nightmares

      И всё-таки жизнь — непредсказуемая, полная неожиданностей вещь, не так ли? Ты никогда не узнаешь наверняка, что ждёт тебя за лучами следующего восхода, за очередным, казалось, привычным маршрутом, пройденным сотни раз; в месте, где бывал поразительно часто, и теперь столкнулся с судьбой. С чертовкой, веры в которую не находил до последнего, до столкновения, отдавшегося в ушах гулким вздохом, судорожным извинением на губах.       На мгновение Итэр подумал, что он пропал. Сгинул.       На мгновение стало до невозможности трудно дышать.       А глаза напротив были спокойны, что лёд — человек перед ним растерянно улыбнулся, помог встать на ноги, и уже тогда юноше показалось, что ладонь держала чужую гораздо дольше, чем стоило; что случайное знакомство и не случайно вовсе, что ещё откликнется в будущем мягким голосом, соприкосновением пальцев, уверенных и неумело держащих изящную кисть.       Итэр был далёк от искусства. На самом деле, он думал, ото всего — норов гнал его разом везде и всюду, в науку и творчество, в самые сложные и до смешного банальные вещи, и знал он о многом, но слишком поверхностно. «Ни рыба, ни мясо», любила хохотнуть вечерами Люмин, вскинув на брата светлые брови; она была его маяком и, даром, что младше, опорой, той, кто всегда мог напомнить о ланче или забытом огне, той, кто помогал твёрдо стоять на ногах. От рождения и дальше, сестра всегда была рядом, всегда вела его за руку и бок-о-бок, но рано или поздно приходит пора взрослеть.       Забавно, на самом деле, что скорее выпорхнула из их скромного гнёздышка именно она. Забавно, и всё же немного страшно — скорее за себя, нежели за Люмин, что нежилась в надёжных руках Сяо, доверие Итэра к которому не знало границ. Сам же он медленно тонул в одиночестве, и вовсе не важно, что за злободневной рутиной встречал десятки людей. Он был никем. Нигде.       Маленький огонёк, затерянный среди лиц и рукопожатий, обречённый возвращаться в тишину неожиданно опустевшей квартиры день ото дня. Иногда ему становилось страшно; холодно, до дрожи и солоноватых капель в уголках янтаря днём приветливо распахнутых навстречу миру глаз, блекнущих, стоит осесть на расхристанной кровати и зарыться лицом в ладони повечеру. Итэру казалось, что последний свет в его жизни погас.       На деле же он попросту вновь разошёлся в океане чужих светлых глаз; в притягательной бездне, и юноша впервые был счастлив погибнуть.       Он разбивался солёной волной о черты лица, ветром путался в прядях волос, пропитанных терпкостью содержимого многочисленных склянок, о назначении которого иной раз не имел никакого понятия. Он губкой впитывал голос, каждое слово, и как щенок радовался случайным прикосновениям — задыхался, стоило тем продлиться дольше положенного.       А Альбедо читал его, что открытую книгу.       Альбедо считали человеком науки, но Итэр видел его искусством; в движениях, во всполохах краски на наготе холста, что украдкой рассматривал из-за узкого проёма незакрытой двери. Он практически не дышал, только смотрел — думал, что сумеет сохранить эту тайну. Думал, пока прикосновение запачканных пальцев не остудило кожи запястья, не вовлекло в залитый приглушенным светом зал, куда давно заходил не случайно. С той самой первой неловкой встречи, со столкновения в спешке.       С движения губ, от которого отчего-то едва ли смог выдохнуть глуповато-скомканное «простите».       Кисть в руках лежит непривычно, и больше волнуют только прикосновения чужих пальцев, ведущих его по холсту. Мазок за мазком, словно Итэр на самом деле художник, а Альбедо совершенно не беспокоит судьба картины, начатой им задолго до визита незваного гостя. Он не говорит ни слова — юноша мельком думает, что от этого никак уж не легче; слишком сильно отдаётся в висках стук собственного загнанного сердца, слишком дрожат в неуверенности испещрённые мелкими шрамами пальцы. Не от картины, нет.       От чужой близости, казалось, обыденной и практически невесомой.       — Ты молодец, Итэр.       Тогда, он клянётся, его сердце на мгновение остановилось. Сгорело.       С Альбедо так было всегда — спонтанно и неизменно всепоглощающим жаром. С момента их первой встречи вплоть до очередного плавно текущего дня, когда в квартире неожиданно перестало быть удушающе пусто; до кипы плохо понятных Итэру книг, до глухого смеха и подолгу не гаснущего света в одном из окон, за которым юный учёный коротал в делах ночные часы.       