Снег в океане

снег всегда навевает воспоминания. снежинки — они как маленькие частички памяти — падают нам на ладони и тают, уступая место следующим. *** «очнись или позволь и мне примкнуть: сквозь сон,сознание и саму жизнь» чонгук ненавидит закрывать глаза. до жжения в ослабевшем за последние смены теле;до хруста меж узловатых пальцев,что ужасно хорошо помнят каждое прикосновение; до скрежета зубов в искривленном гримасой рту. безвозмездно ненавидит и, если честно, совершенно не представляет как мириться с этой пыткой, крошащей кости. ему так невероятно больно, что ни на одном языке мира нет слов,чтобы полностью это описать. "боль" — примерная, но слишком обесценивающая попытка объяснения. недостаточно точная,поэтому и жалкая. он бы отдал все,лишь бы организм перестал подводить его после недельных бессониц, как же это чертовски утомляет.ну почему он обязан засыпать и видеть вместо снов больную реальность, обухом ударяющую в грудь? чонгук действительно задумывается о том, что было бы неплохо превратиться в робота, если он уже им не стал, выдрать из себя сгнивший цветок прошлого и на его месте уже ничего не сажать.даже не потому, что не хочется. а потому что не получится. земля мертвая. сколько бы дней не прошло,давящее чувство его ни на секунду не покидает,и он возвращается в одно и то же место, в котором потихоньку умирает. какие же люди все-таки лжецы — "время лечит" говорили они, нагло лгав. на лицо мягко опускаются пушистые кристаллики снежинок,остужающие волнение,и чон усмехается. хотя сложно назвать усмешкой эти поломанные губы; он поднимает голову к небу,выдыхая облако пара, и зажмуривается. — год уже прошёл...каждый раз я закрывал на всё глаза, думая, всё пройдёт и это временно. не прошло. а я до сих пор помню твой вишневый вкус губ. *** ( __, ):в плечо врезается тяжелая дверь, и чон чертыхается сквозь сжатые зубы,когда, наконец, вбегает на крышу.морозный декабрьский воздух липнет к коже, облизывает покрасневшие пальцы и, щекоча, ползет по позвоночнику. парень вздрагивает и старается побыстрее расправиться с тем,ради чего вообще его какой-то черт привел на крышу—покурить. на входе в здание ему это показалось кощунством, поэтому он тайком пробрался сюда. юнги явно будет не в восторге, но это как-то не тревожит. друг в любом случае его не подставит, зато опять начнет читать тысячу и одну нотацию о вреде курения, о которых, вот это удивление, чон в курсе. дело в оставленных на учебе, а теперь и работе, нервах. ну не получается пока отказаться от них, но он клятвенно пообещал юнги на мизинчиках, что обязательно бросит. позже. сигарета оказывается недовольно зажата во рту, пока зажигалка отказывается выполнять свою основную функцию и лишь напрасно щелкает. — вот же... парень раздраженно цепляет колесико механизма, когда натыкается взглядом на небольшую фигуру.на самом краю крыши. дыхание перехватывает. ветер раздувает чужую больничную одежду, под полами которой мелькают молочные босые ножки.фигурка играючи ступает по карнизным свесам, расправив худые руки в стороны и ловя мерно идущий снег. выползшее из-за перистых облаков солнце мажет по хрупкому, просвечивающемуся через сорочку, стану и коротким серебристым волосам. юноша, словно граненый алмаз, пропускает через себя чуть тусклый свет и отражает мириадами огоньков. — постой, что ты там делаешь?! чонгук не замечает, как неведомая сила подносит его к неизвестному, но сердце стучит так, будто ему предстоит побороться здесь за свою жизнь. к нему оборачивается неведомая прежде красота: на фарфоровом лице изобразились невинно надломленные брови, бабочками трепещущие реснички то и дело скрывали медовые в крапинку глаза, а малинового стекла губы удивленно приоткрывались. — не делай глупостей, позволь мне помочь, хорошо? сузившиеся от страха зрачки нервно забегали по кукольному выражению, пока руки бездумно потянулись к юноше, словно к божеству. — давай поговорим с тобой! — не подумав, воскликнул