친구

       Возвращение в старую школу кажется чем-то сверхъестественным. Старое здание раскинулось по центру, ухоженные дорожки, посыпанные гравием, прилежные ученики в вычищенных до блеска формах, — все это наводило тоску. Соджун паркует свой мотоцикл, снимает шлем и одаривает стайку девиц дежурной улыбкой. Мимолетной усмешкой разбивает пару сердец, но натренированный взгляд видит глупость и узколобость девчонок. Неподалеку замечает знакомое лицо, удивленное и немного смазливое, но не успевает сфокусироваться на нем, потому как оказывается пригвожден взглядом, от которого мгновенно тяжелеет тело. Он все такой же: ровно постриженная челка, аккуратно выбритые виски, отутюженная форма и старый поношенный рюкзак еще с тех времен. Соджун стирает с лица усмешку, одаривая оппонента максимально холодным взглядом, в котором гнева и ненависти столько же, сколько и боли, сожаления и тоски, что заполнила сердце настолько, что телефон приходилось разбивать о землю, чтобы только не набирать выученные наизусть цифры. Ненависть топилась, разбиваясь о скалы долголетней привязанности, растворялась в тоске. Все эти люди, окружающие его, и на миг не могли заменить их дружбу, посиделки в квартире Сухо, возле клавишных. Перебирая пальцами аккорды и ловя улыбку, гордость за их общего друга и его первые шаги в карьере айдола. Как быстро эта идеальная картинка взорвалась осколками равнодушия и отчаяния, чей крик утонул в груде асфальта. Соджун должен ненавидеть его, должен.        Он быстро восстанавливает свою популярность в школе и сходится с Джуген. Влюбленность в нее кажется ему насмешкой над самим собой, потому как пораженный и еще более обозленный вид друга одноклассника — вот, что приносит ему удовлетворение. Но им приходится общаться. Эта девчонка, будто столетний засохший клей, пытается их помирить, постоянно попадая в нелепые ситуации, из которых ее нужно спасать. Ее взгляд в сторону Сухо обжигает, он задыхается, стремясь переключить все внимание на себя, потому что делить с ней Сухо он не намерен, он не отдаст ей его.        Когда они остаются наедине впервые это тяжело обоим, практически физически невыносимо отдаляться с каждым словом, оскорблением и уничтожением. Он не знал о панических атаках, о том, что это мучает. Хан бы с легкостью вырвал себе язык, только бы не видеть, как тот складывается пополам в сжигающей его агонии ненависти к самому себе. Мысленно Соджун касается, обволакивает, укрывает собой от самого себя и тех слов, что вылетают изо рта, но в реальности лишь сильнее заставляет сворачиваться в узел и замирать.        В школе ему становится сложнее. Хочется пропускать все уроки, сбегать подальше от этого обжигающего взгляда, но словно специально подсаживается к ней, выводит из себя, завладевая его вниманием. Это так просто, что невыносимо хочется взорваться, прижать к стене, или лучше размазать по ней, собирая каждый вздох или легкую, еле заметную полуусмешку, что появляется из-за этой девчонки. Забирать все себе, эгоистично впиваясь в острые черты взглядом и заламывая сильные запястья позади, обезоруживая.        Сухо сдался первым, вымученно полузасыпая на его плече, стоя в туалете. На секунду показалось, будто это сон: хвойный аромат дезодоранта, проникающий в легкие, цветочный запах кондиционера от пиджака и еле уловимый аромат Джуген, что пропитался в них обоих, прочно связывая цепями друг с другом. Оттолкнуть получилось не сразу, но эта боль, что всегда была под замком, прячась за маской равнодушия, захлестнула с головой. Что он должен чувствовать ежедневно, зная, что разрушил чью-то жизнь?! Он нуждался в поддержке, в том, чтобы его понял и простил один-единственный человек, но Соджун эгоистично упивался своей утратой, не желая понять или даже попытаться. Он действительно эгоистичен, притом настолько, что ловит за руку и тянет на себя, портя прическу, задыхаясь от неожиданного порыва. Сухо все еще сонный, не владеет собой настолько, чтобы оттолкнуть, или наоборот сдается, вжимаясь всем телом, опрокидывая их на пол и воя в жакет. Их разнимают, выламывая впившиеся друг в друга пальцы и отчаяния в этом больше, чем ненависти. Впервые.        