Где же снег?

Лемми сняла шарф, скинула осеннее пальтишко и взглянула на календарь. Туда, где полыхало вчерашнее число – воскресенье, семнадцатое декабря. Красная краска напоминала яркость осенних листьев. Настоящие давно облетели, оттого Лемми так не хотелось обрывать свое вчера. Но теперь бумага коротко захрустела под рукой, сжимаясь в комочек, и полетела в мусорное ведро. У древесных листьев судьба куда краше, чем у многих из тех, на которых мы пишем или рисуем… Сколько же их истрачено за последнее время! Бесплодно, бездарно истрачено. День прошел быстро, скатился по стеклу бесцветной каплей дождя. Вечером, когда за окном сгущались выцветшие сумерки, она сделала себе имбирный чай, щедро натрясла в него корицы – пусть ее аромат скрасит серость за окном и серость в сердце! – и попробовала писать. Нет! Еще несколько блеклых фраз, еще один скомканный лист. Ведро для бумаг было уже полно ими. Ни чай, ни уютный свет лампы, ни мурлыканье ее мягкого дымчатого кота не могли вернуть Лемми вдохновение. Она закинула руки за голову и задумалась, откуда оно вообще берется, это странное чувство. Быть может, накапливается постепенно, как миллионы капелек воды в небе? Собирается из крохотных чувств и событий? А потом льется дождем? Чтобы довершить сравнение, Лемми постаралась вспомнить точно, как получается дождь. Не смогла, рассердилась на себя. Запускать руку в интернет не хотелось. Этот цветной мир был полон ярких – не ее! – работ, которые покажутся еще ярче при сравнении с ее собственной бесцветностью. Хотелось раствориться в призрачном тумане, в дрожащем свете блеклых фонарей. А может, начать жизнь с чистого листа. Белого, как снег. Но где же снег? Осень так затянулась! Все вокруг было грязным и скучным, набухло сыростью, развеялось по ветру, умерло вместе с увядшей травой. Если вокруг и есть какая-то жизнь, то она спряталась – по глубоким норам, по теплым уголкам, в застывшем течении древесных соков. Но человек ведь не еж и не дерево, чтобы можно было вот так вот застыть. Наивно, совсем по-детски, Лемми верила, что снег очистил, отбелил бы все вокруг и дал всему миру шанс начать заново. Особенно ей. Чтобы проветрить мысли, она открыла форточку, впуская студеный ветер. Равнодушный гость поиграл белыми занавесками, смел со стола листы, и те задели часы – до того неудачно, что они опрокинулись на пол и оглушительно запикали. Грохот спугнул кота, тот бросился наутек – он ненавидел резкие звуки, хотя сам мог шипеть не хуже змеи. Но теперь зашипела Лемми – тоже ничуть не хуже. Когти полоснули ее по ноге: на коже красовались четыре длинных царапины, кровь проступила маленькими красными капельками. Все желания сбываются – хотела больше красок? Получай! Поеживаясь, Лемми захлопнула форточку и отправилась за йодом. И только вернувшись (с леопардовыми пятнами на пальцах) в уютный круг своей лампы, увидела кое-что интересное за весь долгий день. На столе, в полосе тени, среди разбросанных бумажных листов, сидела маленькая бабочка. Наверное, редкая – уж точно не моль. И очень красивая. И осень ее не убила. Часы, кажется, сдохли бесповоротно, а она шевелилась. Поводила усиками, перебирала лапками, взмахивала тонкими, ажурными, будто из паутины сплетенными крыльями. Только взлететь не могла: от одного оторвался кусочек. – Славная ты, – сказала Лемми. – Но такая же серенькая, как я. Но бабочка не была серой. Выбравшись на свет, она вся вспыхнула радужными огнями, будто иней под солнцем. Льдистое чудо доверчиво вползло на протянутый палец, и Лемми ахнула, таким нежным оказалось прикосновение. Совсем не похоже на лапки насекомого. Скорее снежинка – только теплая, как одуванчиковый пух. – Ай! Палец отдернулся сам собой – будто от легкого удара тока. Бабочка легким перышком спланировала на стол. А в воздухе, там, где она только что была, засветился маленький сгусток серебряного света. Он медленно поплыл к окну, стукнулся о стекло, будто заблудившаяся муха, пролетел через комнату и свернул в коридор. А там завис перед входной дверью, упорно тычась в нее. Стука при этом не слышалось. Лемми опробовала открыть дверь. Замок заклинило. Свет тоже не включился. Лемми стало жутковато гораздо раньше. Теперь она испугалась по-настоящему. Поскорей отведя взгляд от огонька, вернулась в комнату. На столе, блистая, по-прежнему сидела бабочка. Она как будто чего-то ждала. Рассерженная от испуга, Лемми схватилась за толстый том английского словаря. Одного удара хватит. Она знала с точностью почти математической, что, стоит прихлопнуть хрупкое насекомое, и пугающий огонек исчезнет. Все станет как прежде. Может, даже лучше, чем прежде, стоит только прибить это серое ничтожество! Бабочка повела крылышками. Она была