***
3 недели спустя. Совет кланов В Цветущем павильоне не прекращались пересуды, но все они склонялись к одному: Старейшина И Лин должен быть уничтожен. Заклинатели подобно стервятникам соглашались с этим, жадно потирая про себя руки. Каждый уверен, что в логове тёмного заклинателя будут его изобретения. Сколько славы можно будет заработать, если выкрасть их и выдать за свои! Или даже не выдавать, а спрятать у себя, чтобы иметь преимущество перед другими… Слыша это и понимая, что их не получится переубедить из-за их «праведности» и жадности, Цзян Вань Инь решил во что бы то ни стало вытащить своего шисюна, «своего любимого» — говорилось в самом глубоком уголке сознания. Перед глазами встало измождённое, но всё такое же прекрасное, лицо. Да, он наконец признался себе, что любит Вэй Ина далеко не братской любовью, но не позволял этим мыслям выйти на поверхность. Ведь как это может? Чтобы наследник — а после уже и глава — полюбил кого-то, кого бы точно не одобрила матушка. Он всю жизнь гонялся за одобрением родителей. Мечтал получить тёплую улыбку отца и похвалу в глазах матери. Пытался ради этого превзойти лучшего из ордена — Вэй Ина. Но ничего не получалось. Цзян Чен никогда не был так талантлив, как его шисюн. И злиться за это на У Сяня не получалось. Никак. Совсем. Он злился на себя, но не на него. За талант и способности не злился. А вот за безрассудство, авантюризм, излишнюю рискованность — да. И тогда не понимал от чего это всё идёт. И именно сейчас, когда ситуация балансирует на лезвии клинка, Цзян Вань Инь, уняв гордыню, может сказать, что любит Вэй У Сяня. И он боялся. Боялся, что всё слишком поздно. Отреагировал слишком поздно. Что же теперь делать? Из раздумий его вывел вопрос главы ордена Цзинь: — А что вы думаете об этом, глава Цзян? — спросил Цзинь Хонче*. Было видно, что он пренебрегает им из-за возраста, считая слишком незрелым. — А что я могу об этом думать? — немного грозно сказал Цзян Вань Инь. Некоторые главы, видя это поспешили отсесть как можно дальше. Конечно, а что он должен думать, когда говорят о том, кто виноват в смерти его сестры. Нынешний Верховный Заклинатель довольно улыбнулся, ошибочно думая, что заставил молодого главу возненавидеть своего бывшего шисюна. Сам же Цзян Чен похолодел, понимая, что они ни перед чем не остановятся. Абсолютно алчное общество, которое боится за свои шкуры и не хочет смотреть правде в глаза. Даже праведники из Гусу сейчас вызывали отвращение своей доверчивостью. — Итогом этого совета является лишь одна вещь, — начал Цзинь Гуань Шань, — Старейшина И Лин должен быть убит, как и остатки ордена Вэнь. На подготовку к осаде пять дней. На этом всё. После этого все разошлись по своим комнатам, чтобы собрать вещи и улететь обратно.***
День осады — «Я очень боялся туда идти, я не хотел этого и того, чтобы шли другие. Мне нужно было просто поговорить, но шанс упущен. Остаётся надеется, что Вэй Ин спрячется с тем ребёнком. Хоть и не хочется признавать, но он очень запал в душу. Да и в конце концов, разве ребёнок повинен хоть в чём-то?!» — думал Цзян Чен у подножия Луаньцзан. Все уже собрались и начали свой подъём в гору. Первым, кого они увидели, был мужчина лет пятидесяти. Он пытался что-то сказать, но кто-то из Цзиней его сразу убил, а после начался форменный ад. Никого не щадили, хотя и те не делали попыток сопротивление. Они пытались говорить, но их сразу убивали. Праведные заклинатели вели себя будто больше не люди, а животные увидевшие дичь. Лишь адепты ордена Юнь Мен Цзян не нападали без приказа главы, а сам глава терялся в этом хаосе. Он смотрел, как обычных людей убивают просто за то, что они родились под знаменем с алым солнцем. Когда остатки Вэнь лежали замертво, все пошли к пещере, но там никого не было. только валяющиеся в беспорядке различные вещи и бумаги. Цзян Чен уже было радовался, что Вэй Ину удалось сбежать. Он его позже обязательно найдёт. Его надежды рухнули, когда кто-то крикнул: — Это Старейшина И Лин! — крикнул кто-то из адептов ордена Лань Лин Цзинь. — Схватить его! — воскликнул уже кто-то другой. Понимая, что не успевает ничего придумать, он вонзил меч в тело любимого. А после унести раненого в Пристань Лотоса и спрятать там. А всему миру сказать, что Старейшина И Лин заплатил за всё. Никто не посягнёт на «добычу» Саньду-Шэншоу, ведь у него больше всех прав на него. Да даже если бы было меньше, Цзян Вань Инь всё равно бы забрал Вэй Ина. План был хорош, как казалось сейчас Цзян Чену. Однако У Сянь совершенно неожиданно достал свой сильнейший артефакт, и все замерли в страхе, затаив дыхание и ничего не выкрикивая. Давление тёмной ци усилилось, а по коже у многих пробежал озноб. Тёмный заклинатель был окружён тьмой, а Тигриная Печать Преисподней была окружена ей даже больше своего создателя. По артефакту прошла трещина, которая в звенящей тишине была подобно грому. — «Нет, » — подумал Цзян Вань Инь, видя как его шисюн уничтожает печать, а после принимает всю вырвавшуюся тьму на себя. — Я действительно люблю тебя, А-Чен. Все звуки и мир будто исчезли, оставив лишь перед