, робко. Ей хотелось выложить всё без утаек, но не могла. Про главную свою ошибку она умолчала не из-за того, что боялась гнева Смирнова, а ради Даньки. Он ведь соврал начальнику. Скажи она сейчас всю правду, Иван Фёдорович точно с Даньки три шкуры сдерёт. Смирнов внимательно её выслушал. Несколько минут он ходил по кабинету, обдумывая услышанное. — Как, говоришь, гналась за поездом? — наконец, спросил он. — На дрезине. — На дрезине? Догнала поезд на дрезине? Одна? — Мне помог один железнодорожник. Его Овечкин застрелил. На меня пули уже не хватило, — ответила Ксанка и с горечью подумала о несчастном, который погиб по её вине. Узнай она сразу Овечкина… Эх. — Хочешь сказать, что поезд двигался со скоростью черепахи? Или твоя дрезина — это новая инженерная разработка, которая может развивать такие скорости? — Не знаю, Иван Фёдорович. Говорю, как было. — До катакомб тоже на дрезине доехала? — в голосе Смирнова послышалась усмешка вперемешку с недоверием. — На лошадях. В открытом вагоне были запряжённые лошади. Овечкин на одной из них спрыгнул с поезда. Я сделала то же самое. — Ксения, мне не до шуток! — воскликнул начальник. — Какой идиот станет перевозить в поезде запряжённых лошадей?! — Мне тоже хочется посмотреть на этого идиота, Иван Фёдорович. Понимаю, что Вы мне не верите. Самой сложно поверить в то, что мне пришлось тогда пережить. Но я говорю правду. «Только не всю», — подумала Ксанка. Она нарочно не стала рассказывать про взорванную цистерну, ибо сама не понимала, как после этого выжила. В огне, где расплавились даже колёса под цистерной, ни она, ни её помощник не получили ни малейших ожогов. Может, зря она больше не верит в Бога? — Я мог бы похвалить тебя за упорство и выносливость, но не могу, — угрожающе произнёс Смирнов. — Ты хоть понимаешь, что упустила государственного преступника. Понимаешь, насколько всё серьёзно? — Да, Иван Фёдорович. Простите меня… — Прощу, когда из твоих рук получу пропавшую драгоценную шапку Романовых. Повисло тягостное молчание. — Я тобой недоволен, Ксения, — со вздохом сказал Смирнов. Ксанка удивлённо посмотрела на начальника. Не то, чтобы она ожидала похвалы — она сама была недовольна собой, но не ожидала, что Иван Фёдорович скажет это напрямую. — Сколько я тебя знаю, ты никогда не могла ничего путёвого сделать, — продолжал Смирнов. — Не подумай, что я о тебе плохого мнения. Ты славная девушка, добрая, порядочная, ответственная. Вот только разведчица и чекистка из тебя неважная. Ты лишь стрелять хорошо умеешь. Но в нашей профессии это далеко не главное. Здесь ум нужен. — По-вашему, я дура? — усмехнулась Ксанка. — Нет, не в том смысле. Гибкости ума тебе не хватает, решительности в сложных ситуациях, а главное, подозрительности. Настоящий сотрудник спецслужб должен подозревать всех. Ты же слишком наивна, легко веришь в любой, даже самый незначительный обман. Ксанке вновь вспомнился Овечкин. Как ловко он разыграл французского дипломата, поддельный паспорт был как настоящий, не придраться. Поверила ведь, дура. И это его язвительное: «О, мадмуазель, я буду жаловаться». — На кого ты хочешь пойти учиться? — спросил Иван Фёдорович. — Хотела стать медсестрой, — поникшим голосом ответила Ксанка, хотя в этот момент ей уже не хотелось ничего, кроме как застрелиться. Смирнов одобрительно кивнул: — Правильно. Это профессия тебе больше подойдёт. Но для начала вместе с ребятами корону разыщите. Ты свободна. Ксанка стойко вынесла этот нелёгкий разговор, но стоило ей переступить порог временного кабинета Смирнова, как всё самообладание улетучилось. Она заплакала. Всё, что читалось в многозначительных взглядах брата и друзей, когда у неё что-то не получалось, всё, что чувствовала она сама — сейчас было озвучено Смирновым. Она ни на что не способна. Иван Фёдорович прав, во всём прав. Её вина в том, что не задержали Овечкина, что погиб ни в чём не повинный железнодорожник, что честь страны под угрозой… А она ничего не могла сделать. Если не удастся поймать Овечкина и вернуть корону, у Ксанки останется один выход — пистолет. Только выстрелом себе в висок она сможет искупить свою ошибку. Ксанка накручивала себя с полчаса, и, утерев слёзы, отправилась к друзьям. Даньке и Валерке было не до неё, они отправились решать вопросы, связанные с поездкой в Париж. На улице её ждал Яшка, от которого не укрылось состояние подруги. — Ксанка, что с тобой? Кто обидел? Смирнов? — Нет… Даже не отчитал, просто сказал, что