такая хрупкая. И маленькая… Словарь в руке опустился. Выскользнул, шелестя страницами. «Ладно, все равно писать сегодня не выйдет», – подумала Лемми, одеваясь. Бабочка взошла на ее варежку, расшитую белыми снежинками, очень торжественно, будто королева на трон. Замок больше не заедало. Борясь с порывами холодного ветра, они шли по сумрачным переулкам вслед за серебряным огоньком. Фонари зажигались не всегда, по асфальту, шелестя, изредка пролетали смятые бумажки. Потом начал накрапывать дождь, но Лемми прикрыла бабочку варежкой. Наконец огонек свернул к давно закрытой булочной. И тут их ждал сюрприз. Сквозь решетчатые окна струился теплый оранжевый свет, у дверей – таким же оранжевым пятном – приветливо мигал старинный кованый фонарь. Сама дверь тоже изменилась. Из старой, грязной и пластиковой она сделалась красивой, деревянной, блестящей по-весеннему зеленой краской. Заплеванные ступеньки блестели чистотой. Ничего похожего на обтрепанную вывеску! Вместо нее странный вензель, металлический, похоже. Лемми не стала его разглядывать. Ей было чересчур зябко. Огонек тоже не захотел ждать. Стоило дверям приоткрыться, и он тут же нырнул в узкую щель. Лемми уже потом разглядела, что он спрятался за широкой спиной стоящего на пороге человека. – Чай какой будешь? – спросил он, не здороваясь. – Черный, зеленый? – Ч-ч-черный, – стуча зубами, ответила Лемми. Озорник-ветер как будто решил прознобить ее насквозь. – Так входи. Думаешь, я привык пить чай у порога? – сердито пробурчал мужчина, но лицо его светилось обаятельной улыбкой. Потом они сидели за чаем, и ореховым печеньем, и какими-то странными сладостями вроде восточных посреди старинной на вид комнаты. Вернее, Лемми думала, что старинной, пока не заметила в одном из углов вполне современный телевизор. Он стоял как раз между бронзовой статуэткой и песочными часами. Мужчина разыскал где-то в столе большую лупу и принял на ладонь бабочку. Она давно уже сошла с варежки и сидела на плече Лемми. Теперь ее изучали – пристально и, похоже, со знанием дела. Потом мужчина лупу отложил. – Ах, так вот отчего в этом году так запоздал снег! – сказал с пониманием, приглаживая чуть тронутые сединой смоляные волосы. – Может, вы знаете, как исправить? – Да, конечно, знаю! – самодовольно ответил он. – И мне… что-то для этого надо сделать? Может, пожертвовать? Отдать? – Что, вообразила себя избранной? Нет, нет, – отмахнулся он. – Жертвовать, отдавать – это важно, конечно. Но, если можно, нужно проще. Иногда можно починить сразу две вещи просто за счет друг друга. Кстати, у тебя в последнее время ничего не ломалось? Чтобы с трещинками? «А я сама немного сломана. С трещинками!», – хотела ответить Лемми, но понимала, что будет выглядеть донельзя глупо. – Хм… Чашки… Часы… Что еще? Ах, да! – Вещь при тебе, так покажи, – сказал мужчина почти сурово. – И да, тебя заедает, потому что истрепала себя. Отстань от этой дурацкой привычки. Краснея, Лемми достала из кармана телефон, который недавно приложила о ступеньки. Случайно, но сеточка трещин, покрывшая экран, не стала от этого менее густой. – Вот и прекрасно! – обрадовался странный хозяин странного дома. А потом – Лемми глазам своим поверить не могла – достал пинцет, осторожно подцепил им трещинки с экрана и снял их, словно паутину. Разложил на столе, мурлыча какой-то мотивчик, достал ножницы и вырезал крохотный кусочек – чего? Ответа не было и быть не могло. Но эта штука идеально встала не место отломанного кусочка крыла. Огонек слился с бабочкой, пробежал по крыльям, по лапкам, по тонким усикам. Она вся вспыхнула серебряным светом и скрылась за окном. – Будет тебе снег! – прощаясь, сказал незнакомец, имени которого Лемми так и не узнала. Назавтра на месте его дома оказалась знакомая покинутая булочная. Только на варежках остался аромат свежей выпечки. И фонаря не стало, и ступеньки снова сделались грязными. А главное, не было снега. Лемми думала, что он повалит на следующий же день, сразу после того, как починили странную бабочку. – Где же снег? – спрашивала себя Лемми, глядя в сумрачное небо. Писалось ей по-прежнему, то есть очень туго. Тогда она решила передохнуть. Взять и передохнуть, а не тормозить наглухо в грязи собственных сомнений. И вскоре даже думать забыла о том, что надо начать жизнь с чистого листа и дождаться снега. Слова посыпались и без него – отточенные, словно ледяные иголочки инея, изысканно-ажурные. Потом пришло письмо от подруги. Первый снег был в конверте – падал и падал в мягкой темноте зимней ночи, до краев запорошив бумажный лист. Лемми прикрепила его к экрану маленькой липучкой-бабочкой. Но улицы снег засыпал только тогда, когда Лемми почувствовала, что ее совсем починили.