Новый год для "кота"

      Друзья частенько называли меня котом, потому что я любил часами валяться на диване под музыку и делал это так, будто ещё секунда, и взору откроется мой пушистый длинный хвост. И торчащие в полоток ушки. Выдернуть меня куда-то — проще лично президенту дозвониться и пригласить его на прогулку. Настолько я ленивый и тяжёлый на подъём.       И всё же, несмотря на домашний образ жизни, меня окружало множество друзей и знакомых, большинство из которых по переписке, но и личных контактов хватало с лихвой. Куда они только ни звали: и разделить с ними чайник масалы в уютной чайной на другом конце города, и на шумные мероприятия, где нельзя отсидеться на широких подоконниках в объятиях шерстяного пледа. Под новый год и вовсе заявили, что, мол, собираемся командой в небольшой поход, всего в несколько километров, по живописным местам, чтобы после заселиться в двухэтажный съёмный домик на все новогодние праздники. И если я хоть единым телодвижением попытаюсь отказаться, то они толпой нагрянут в гости, самый сильный (дословно) «перекинет непослушного кота через плечо и похитит его как принцессу из башни». Именно похитит, а не спасёт, потому что мне в моей «башне» на последнем, двадцать восьмом этаже, было очень даже неплохо.       Я художник-фрилансер, вечно одетый в слегка мешковатые вещи, высокий, почти сто восемьдесят, сероглазый брюнет. Не модель с обложки, естественно, худощавый, — стройный, как модно сейчас говорить, — но с длинными пальцами, как у пианиста. Многие незнакомые девушки первым делом обращали внимание на них, потом уже на лицо, и нет, не каждый раз пускали слюни от неприличных мыслей. Чаще едва не облизывали сами руки — фетишистки, ё-моё.       Что с меня взять в походе, я не понимал. Тяжелый рюкзак на спину не повесить, врачи запретили нагружать позвоночник после травмы пятилетней давности. Но если об этом знали все без исключений, то всякие прочие мелочи я не афишировал, предпочитая скрываться за образом ленивого кота.       Якобы ленивого, а на деле физически ограниченного. Вышеупомянутая травма — результат аварии на трассе, когда меня с мотоцикла выкинуло на встречную полосу, кувырком прокатило по мокрому асфальту и распластало на нём, едва живого. Что из костей не сломалось, то пошло паутиной трещин, и больше всего досталось правому запястью. Его по частям собрали, конечно, но рисовать я потом, как и ложку держать, и вилку, и половую тряпку, терпеливо учился левой рукой. Подолгу не гулял, не провоцировал бессонницу от ноющей боли в суставах и делал вид, что мне очень нравится в разных позах проминать собой диван.       Этот новый год, очередной, я планировал провести как обычно дома, будучи на связи с родителями по Скайпу. Хотел к ним лично прилететь, но папа схватил простуду на прошлой неделе, и мама велела мне остаться дома, поберечь здоровье. Зато ребята из беседы в соцсети буквально засыпали сообщениями, настойчиво зазывая в «новогодний беспредел». Так они назвали свой поход, а точнее, предложение проехать на автобусе до конечной остановки, а потом вернуться пешим ходом с другой стороны частного сектора, по узкой дороге, откуда с высоты видны и звёздное небо, и замёрзшая река.       Стоит ли говорить, что тридцать первого числа они таки пришли всей толпой, как и обещали? Я собирался при них, складывал нужные вещи в большой рюкзак, понимая, что, возможно, даже не подниму его, но Дима и попытаться не дал. Дима — заводской рабочий, парень старше меня на год или два, закончивший магистратуру весной и осенью поступивший на вторую вышку. Умный, начитанный собеседник, но сила уму не уступала. Дима закинул мой рюкзак на мощное плечо, и у подъезда я растерялся, когда он велел запрыгивать на переднее сидение внедорожника. В то же время вся остальная компания, кроме нас двоих, весело пошла на автобусную остановку.       — Прыгай, прыгай, — широко улыбнулся парень, и я послушно забрался в салон, чуть не споткнувшись о порог машины. — Эти оболтусы пусть мёрзнут, если хотят, а мы с комфортом доедем.       Я пристегнулся, и мы покатили к выезду из двора. Внедорожник у Димы не премиум-класса, но тихий, удобный и вместительный. В багажнике и на заднем сидении лежали в ряд сумки и рюкзаки, полные вещей и продуктов на неделю вперёд. Стеклоочистители гуляли по ветровому окну, снимая мелкие снежинки, а я глядел вперёд на длинное широкое шоссе, залитое рыжим светом фонарей, и невольно улыбался под ненавязчивый музыкальный фон.       