собой грустную улыбку на окровавленных губах фигуры в тёмных одеждах. Чужие слова звоном раздавались в пустой голове. Услышав это, он посмотрел в глаза того, кого мог бы называть возлюбленным. — «Пожалуйста, не надо!» — но мольбы главы Цзян не были услышаны, и ещё живой Вэй У Сянь падал с обрыва прямиком к мертвецам, которые сразу начали поедать своего хозяина. Сдиралась кожа, вырывались волосы, ломались кости. Всё это было очень хорошо слышно, также хорошо, как и довольное рычание мертвецов. Адепты ордена Цзян оттащили своего главу от края и что-то говорили, видя как он потянулся вперёд. Но Цзян Чен их не слышал. Просто не мог. Боль от потери ещё одного дорогого человека была нестерпимой. Хотелось лишь сесть и свернуться клубочком… И рыдать. Однако сейчас он не мог этого сделать. Только не среди этих веселящихся стервятников. Уже подходя к пещере, он увидел как другие ордена делят вещи его любимого, но не мог этого позволить. И начался спор. Последним аргументом стали слова: — Старейшина И Лин бывший адепт моего ордена, а это значит, что его вещи — собственность Юнь Мен Цзян — сказал Цзян Вань Инь, а внутри всё так же больно. Он никогда не считал, что его А-Ин не часть их ордена. Эти слова стали последними, и другие сдались. Все начинали уходить, оставшись без особой добычи. Юньменцы же уже собрали все вещи, которые ранее находились в пещере. и начали ждать своего главу. Цзян Чен хотел направиться к обрыву, ведь ясно видел, что Чэньцин упала вместе с У Сянем. На месте, где ранее толпились мертвецы, было пусто. На чёрной земле еле как можно было распознать остатки окровавленных одежд и саму кровь. Вань Инь, сглотнув горький ком в горле, увидел флейту лишь по алой подвеске. Мужчина спустился на мече вниз и поднял инструмент и прижал к груди. Он уже хотел подняться, но внезапно послышались какие-то отголоски. Цзян Чен повернул голову и напряг весь свой слух. Звук доносился издалека. Это было похоже на… плач? Осознание того, что среди трупов убитых Вэней не было детского, пришло резко, заставив сердце на миг остановиться, а дыхание сбиться. — Цзян Хей, — позвал глава, повысив голос — летите вперёд. Я вас позже догоню, — сказав это, он повернулся в нужную сторону и полетел со всей скорости. Чем ближе он становился к цели, тем отчётливее он различал детский голос. Цзян Вань Инь ещё больше ускорился и вскоре влетел в небольшой подлесок с голыми деревьями, где решил перейти на обычный бег; меч влетел в ножны мгновенно. Он остановился и огляделся — плач был совсем близко. Стало понятно, что звук доносился от одного из деревьев. Быстро дойдя до нужного, Цзян Вань Инь заглянул внутрь и увидел уже знакомого четырёхлетнего малыша. С сердца словно камень упал, когда он увидел живого ребёнка. — А-Юань, — тихо позвал он, боясь напугать ещё больше и так напуганного малыша. Открыв свои заплаканные глазки, А-Юань увидел того дядю, о котором его Сянь-гэгэ рассказывал с теплом в голосе. Так смотрели друг на друга некоторые люди в деревне, куда его иногда брал Сянь-гэгэ. Этот человек не может быть плохим, ведь о плохом не говорили бы с радостью и обожанием. Поэтому детское тельце вмиг потянулось в сторону взрослого, от которого веяло безопасностью. — В-вы тот дядя, которого любил Сянь-гэгэ, — ответил малыш. — Да, — сказал Вань Инь и позволил одинокой слезе скатиться по щеке. — Я пришёл забрать тебя в то место, которое он считал домом, — закончил говорить и поднял ребёнка на руки, унося от прошлого и боли. В маленьких ладошках он заметил знакомую алую ленту.***
Орден Юнь Мен Цзян. Покои главы. Как только за Цзян Ченом закрылась дверь, он прислонился к ней, а после и вовсе съехал на пол. Он, наконец, один, и можно дать волю слезам. Они непрекращающимся потоком начали течь по щекам. Одновременно с губ А-Чена срывался надрывный шёпот полный горя: — Вэй Ин прости. Прости, любовь моя, что не уберег тебя. Я так виноват… Мужчина прикрыл голову руками и склонился к коленям, пытаясь спрятаться от мира, где кроме А-Лина и А-Юаня у него никого не осталось… Но он сможет позаботиться о них! Он не даст им погибнуть. В это время послышались шаги маленьких ног, а после и стук в дверь. — Дядя Цзян, — обеспокоенно позвал А-Юань. Вань Инь сразу поднялся с пола и вытер слёзы, а после открыл дверь. Даже при ребёнке он не должен был показывать свою слабость. Иначе как тот найдёт в нём защиту? Цзян Чен — взрослый. Это его обязанность. — Входи, — голос прозвучал слегка хрипло. На чёрной макушке виднелась алая лента, от вида которой в горле вновь встал ком. Зайдя в комнату, мальчик обнял мужчину за ноги и сказал: — Можно плакать, слёзы помогают отпустить часть боли, так говорил Сянь-гэгэ, — сказал А-Юань и сам надрывно заплакал, пряча лицо в чужой одежде. Услышав чьи это слова и поняв суть фразы, Цзян Чен вновь дал волю слезам, при этом подняв малыша на руки и обняв. Они вместе потеряли дорогого для них человека, а один из них лишился даже двоих сразу. Они видят слёзы и горе друг друга. Видят слабость друг друга. Как тут тонкой ниточкой не установиться самой первой связи — доверию?