Альбедо всегда плохо спал, настолько, что Итэр, признаться, не был уверен, спит ли тот вовсе, пока однажды не застал юношу в болезненных метаниях, по случайности поднявшись к утру. Тогда длинные пальцы сжали запястье до темнеющих на коже отметин, но это мало волновало Итэра. Чужое состояние же оставляло горьковатый привкус на губах каждый раз, когда ладонь вновь касалась плеча в отчаянном порыве спасти; вырвать из лап тьмы, и юноша хорошо знал, каково это — медленно тонуть в густой нефти кошмаров, от которых нет сил очнуться. Он видел в чужих усталых глазах боль и страх.       Вовсе не то, что хотел видеть, не то, что заслужил человек перед ним.       — Альбедо, — негромко окликает Итэр, и матрас бесшумно проседает под его весом. Сегодня одна из тех злополучных ночей, что в последние недели зачастили в их дом; сегодня чужое сознание вновь в цепких лапах кошмаров, но и юноша наконец готов попытаться использовать козырь, припрятанный в рукаве, за печатями неуверенного стеснения и… страха, как ни смешно, ни банально: он не хотел потерять их доверие, ту хрупкую близость, что распустилась прекрасным цветком, обернулась мягким, осторожно-бережным пламенем, наполняющим дни и ночи и теплом.       Жизнью.       Они касались друг друга достаточно часто, но всегда поверхностно; невесомо и зачастую мимолётно, по необходимости или словно случайно, оттого и заходится бешено сердце, стоит встретить рассеянный взгляд светлых глаз — Итэр уже позволил себе больше обычного, легонько коснувшись чужой щеки шероховатыми пальцами.       — Снова? — хрипловато выдыхает Альбедо, потерев переносицу с толикой раздражения, различать которое, казалось, мог только юноша, — Мне жаль, я-       — Мы можем попробовать кое-что? — неожиданно пресекает чужие слова Итэр, несколько стушевавшись, но прежде ответа подавшись немного ближе.       Это должно помочь, он уверен. Так, и никак иначе.       А Альбедо ловит каждое движение, каждый вздох; смотрит внимательно, не мигая, и только устроившись на постели напротив, юноша понимает — завороженно, с тягучим любопытством, свойственным одной лишь работе.       Прежде.       Итэр неловко прихватывает зубами губу, но пути назад уже нет, только дальше, туда, где соприкосновение рук отдаётся внутри всполохом пламени.       У Альбедо мягкая кожа, всегда думал юноша, и даже постоянный контакт с химией ничуть не портил её; Итэр ведёт самыми подушечками по прохладе запястья, к ладони, сплетает воедино их пальцы — и привлекает к груди под неловко дрогнувшее дыхание на грани повисшей в комнате тишины.       Чужие губы трогает лёгкая улыбка, что приходит на место кратковременному смятению. Альбедо смотрит внимательно, даром, что из-под ресниц, и на щеках Итэра невольно расходится яркий румянец в унисон неровному вздоху.       Отчего же ты не закрываешь глаза?       И Альбедо словно слышит ход его мыслей, улыбается шире; берёт под контроль юношескую ладонь, подносит к губам — прижимается осторожно и бережно, практически невесомо. Итэру кажется, что он вовсе забывает дышать, что сердце вот-вот остановится, на считанные мгновения забившись в агонии до. Растерян. Повержен. А чужой вздох в ушах отдаётся взрывом.       Секундное промедление, прежде чем янтарь встречает глубины холодного океана — глаза юноши темнеют, прикрытые длинными ресницами, и только тогда Итэр понимает, что тот навис над ним одним изящно-молниеносным движением, ускользнувшим от рассеянного внимания. Альбедо касается шеи губами, влажно мажет до уха, со свистом выпустив воздух сквозь зубы, и вновь выхватывает чужой взгляд своим, удовлетворённо сощурившись.       Так, что унять дрожь кажется невозможным.       — Итэр… — бархатом стелет голос, а юношеский стонущий выдох тонет в прикосновении губ; в том, что будоражит, что опаляет невиданным жаром.       В том, за которым вновь тянется Итэр, и Альбедо не смеет ему отказать.       Пальцы неловко ведут по коже, вплетаются в пряди светлых волос — ночные кошмары глухо шипят, тают во мраке комнаты, где больше не властны; невидимый щит, сотканный из дыхания, прикосновений и слов, бережное тепло, заключённое в разрозненных мелких частицах, теперь нашедших друг друга во тьме.       — … я так долго ждал тебя, — шёпот на ухо, вторящий крепким рукам.       Альбедо смотрит внимательно, нежно, и ловит чужой румянец губами.       Альбедо знает, что кошмары не посмеют вернуться.