чон. на идеальном лбу прорезалась морщинка: — поговорим?.. у чонгука затряслись руки. о, этот голос, такой глубокий и сладкий, что ему захотелось в нем раствориться. весь юноша был каким-то волшебным и неповторимым, любая деталь в нем влекла и сражала наповал. исключительный, так бы его описал брюнет. — да! — он все-таки смог очнуться от чужих чар, торопливо продолжая, — чем угодно. может тебя что-то тревожит? спустись, и тогда мы обсудим все, что хочешь. а может... у тебя же есть друзья?.. чонгук откровенно не понимал, с чего он вообще оказался настолько уязвимым под чужим влиянием, но осознал, что теперь все изменится и будет ощущаться совершенно по-другому. и даже не ошибся. — нет, — не шелохнувшись, спокойно произнесло это чудо, вспоров чону грудину. почему его так коробит? кажется, даже больше, чем самого мальчика. — значит, я к твоим услугам! — рисуется взволнованная подрагивающая улыбка. нужно срочно снять его с края крыши, не спугнув при этом; чонгук решает выглядеть максимально расслабленно и непринужденно, чтобы не вызывать подозрений, словно все в порядке: — я уверен, ты знаешь много всего интересного, может и со мной поделишься. только слезь отсюда, ладно? — зачем? ответ приводит в заблуждение, даруя неописуемый страх провала, который просто не может быть допущен. в этом "зачем?" нет места фальши, нет преувеличения и хитрости, и это жутко подкупает своей наивностью, добротой, чистотой. завораживает. — что?.. но ты стоишь на краю крыши, это опасно, поэтому неудивительно, что я волнуюсь, — он медленно приближается, кладя руки на хладный камень и не отводя взгляда от мраморного изваяния остроконечного тела. — вы волнуетесь? за меня? но мы ведь даже не знакомы, — непонимающе щебечет тот, действительно смутившись. — это только пока. как раз появился повод познакомиться, разве нет? меня зовут чон чонгук, а тебя? — он старается контролировать твердость и уверенность, не выпуская наружу и капельку сомнения и ужаса. кажется, если он проявит слабину — произойдет непоправимое. — ким тэхен. он выдыхает: — отлично! тэхен, ты же добрый и умный парень. на улице сейчас чересчур прохладно, и ты можешь заболеть. внутри теплее, а если ты не согреешься быстро, я могу принести тебе горячего шоколада, — брови хитро и заманчиво поднимаются, — только это будет наш с тобой секрет, по рукам? — почему вы решили, что я такой? — по глазам вижу. ненадолго они замолкают, думая о своем и не зная, что еще добавить. в коротких серебристых кудряшках путаются блестящие снежинки, покрасневшие пальцы теребят тонкую белую ткань. чонгуку вдруг хочется самому его согреть, просто обняв. — в детстве мама говорила, что исходная форма снега — вода, — чон вскидывает голову на вновь отвернувшегося к горизонту тэхена, — и, падая с неба на землю, он тает и снова возвращается в первоначальное обличие, — он вдруг резко поворачивается и смотрит прямо в саму суть чона, читая его так легко и без запинки, — тогда я понял, что мы очень похожи на снег. а когда мамы не стало, я часто выходил на улицу зимой, чтобы перенестись в то время и немного побыть с ней. — я не собирался прыгать, господин чон, — брюнет клянется, что сейчас ему улыбается воплощение ангела. — прости, — тихо извиняется чон, поджав губы, — но мне все равно будет спокойнее, если ты спустишься. юноша недолго изучает благоговейно протянутые к нему руки, все же вкладывая свою ледяную ладонь, и падает в их теплые объятия. чонгук мигом подхватывает того, разворачиваясь на пятках и отгораживая от крыши. ему кажется, одно неловкое движение, и тэхен раскрошится в космическую пыль, настолько худым и беззащитным он был. острые лопатки едва не резали больничную пижаму, а точеные запястья неловко вжимались в чужую крепкую спину. в поисках защиты в шею тыкнулся прохладный нос. чон будто бы одеялом обволакивает каждую конечность, и киму почему-то хочется запищать и прикусить язык, чтобы не сболтнуть лишнего. брюнет вдруг понимает, что