Мы съехали с дороги на четыре остановки раньше, развернулись на кольце и попали в частный сектор. Мимо проплывали один за другим двухэтажные съемные домики, в которых многие начали праздновать ещё задолго до наступления темноты, а нужный дожидался нас в самом конце линии. За ним начинался лес, но дальнее окошко на первом этаже, как сказал Дима, выходило прямо на небольшой проём между деревьями, и я смогу из него увидеть реку и горы на том берегу.       Я смогу. Не другие ребята, которые топали сюда пешком и любовались красотами ночной зимней природы. Именно я, никогда здесь прежде не бывавший, отмечавший переход из старого года в новый в гордом одиночестве под залпы фейерверков за разрисованными морозом закрытыми окнами. И либо мне показалось, либо в слегка хрипловатом голосе Димы и правда отразилась едва уловимая, непривычная забота.       Он отправил меня с ключами в дом, чтобы я осмотрелся, прошёлся по этажам и зажёг свет на кухне и в гостиной. Из машины весь багаж плавно перекочевал в широкую светлую прихожую, Дима по-быстрому высунулся на улицу, и поставленный на сигнализацию внедорожник ярко моргнул в темноте изогнутыми фарами.       В какой-то момент я расстроился, глядя, как парень уверенно чистил огромную картошку на салат. Одну за другой он бросал тонкие шкурки в мусорное ведро, складывал перемазанные землёй овощи в десятилитровую кастрюлю и орудовал ножом, как заправский охотник. Или мясник. В это же время я держал в руке лёгкую силиконовую лопатку и следил, чтобы кабачки на сковородке-гриль пожарились, а не сгорели. Вроде и важное поручение выполнял, а вроде и праздно переминался с ноги на ногу возле плиты, не зная, куда себя деть.       Видимо, чувство неловкости настолько явно отразилось в моём взгляде, что Дима отложил недочищенную картошку, дотянулся до ящика стола, не вставая с крепко сбитого деревянного табурета, и нащупал маленький нож с изогнутым лезвием буквально в десять сантиметров.       — На, держи, — улыбнулся парень и вложил аккуратную рукоять мне в правую руку. Я хотел перебросить его в левую, но Дима покачал головой. — Вон с твоей стороны валяется самая маленькая картошка. Начни с неё.       — А за сковородкой кто посмотрит?       — Я посмотрю. Как раз и спину разомну, а то затекла-а-а…       Под конец фразы он расправил плечи, от души потянулся, и накачанные мышцы проявились куда более внушительным рельефом, чем обычно. По сравнению с ним я казался хрупкой принцессой, но не стремился что-то изменить в себе. Наоборот, представлял нас обоих героем и антигероем, эльфийским принцем и суровым орком, использовал наши — такие разные — образы для мини-историй, которыми вдохновенно разрисовывал листы в скетч-буке. Миша, приземистый мужичок слегка за сорок, умудрившийся по-свойски затесаться в молодую команду, обещал собрать мои комиксы в единый цифровой альбом, но не уточнил, в каком году это случится. Его друзья-товарищи, расхваленные digital-дизайнеры, раскрутили немало крупных коммерческих проектов и если согласились потратить время на неизвестного художника, значит, Миша опять заплатил услугой за услугу. Мы шутливо звали его «сводник», — он грамотно сводил знакомых людей из разных сфер для плодотворной совместной работы, — и я хотел, чтобы он однажды нашёл мне начинающих актёров дубляжа. Для первого в жизни мультика сойдут и студенты-энтузиасты, которые хотя бы не дадут моей мечте остаться пыльной стопкой листов на полке в шкафу.       Я внимательно посмотрел на Диму, затем на руку с ножом, потом опять на Диму и нахмурился, зацепив острой кромкой грязную кожуру. Парень изредка посматривал на меня, как бы между прочим, на то, как я безжалостно превращал и без того маленькую картошку в огрызок; такими же стали и все последующие восемь штук, но Дима ни разу меня не остановил, и мы вместе, — в две руки, одна поверх другой, — поварским ножом нарезали мои «кочерыжки» тонкими колечками. Будущие чипсы ровным слоем легли на дно разогретой сковороды, и под шипение деревенского пахучего масла я поймал себя на странном чувстве — будто в почти безболезненной гибкости повреждённого запястья ловко укрылась частица предновогоднего чуда. Дома при той же нагрузке на кости давно бы искры из глаз посыпались, а тут заныло слегка, и только.       