Они не касаются этой темы, обходя по контуру, цепляясь за те тонкие нити, что протянулись между ними. Сухо не вспоминает инцидент в туалете, но становится морально сложнее дышать, когда сталкиваются взглядами на уроках, демонстративно сидя друг напротив друга. Соджун сжигает себя, рассматривая точеный профиль, густые брови, обычно спрятанные под идеальной чёлкой, и вздрагивает, внезапно наталкиваясь на острый взгляд карих глаз. Он замирает, не отводя ответного взгляда, и забывает о своей маске, о ненависти, обо всем на свете. Минуты медленным туманом оседают между ними, Соджун внезапно обводит взглядом все лицо, останавливаясь на губах. Это было так странно. Видеть его спустя долгое время так близко, этот острый, как бритва, контур лица, такой изящный и мужественный, и пропадать в странных ощущениях, будто бы влюбляясь. Он влюбляется в своего друга, лучшего друга, которого должен ненавидеть всем сердцем. Соджун срывается с места, бросив вещи, и несется прочь. В легких все горит от недостатка воздуха, идеально сидящая форма мешает бежать, но он упорно движется вперед, выбегая за пределы школы, округа, своих мыслей.        Бег всегда был его сильным местом, как и баскетбол. Он помогал освободиться от мыслей, что забивались в его голове, уравновешивая внутреннее состояние, но сейчас казалось, он должен совершить невозможное, чтобы выкинуть эти мысли из головы. Они пугали настолько, что он не останавливался ни на секунду, даже когда в боку начало адски болеть от недостатка воздуха. Он бежал, сбивая свои белые кеды и выкидывая ненавистный пиджак в реку. Внезапно его сбивают с ног, и он цепляется за кого-то, скатываясь по траве в парке, мимо которого бежал сломя голову от собственных мыслей. Он чувствует знакомую комбинацию запахов и горячее дыхание со свистом, опаляющее потную и мокрую шею. Они замирают на краю, и чужие мокрые волосы щекочут подбородок. Сухо пытается отдышаться, одной рукой сжимая чужую рубашку, а второй держась за свою майку. Он приподнимает голову, прикрывая глаза, и Соджуну сносит голову. Он проводит мысленно по волосам, цепляя ухо без единого прокола, проводя по острому контуру и дергая на себя. Наверняка он на вкус как любимая ментоловая жвачка и губы мягкие, от которых невозможно оторваться. Он зависает, разглядывая чужое лицо и не замечает легкую полуусмешку, возникающую на чужом лице. Сухо скатывается на траву и смотрит в голубое небо, спрашивая себя, когда его жизнь стала походить на дораму.        Этот инцидент также остается между ними, связывающий их прочно. Наступает время промежуточных экзаменов, и внезапно возле Сухо возникает еще пара девушек, которые не прочь завладеть его вниманием. Соджун ревностно провожает каждую взглядом, мысленно желая им провалиться сквозь землю. Их отношения мало походили на ту прежнюю дружбу, но Соджун не хотел возвращать то старое, что было между ними. В то время Су Ен был их связующим звеном, его мечты и планы, ради которых они хотели разбиться в лепешку, чтобы помочь. Сейчас все было иначе, и эти странные чувства, которые душили его, оборачиваясь петлей возле шеи, меняли все и плесенью разрушали стены, что он возводил вокруг себя это долгое время. Хотелось сбежать от себя, разрушить ту часть, что стремительно влюблялась, разрастаясь в сердце как раковая опухоль. Он останавливал себя каждый раз, видя его в коридоре, и демонстративно задевал плечом, глубоко вдыхая шлейф хвои, что камнем оседал в желудке. Сухо не делал и шага в его сторону, чтобы сгладить углы, и ему оставалось последовать его примеру.        Так могло продолжаться вечно — их безмолвная, показушная вражда за сердце девушки, что пленила обоих, но в какой-то момент Соджун сильно теряется в себе, напиваясь до беспамятства и воет в караоке самые сопливые песни, которые только есть в репертуаре. Он растягивает фальшиво слова, возвращаясь в тот вечер, когда Су Ена приняли в агенство, и они выбрались в караоке, чтобы отметить это и хорошенько попеть самые попсовые песни теперешнего поколения айдолов. Сухо тогда был спокойным и расслабленным, подшучивая, что вскоре им надо будет похищать их друга для таких посиделок, а Соджун прятал поглубже блокнот с собственными текстами, в которых чувства искрились искренностью, не боясь быть изувеченными. Он был молод, и весь мир казался розовым и благосклонным к нему, Хан Соджуну. В какой-то момент музыка прекращается, и он продолжает тянуть ноту, вкладывая в нее все свои силы, но микрофон выхватывают из рук и его толкают на диван. Он раскрывает глаза и фокусируется на силуэте, что застыл перед ним, посмеиваясь. Хан пытается встать, но его толкают обратно и женский голос смеется фальцем, что бьет по перепонкам, вызывая мгновенную головную боль. Он сжимается в комок от этого и игнорирует удары, что обрушиваются на него. Хан настолько пьян, что видит перед собой точеное лицо Сухо, и его яркую улыбку, когда собираются морщинки у глаз. И хочется кричать «какого черта?». Какого черта пропал так безудержно в человеке, которого знал так долго, но оказывается, не знал совсем. Которого стоило бы убить собственными руками, уничтожить, не дав и вымолвить слова оправдания, но в глазах которого переливалась собственная вселенная Соджуна, и он падал в нее с каждым днем все больше и больше. И вместо того, чтобы ненавидеть его, топит себя без остатка за то, что не дал выговориться, не поддержал, а уничтожал, презирал и гнобил, не давая шанса им поговорить и со всем разобраться. Он шепчет пьяное «прости» и вырубается в чужих руках, сжимая глаза до цветных пятен, чтобы не дать слезам вырваться на свободу.        