Цена истинности.

У Юнги глаза цвета ночи, у него душа цвета прогнивших сердец, а своего, как такового, не существует совсем. Так он считает и так он будет считать до последнего. В его жизни никогда не было той радости, того счастья и тех улыбок, что есть в жизнях каждого человека. Может, он и вовсе не человек, может, он просто прогнившая душа, а его тело — пустой сосуд, который он день изо дня поднимает с кровати, — не хочется совсем. Ему бы на дно огромным камнем упасть, ему бы спичкой сгореть и в пепел обратиться, развеяться по ветру и не быть вовсе. А есть ли он вообще? Юнги привык, что в его жизни нет ярких красок, улыбок, смеха, счастья и любви. Любви у него быть и не должно, он не заслужил, всю жизнь эту ношу в себе носит, помнит, что счастье его коснуться не должно. Чонгук находит его в клубе, выпивающим дорогой коктейль — денег достаточно, чтобы не отказывать себе ни в чем, старший это понимает и с сочувствием улыбается, когда взгляд темных глаз останавливается на своих, ярких, но погасших в один момент. Не то чтобы Чон Чонгук отличался сочувствием и пониманием, просто Юнги выглядит так, словно он родился мертвым. Выглядит так, будто души в нем нет совсем, а Чонгука тянет в первую же секунду, тянет так сильно, что подняться с кожаного диванчика и, отлепив от себя омег, подойти познакомится — оказывается проще простого. — Позволишь угостить тебя, принцесса? — Чонгук, словно зверь, нападает не сразу, к добыче медленно подбирается, но убивает мгновенно. — Я хочу, чтобы этим вечером ты подарил мне свою улыбку. — Во-первых, сейчас ночь, во-вторых, я не заинтересован в посиделках с другими. Надеюсь, я ясно выразился и ты благородно покинешь место, которое давно занято, принц на белом коне, — Юнги отрезает минутную связь, впутываться в это все не желает, знает, что исход один: кровать, секс, обида и новая порция алкоголя, после слов, что он был лишь на одну ночь. Пробовал. Хватило. Больше пробовать он не хочет и не будет. — Я не потащу тебя в кровать и не пообещаю прекрасной жизни, не скажу, что влюбился с первого взгляда, — коснувшись чужой щеки кончиками пальцев, альфа чувствует, как омега вздрагивает и сам отстраняется, не желая доставлять неудобства. — Не буду вешать лапшу на уши, просто предлагаю составить друг другу компанию на одну ночь. — Я, конечно, знаю, что до безумия красив и превосходен, что таких, как я, здесь нет, но, тем не менее, паренёк, чеши отсюда и не лезь, — кинув на мужчину безразличный взгляд, Мин делает глоток любимого Лонг-Айленда и закатывает глаза. — Но все же, несмотря на то, что я сказал ранее, почему ты подошёл именно ко мне? — Видишь ли, ты вкусно пахнешь, принцесса, — придвинувшись ближе, Чонгук устраивает ладонь на талии омеги и заставляет пересесть к себе на колени, на что тот податливо льнет ближе, смотря по-прежнему холодным взглядом. — Я влюбился с первого взгляда, — усмехается альфа. — Как жаль, что от тебя воняет моим самым ненавистным запахом, а сам ты, Чонгук, отвратителен и не сдерживаешь своих же слов, — прошептав парню на ухо, Юнги убирает от себя чужие руки и сползает с колен, подмигивая. — Я не верю ни одному твоему слову, потому что ты — альфа, которого хотят все омеги, ты — яд, а я пока что жить хочу. Чонгук пробует на языке упомянутое ранее «пока что» и провожает омегу хмурым взглядом, потому что он в его глазах отчетливо смерть видел, потому что он в его глазах не видел страха. — «Пока что», значит. Ладно, принцесса, мы ещё посмотрим, насколько ты любишь свою жизнь, — сделав последний глоток виски, Чонгук проходит обратно за свой столик, где его ждёт лучший друг и брат — Чон Хосок. *** Юнги не боится смерти, не ждёт ее, но знает, что она за ним по пятам ходит, что ждёт того момента, когда можно будет подкрасться ближе и нанести решающий удар. Он так с рождения живет, со смертью под боком, перед глазами, позади и внутри себя. Ему было пять лет, когда в особняк ворвались враги семьи, расстреляли каждого, а его одного оставили, сказав напоследок, что он останется единственным, что он будет тем, кто понесёт наказание за всех, кто носил фамилию Мин. Он долго не понимал, какое наказание его ждёт, ждал, пока за ним придут, но время шло, минута за минутой летели, а омега ждал и ждал, а затем понял, что вот оно — его наказание. Не будет крови, не будет смерти, будет лишь страх: дикий, огромный, хватающий за ниточки и играющий с ним, как с марионеткой. Понимание пришло лишь спустя пятнадцать лет, когда ему стукнуло ровно 20. Просто он сидел и пил ванильный коктейль на свой день рождения, а потом вдруг понял, что бояться все это время ему стоило лишь самого себя, что те, кто убил его семью давно забыли, кто он и как он живет. Мин Юнги вдруг понял, что бояться нечего, но он в этом погряз и не знает, как выбраться. *** Понимание всего, что происходит в жизни парня буквально выбило его из колеи, ведь все его страхи — как были лишь воображением, так и остаются. Паранойя никуда не уходит, даже учитывая то, что Юнги абсолютно точно уверен: ему никто и никогда больше не навредит. Они своё сделали, вырезали весь клан, оставили одного дурачка дрожать каждую ночь от страха, а дальше другие дела, другие проблемы, другая кровь. Кровь Юнги уже не волнует, на него всем насрать, он тот, про кого никто и не вспоминает. И сейчас, когда Мин, в очередной раз напившись, пьяно плетётся в сторону дома, он понимает, что теперь, в настоящем и будущем, — только свобода. Что никто не потревожит, никто не станет угрожать расплатой, ведь это конец. Больше некому расплачиваться. И от осознания, что самому Мин Юнги больше ни черта не угрожает, он, радуясь, вваливается в излюбленный бар, где работает его лучший друг — Ким Тэхен. — О, нет, молодой человек, — Тэхен сразу же уходит в подсобку, делая вид, что его здесь и не было вовсе. — Я всего лишь бокал виски, честно! И вот, трясущимися руками, но зато радуясь свободе, омега опустошает стеклянную емкость, а после уходит, поблагодарив друга. Это ж какая радость! Мин Юнги — свободен. Вот только Чон Чонгук, чей запах стал ненавистен до тошноты, решил иначе: Юнги будет только его. Живой или мёртвый.