мог бы простоять вот так вечность, лишь бы не отпускать его. от тэхена контрастно веет ароматом бергамота совсем немного перебиваемым осточертевшим больничным зловонием, и чонгук широко распахивает веки. до него, наконец, доходит. — из какого ты отделения? я отведу тебя, — все клеточки тела начинают электризоваться. юноша забвенно смотрит из-под угольных ресниц, тихонько произнося: — онкология. покоя нет, справедливости нет, мира нет. и чонгука тоже больше нет. *** ( ,__ ): парень вздыхает и гонит наваждение, возвращаясь в реальность. на улице холодно, пусто, горько — прямо как у него на душе; неуютный белый пейзаж раздражает глаз. на парковке стоят те же самые машины, что и день, и два дня, и неделю назад, чонгук уже выучил их расположение наизусть. все же в крыле реанимации это естественно — люди здесь понимают, что любая минута может стоить жизни, и парень не исключение. он, наконец, достает из смятой пачки очередную сигарету, давно потеряв им счет, и обхватывает фильтр потрескавшимися губами. а разве он когда-то считал? не помнит. совсем ничего, словно голову безжалостно выпотрошили — сейчас он живет чувствами, прошлыми касаниями, животрепещущими взглядами. и только лишь одному голосу суждено быть в его памяти вечно, застыв раскаленным железом. немного хриплый и басистый, часто громкий, но в последнее время непривычно затихший. нет, чон вовсе не сошел с ума, как может показаться, ему даже страшно, что этот голос... когда-нибудь совсем замолчит, исчезнет, и он забудет его ровно так же, как и все остальное. и тогда всему придет конец, всему. а допустить этого он не может, ни за что. последний раз затянувшись, он решительно тушит окурок, бросая его на асфальт и втаптывая каблуком; закутывается в тонкий белый халат, спешно забегая в больницу. здесь, как и всегда, собственно говоря, пахнет мерзкой стерильностью; язык немеет. вновь это белое свечение огромных люминисцентных ламп, заставляющих сморщиться. к свету парню приходится часто приходится привыкать заново — слишком много времени проводит в темноте, которая то ли собирает его воедино, то ли разрушает до конца. чонгук пока сам не определился. он проходит по знакомым коридорам, заглядывая в некоторые палаты и советуясь с персоналом. в обесцвеченные глаза, утопающие в темных впадинах, ему почти не смотрят, стыдливо опуская взгляд в пол — не выдерживают. слишком он пронизывающий, колючий, изможденный. у таких как чон другого быть не может, работа высасывает все силы. когда он был в последний раз дома? наверное, в прошлой жизни. неподъемные ноги волочат его по заученному пути к палате в самом конце коридора, где мерзкие лампы заведомо выключены. ручка двери практически не скрипит, впуская его в уже знакомую затемненную обитель. он сразу проходит к вечно завешенному окну, цепляя занавески и наблюдая за опадающим на землю снегом. потемневший от влаги асфальт разгоряченно впитывал его, не давая покрыть сахарным полотном. — мы никогда не были снегом. им был только ты. *** ( __, ): на город опустился ночной туман, и улица озарилась редкими оранжевыми огнями фонарей. ветер почти не подвывал, и только иней все также безостановочно таял на сухих ветвях и старых лавочках на заднем дворе больницы, в который тэхен больше не может пойти. юноша задумчиво путается в воронова крыла волосах на затылке смиренно лежащего рядом чона. он неотрывно наблюдает за напряженным выражением лица, сжатыми челюстями и внимательными черными глазами. во тьме уже непонятно, где заканчивается сливающийся с радужкой зрачок, поэтому на него будто уставились огромные проглатывающие бездны. — прошу, — вкрадчиво режет тишину ким, — не заставляйте привязываться к вам, и сами забудьте обо мне. одиночество уже давно стало привычным, я справлюсь. чонгука сдавливает изнутри. — я не хочу, чтобы ты справлялся в одиночку, — хрупкую ладонь опаляет горячее дыхание, когда брюнет прикасается к ней сухими губами, на минуту прикрывая глаза,— я