Он просыпается в чужой квартире. Вокруг все в приятных синих тонах, свежее постельное обволакивает знакомым до тошноты кондиционером, а рядом на тумбочке стакан воды и таблетка на салфетке. Соджун залпом опустошает стакан и ложится обратно, выключая свет и погружаясь в темноту. Когда глаза привыкают к темноте, скользит по контуру интерьера, но быстро сдается, прикрывая глаза. Он разберется со всем завтра.        В следующий раз он просыпается от яркого солнца, пробивающегося сквозь белоснежные занавески. Голова уже не болела, поэтому Хан выползает из-под одеяла и покидает комнату в поисках хозяина квартиры. Из соседней комнаты раздавалась спокойная мелодия, до боли знакомая, словно что-то старое, полузабытое напоминает о себе. Он бредет на звук клавишных и застывает в дверном проеме, зацепившись взглядом за знакомый затылок. Сухо перебирает клавиши, играя их общую композицию, ту, которую Су Ен исполнял на прослушивании. Играет ровно, перебирая пальцами по клавишам с легкостью, будто парит в воздухе, создавая мелодию из ниоткуда. Проигрыш заканчивается, и Сухо останавливается, повернув голову к вошедшему. Они молчат, продолжая безмолвный разговор глазами, тот самый, в поминальном зале, который перерос в драку, ненависть и последующее игнорирование друг друга бесконечное время. Во всем виновата Джуген, эта странная девчонка с манией попадать в неприятности, вовлекая всех в радиусе метра в действие. Он должен был продолжать падать в чувства к ней, упиваясь ее шелковистыми волосами и благодарностью за помощь сестре, он должен был попытаться уничтожить Сухо, отбив ее, но не влюбляться в своего лучшего бывшего друга и сгорать дотла, в попытке переубедить себя в обратном. Они застывают на долгое время, утопая друг в друге, пока, наконец, Сухо не отводит взгляд, положив руку на клавиши. Пианино не издает и звука. Он встает, поправив майку и подходит совсем близко и смотрит, прищурив глаза, словно пытаясь выдавить из себя ненависть, но этого не получается, и он вновь кладет голову на плечо, прикрыв глаза. Соджун стискивает руки в кулаки, но затем разжимает и, выдохнув глубоко через стиснутые зубы, кладет руку на затылок и прижимает ближе к себе. — Мы должны были поговорить тогда. — Наверно. — Я не должен был обвинять во всем тебя. — Но я виноват. — Нет. — Соджун вздрагивает, будто бы чужая боль могла материализоваться и ударить так сильно. Он отшатывается к стенке и прижимает Сухо к себе, пытаясь утихомирить бешено бьющееся сердце. — Ты…. Ты не знал. Ты не мог знать об этом, ладно? Так…. Не вини себя.        Сухо поднимает голову и усмехается, но радости в этом смешке ноль процентов, а боли… Боль затапливает всю комнату, всего Соджуна, заставляя задыхаться от недостатка воздуха. — Мне нужны были эти слова тогда. Не сейчас. — Он пытается отодвинуться, но Хан не отпускает, все еще удерживая настолько близко, что мог удивиться густоте ресниц и звуку гулко бьющегося сердца. — Наша дружба умерла вместе с ним. Эти отношения не вернуть. — Я знаю. — Но. Мы могли бы… попробовать… — Сухо усмехается, расположив руки позади. — Другое? — Тебе пора идти. — Хозяин квартиры уже разворачивается, чтобы проводить гостя, как в одно мгновение оказывается прижатым к стене.        В последнее время Соджун мечтал об этом целую бесконечность. Думал об этом утром, за ланчем, пока гулял по улице, или писал стихи. Думал, насколько далеко может зайти в своих чувствах, и готов ли собраться с духом, чтобы признаться, наконец. И сейчас, зайдя так далеко в клубке своих чувств из сожаления и ненависти, где последнего уже на дне плещется, Соджун сжимается в комок и утыкается в чужие губы с размаху. Он сейчас обезоружен настолько, что готов рассыпаться в чужих руках, раствориться пылью и осесть на одежде, стоит только оттолкнуть, но его не отталкивают. Приоткрывают губы в ответ на поцелуй и притягивают ближе, до боли вцепившись в помятую школьную рубашку. Сухо ниже, но его сгибают в три четверти, разъяренно прижимая к себе. В этом поцелуе нет нежности, но раскаяние и прощение перемежаются меж собой, как белые и черные клавиши пианино. Когда Хан, наконец, останавливается, прислонившись лбом к чужому, ему хочется плакать от чувства раскаяния и облегчения одновременно. Сухо треплет чужие волосы и легко отталкивает от себя. — Иди к черту, придурок.