Вопрос, почему Дима вложил нож именно в правую руку, а не в левую, благополучно улетучился из головы, хотя я твёрдо намеревался спросить об этом. К моменту, когда мы закончили с готовкой и быстрой уборкой, остальная команда дошла, наконец, до заветной двери, промороженная жгучим зимним ветром насквозь. Они ступили на порог, сверкая одними глазами в щели между витками намотанных шарфов, и я в случайной трёхсекундной паузе выдал первое, что пришло в голову.       — Водочки?       Ребята ответили дружным хохотом. Водки с собой никто не привёз, а вот настойку вишнёвую по акции закупили впрок. На каждого вышло примерно грамм по пятьдесят, и полторы бутылки махом улетело. Сладкий алкоголь едва обжёг мне горло и разлился по телу приятным теплом; в доме стало шумно, парни и девчонки на волне впечатлений взялись разбирать рюкзаки и сумки, оставленные возле порога, а я лишь отыскал в своём упавший глубоко на дно скетч-бук, уселся полубоком на подоконник и гелевой ручкой уверенными штрихами набросал на чистом листе праздничную суету.       Пока увлечённо расходовал накатившее вдохновение и выплескивал его на светло-кремовые жёсткие листы, люди вокруг меня радостно шумели, проносились мимо, шуршали пакетами, смеялись и попутно хватали со стола на кухне всё, что плохо лежало — кусочки сыро-копчёной колбасы, молочный сыр, мандарины. Особенно мандарины, с тонкой кожицей, сочные, сладкие; Дима привёз их сюда вчера вечером и прямо в ящиках оставил в углу возле холодильника. Теперь они первой партией лежали в бельевом тазу и после каждого набега горстями ярких оранжевых шкурок падали в огромный мусорный пакет. А запах какой стоял!.. Вперемешку с вишнёвым шлейфом распитой настойки.       Я встрепенулся, выдернутый из мира фантазий ослепительным светом фар за окном. Во двор заехал чей-то монстр — пикап с откинутой крышкой багажника, и четыре незнакомца с непонятными криками торопливо вытащили нечто, силуэтом похожее на…       — Ёлка! — воскликнул я и рванулся к двери, перемахнув через брошенный кем-то на полу рюкзак. Настоящей ёлки в моей квартире не было, может, лет пять, а то и больше; я как уехал в другой город на учёбу, перестал заботиться о праздничной атмосфере в доме. Она осталась там, с родителями, за тысячи километров от шумного города на Неве, а здесь что-то похожее создать не получилось.       Засыпанную снегом пушистую гостью мужчины поставили на порог, и Дима с Мишей тут же помогли воткнуть её в тяжёлое ведро с песком. Она немного не достала макушкой до потолка, и девчонки, словно мотыльки, закружились возле дерева с гроздьями сверкающих шариков на пальцах.       Когда я несмело подошёл, девчонки не дали опомниться, сунули в руки коробку, полную мишуры, и велели помимо неё раскидать по веткам серебряный дождик. Я замер всего на минуту; нахлынули детские воспоминания, когда мама впервые дала мне изумрудную стеклянную сосульку и попросила её повесить, куда захочу. После стольких праздников, отмеченных в одиночестве, прилётов к родителям в самый канун, когда у них всё готово и без твоей помощи, мишура в коробке пробудила неподдельный трепет; как будто волшебный момент из детства — блеск игрушки, аккуратно повешенной за тонкую петельку на самое видное место — поднялся теми же чувствами из глубины памяти. Как будто вторая частица предновогоднего чуда влетела в душу мягким шорохом ёлочного убранства.       Я увидел, как один из четверых припозднившихся гостей, — ухоженный мужчина в брендовых джинсах и рубашке, — крутя на пальце ключи от машины, нашёл мой скетч-бук на подоконнике. Он придирчиво оценил сегодняшние рисунки, вдумчиво перелистнул страницу, сделал пару фотографий и кому-то отослал их с большим сопроводительным комментарием. На секунду показалось, будто он и есть тот самый digital-дизайнер, точнее, один из матёрых специалистов, кого Миша явно выдернул с роскошной вечеринки на ламповую встречу старых добрых друзей. Я поймал на себе заинтересованный взгляд мужчины, когда убирал альбом обратно в рюкзак, чтобы тот не потерялся в пылу веселья, — и позже пойму, что интуиция меня ничуть не подвела.       Пока же подошло время собраться за праздничным столом и, наконец, поужинать, распробовать салаты и запечённую с овощами свинину. Я написал родителям, чтобы они запустили Скайп — собрался выйти с ними на связь перед боем курантов. У них новый год наступил уже час назад, а у нас только подбирался к порогу, и родители ждали, думая, что снова их встретит непраздничная тишина. Однако с экрана планшета в родительскую комнату ворвался тёплый свет, игра цветных огоньков на ёлке и счастливый смех.       — Мама, — вздохнул я, уединившись у окна в гостиной, — мне кажется, они знают…       Та улыбнулась. Она искренне порадовалась, что мне удалось вырваться из серых стен квартиры и оказаться в кругу хороших людей. Насколько хороших, я пока не понимал, со многими не был знаком лично, но мама кивнула куда-то мне за спину, мол, за таких, сына, лучше держись. Я растерянно обернулся…       …позади стояли девчонки и парни, загадочно молчаливые, с нетерпением бросая короткие взгляды на экран моего телефона.       — Это Димка, небось, постарался, — махнула рукой женщина, — устроил тебе веселье на новый год. Вынь-ка наушники. Что он там машет, как обалделый?       Я в искреннем замешательстве послушно выдернул штекер из телефона, и Миша, недолго думая, установил его на свой трипод.       — Ну и чего ты размахался? — преподавательским тоном спросила мама. — Я вижу тебя прекрасно.       — Так я здоровался, — отозвался Дима с улыбкой от уха до уха и придвинулся ближе к экрану.       — Который раз на дню?       — Ну Марина Михайловна! — жалобным голосом ответил парень. — Радуюсь я, что вы, в самом деле…       Я совершенно по-глупому хлопал ресницами, глядя то на Диму, то на маму. Папа сидел рядом с ней, наблюдал это всё и одними морщинками возле глаз показывал, что смеётся.       — Лучше бы на пары так ходил, когда нужно было. А то ведь спал, стервец такой, на задней парте, а теперь в любви признаёшься каждый божий день.       — Глупый был, каюсь!       Я улыбнулся, потом не выдержал и в голос расхохотался. Мама как-то рассказывала, что один из её особо вредных студентов после выпуска уехал в северную столицу, но кто бы мог подумать, что именно с ним я и повстречаюсь на мини-концерте в рок-баре на Невском?       Дима шустро повернулся к ребятам, забрал у них что-то, завёрнутое в подарочную бумагу, и протянул мне, сияя как медный таз. Внутри оказался небольшой, очень милый, альбом с чисто белой твёрдой обложкой. С неё на меня широко распахнутыми глазами смотрел худощавый парень с кошачьими ушками и пушистым хвостом, как у мейн-куна; мы были с ним подозрительно похожи на лицо, и когда на первой странице я увидел сцену нашей с Димой встречи, детально прорисованную тонкими маркерами, то понял, почему, и пальцы предательски задрожали.       Всю нашу историю, от знакомства до сегодняшнего дня, он в мультяшном стиле нарисовал сам, и пускай финальная страница — кадр, которого не было на самом деле, сборник стал недостающей, третьей, частицей предновогоднего чуда. Я не знал, что Дима умел рисовать. Не думал, что можно простыми деталями, словно бы невзначай, разбудить крепко спавшее детство внутри себя. Не верил, что после аварии вновь обрету друзей, которые будут видеть во мне меня, а не физически ограниченного человека.       — Спасибо… — выдавил я громким шёпотом, прижал альбом к груди, как самую ценную вещь на свете, и вдруг заплакал — не вынес переизбытка эмоций. Та скорлупа, в которой мне долгие месяцы было спокойно, но пусто и одиноко, стала грудой мелких осколков, и друзья, наконец, увидели, какой я без неё — беззащитный кот, в глубине души мечтавший о заботливых руках, а не грязных ботинках.       В тревожной тишине голос мамы прозвучал отрезвляющим призывом.       — Время, дети, время!       Голос президента, доносившийся почти со всех гаджетов на кухне, стих, и вместо него раздался первый удар курантов. Бом! Я чуть не выронил подарок, пока толпой бежали на кухню вместе с триподом — хватать бокалы. Бом! Вздрогнул, ощутив крепкие дружеские объятия Димы, который всё так же улыбался во все тридцать два. Бом! На судорожном вдохе закрыл глаза…       «Желаю старую несчастливую жизнь оставить в старом году, а в новом, если и плакать, то как сейчас — от счастья».       Бом! Две секунды гробовой тишины — а после мелодия гимна, радостные крики, фейерверки за окном, калейдоскоп огней в соседних дворах и голос мамы домашним уютом сквозь хмельную дымку:       — Костя, сына, ещё раз увижу тебя унылым, как на прошлый новый год, выпорю, честное слово.       Я засмеялся, утерев слёзы рукавом сиреневой толстовки. С меня её потом во время танцев, под утро, стащат, как и футболку, но это уже совсем другая история, а пока игристое в бокале не кончалось, шипело и пьянило, выметая обломки прошлого из души.       В перерывах между салатами, с полными карманами мандариновых долек, я рисовал на пару с Димой, сидя на подоконнике, и наши яркие скетчи для друзей были лучше любых фотографий.