обязательно спасу тебя, тэхен. вам же запрещено такое обещать, — красит губы грустная улыбка. он не отдергивает руку, напротив, второй оглаживает скулу, подбородок, висок. хочется кричать. — плевать. и так отчаянно, так терпко и взволнованно они прижимаются друг к другу, что, кажется, начинают трескаться изнутри. все существо чонгука высекает в граните памяти его голос, лицо, руки, родинки и эфемерные касания. голова опьяненно кружится. хочется кричать. он заглушает их общий вопль поцелуем, нетерпеливо сминая бутон бледнорозовых губ — у них так мало времени, так мало... до безумия. ему непременно хочется отдать тэхену свое здоровое тело, а самому дуновениями ветра следовать за его ликом. хоть и вовсе потеряться в лабиринтах своего разума, он уже давно сошел с ума. о, как он желает, чтобы его мальчик свободно дышал, не отравляясь ненавистной опухолью, как бы он хотел подарить свои легкие взамен на чужую жизнь. хочется кричать. но вместо этого он обнимает тэхена, прижимаясь своим лбом к его, и шепчет еле уловимое "я рядом". *** ( ,__ ): чонгук ненавидит закрывать глаза. потому что каждый раз в его голове рождается родной светлый облик его невинного чуда. чуда, которому, похоже, не суждено остаться с ним. брюнет отходит от подоконника и встает на колени возле одиноко стоящей в середине палаты кровати. до него доносится слабое хриплое дыхание, и глаза стекленеют от солёной влаги. он скован. железными цепями, тугими путами, жесткими веревками, скован. без возможности вздохнуть, скован. — пора его отпустить, чонгук, — поглощенный мрачными мыслями брюнет не слышал, как вошел юнги. по правде говоря, он не слышит и не видит ничего, кроме лежащего на постели тэхена. мин подбадривающе сжимает чужое плечо, чувствуя как чонгука потряхивает всем телом. —нет, ни за что, — баритон не крепок, срывается, затихает, — я обещал ему... — порой не все обещания мы в состоянии выполнить. чон не может слушать этот бред. он подрывается с места, сбрасывает с себя чужую руку и гневно впивается загнанным озверевшим взглядом: — прекрати! прекрати, юнги. я не отступлюсь. — и что же ты будешь делать? — мин не сдается, хочет привести в чувства, уберечь, но уже слишком поздно для этого; он это видит, чувствует в воздухе, — процент его выживаемости равен пятнадцати. какой бы горькой не была правда, он обязан ее сказать, иначе чонгук просто не выдержит. его навеки поломает вина. — что-нибудь придумаю, — он отворачивается, хватаясь за кровать, чтобы хоть как-то устоять на ногах от шока. — перестань тешить себя надеждами, будет хуже! — щека чона горит от пощечины, и он взрывается. — и как тогда поступить по-твоему?! — отпустить, — неожиданно тихо, но обреченно, — ты должен его отпустить. чтобы не причинять больше боли. юнги уходит, позволяя чонгуку самому выбирать. он остается совершенно один, потерянный, ненужный, заброшенный. кровь останавливает свой бег, и ему кажется, что руки и ноги совсем онемели и перестали его слушаться. побитым псом он ползет к своей единственной и последней в мире отраде, медленно умирающей без сознания, и чувствует всю свою ничтожность, всю слабость. чон еле соскребает себя с пола, голова пульсирует, суставы ломаются под давлением, органы размазываются в склизкую кашицу. он склоняется над тэхеном, обхватывая осунувшийся овал лица, и срывается: падает на кровать, прижимая неподвижную фигуру к себе и замечает бусины своих слез на впалых щеках. — и все-таки пусть мы все будем как снег, тогда мы с тобой еще встретимся, — губы к губам. шепот тонет в безмолвной тишине, и чон жмет на кнопку, оглашающую приговор. вселенная замирает и перестает расширяться, весь мир сжимается в одну точку, засасывая в себя все живое, оставшееся и недостойное. чонгук сам прыгает в нее, теряясь во времени и пространстве, материальном и воображаемом. и закрыв глаза, он погибает вместе с ним, сраженный наповал, разодранный в клочья, истерзанный до костей. а за окном начинается снегопад.