недоволен мною. Он прав. — Кажется, я понимаю, почему он не отпустил тебя в Париж. Он подозревает, что ты… — Сбегу? А ведь меня стоит пристрелить… — Не говори так! Он подозревает, что ты в сговоре с Овечкиным. Что-то такое предполагал, когда нас троих отчитывал. Ксанка истерично рассмеялась: — Мне всё равно. Я не хочу ни в какой Париж. Ничего не хочу, лишь бы этого Овечкина достать, — она со злостью сжала кулаки и прикусила губу. — Прости меня, пожалуйста. Я такая дура. Если бы я узнала этого штабс-капитана… — по щекам девушки снова покатились слёзы, она была близка к истерике. Яшка обнял подругу и крепко прижал к себе. — Мы обязательно поймаем его. И вернём корону. Всё будет хорошо, — уверенно сказал он, ободряюще поцеловав девушку в висок. Крепкие тёплые объятия и ласковый голос друга заставили Ксанку забыть на мгновение о проклятом штабс-капитане и своей роковой ошибке, недовольстве Смирнова и разочаровании Даньки. Все переживания уступили место другим ощущениям, от которых кружилась голова и быстрее билось юное сердечко. Ксанка обвила руками шею Яшки, приподнялась на цыпочках и робко поцеловала его в губы…* * *
После отъезда Даньки и Валерки потянулись долгие дни бессмысленного труда. Яшка и Ксанка шныряли по порту, выискивали выходы из катакомб в море, но толку от этого было мало. Вдобавок ко всему Яшка умудрился схлопотать ножевое ранение, ввязавшись в драку, точнее пытаясь прекратить драку пьяных матросов. Ранение хоть и было неопасным, но всё же Яшке предстояло несколько недель провести в госпитале. Ксанке стало совсем плохо. Мало того, что она переживала за Яшку, ей было ужасно одиноко. Одной Ксанка чувствовала себя совсем беспомощной. Одной ей было трудно решиться на малейшее действие. Одной ей было до смерти страшно идти к Смирнову с отчётом. — Как Яков? — спросил Смирнов, когда Ксанка в очередной раз пришла к нему с докладом. Приходилось привыкать отчитываться перед начальником напрямую, а не отмалчиваться, как обычно, пока Валерка, Данька или Яшка докладывали Смирнову обо всех их действиях. — Яшка идёт на поправку, но пока его лучше не тревожить. Так медсестра в госпитале сказала. — Плохо. Но ничего не поделаешь, — Смирнов вздохнул. — Валерий доложил из Парижа. Короны там нет. Коронация просто дешёвое представление для публики. Впрочем, в этом я не сомневался. Важно другое — корону хотят продать за границу. Овечкин вместе с ней ещё в катакомбах. За ним отправят пароход под названием «Глория». Навели насчёт него справки, завтра он отправляется из Марселя. Валерию и Даниилу уже достали билеты. Пятнадцатого августа пароход прибудет в Одессу. — На пароходе будут сообщники Овечкина? — Разумеется. Пока неизвестно, кто именно. Но у меня есть предположения. Смирнов достал из папки две фотографии и протянул одну из них девушке. — Это мсье Дюк, француз, финансист и политик. На его средства была организована вся операция по похищению короны. На борту «Глории» его конечно не будет. Он недавно получил визу в Россию, и в середине августа прибудет в Москву. С дипломатической целью. Вряд ли он поедет в Одессу, — Смирнов протянул девушке другую фотографию. — А вот этот тип вполне вероятно будет встречать Овечкина на пароходе. Поручик Владимир Перов, бывший адъютант полковника Кудасова. Он замешан в этой истории. Запомни его. В день прибытия «Глории» вместе с Яковом отправитесь на борт. Это надо сделать до того, как пароход причалит. Ибо я сомневаюсь, что он вообще причалит. Возьмите с собой Нарышкина для очной ставки. Надеюсь, Яков поправится к этому времени. — Должен, — тихо ответила Ксанка. — Вечером я уезжаю в Москву. Моя цель — не допустить, чтобы распространились слухи о пропаже короны. От этого зависит репутация Советов и партии. Ваша задача — арестовать Овечкина и его подельников, а главное — вернуть корону. — Я поняла, Иван Фёдорович. Ксанка внимательно разглядывала фотографию адъютанта Кудасова, пытаясь запомнить черты лица. Офицер как офицер. В Крыму она много таких перевидала. — Запомнила его? — спросил Смирнов. Девушка утвердительно кивнула. Иван Фёдорович забрал у девушки фотографию. — Не подведите меня снова. Все оставшиеся дни до прибытия «Глории» Ксанка чуть ли не каждую минуту вспоминала фотографию адъютанта Кудасова. Она усиленно напрягала свою девичью память и была уверена, что больше так, как с Овечкиным, не оплошает. Обязательно узнает этого адъютанта, когда увидит вживую, и немедленно арестует, обязательно…