Прощание

Летели в тишине. Только поскрипывала едва слышно лавка и изредка тихонько ударялась о стену приоткрытая дверь в кабину пилотов. Глаз тоже никто не поднимал. Так и сидели, провалившись взглядами куда-то вниз, к почерневшей, выжженой земле и еще глубже, под слои пыли и пепла. Рядом, прижавшись плечом, кусала губы Катя. Беспокойными пальцами оправляла футболку, теребила то подвеску на шее, то тонкое кольцо, и то и дело бросала настороженные взгляды на Рому. Без извечной шапки, без очков, он сидел, прикрыв глаза, прятался за пушистыми ресницами и ярким светоотражателем боевки. — Подлетаем, — оповестил ломкий, как будто треснутый голос пилота. Переглянулись парни. Тряхнуло, что-то снова натужно скрипнуло и встало. Опускаться Окопыч отказался наотрез: мрачно кивнул Валере, чем-то щелкнул на панели и больше на глаза не показывался. Затих за стенкой, еле слышно то ли шурша ветровкой, то ли шмыгая носом, заговорил тихонько со своей старушкой, наверное, легко похлопывая ее по холодной стенке. Скинули трос, зацепили петли страховки, Валера крутнул стрелу лебедки. Первым на обвязке повис Алексей Павлович. Не обернулся, только пригнул голову и исчез в дверном проеме, мелькнув непривычно-пыльной курткой и как будто потускневшими враз шевронами. Спускались по одному, поджав губы и почти одинаково хмурясь: внизу раскрывал оскаленную пасть с обгоревшими стволами-клыками хмурый лес. Завывал ветром в выгоревшей пустыне, швырял в лицо комья золы и злился-злился-злился. Злился и горевал: не уберегли, не защитили. На волосы медленно первым снегом опускался пепел, поднятый в воздух лопастями вертолета. С тихим похрустыванием ушла в толстый слой пепла подошва берец. Крахмальный скрип, сопровождающий каждый шаг показался слишком громким для звенящей тишины, повисшей в сизоватой дымке еще стоящего в воздухе смога. Краем глаза Рома заметил, как Журавель вытянул руку, поймав на ладонь медленно кружащийся в воздухе комочек пепла, растер в пальцах — почти как снежинку. Поломанные стволы деревьев вокруг грустно разглядывали замерших в оцепенении пришельцев совсем не похожих на туристов, в слишком ярких куртках и измазанных золой берцах, с глухой тоской в сухих глазах. — Алексей Палыч… — Костя обернулся на инструктора. Не смог продолжить, поперхнулся то ли чувством вины, то ли залетевшим в рот пеплом. Опустил голову, ссутулив плечи, отвернулся. Однобоко скалились обгоревшие ветки. Криво, косо и как-то совсем неправильно, мертво. Группе, конечно, потом рассказали. Валера, в расстегнутой мятой рубашке сухо доложил, пока собирали вещи, пока разбирались с уставшими детьми. — Ваш друг волшебник, да? Как в той песенке? — Рома помнил этот вопрос и ясные серые глаза чьей-то дочки. Она с подружкой весь вечер мурлыкала под нос слова из песенки про волшебника в голубом вертолете. Сидела в углу, баюкала всученную кем-то куклу и мягко улыбалась. Ильин помнил ее мать. Выходя из машины, она единственная ничего не сказала, только улыбнулась также мягко, с усталой нежностью, кивнула на прощание высунувшемуся из окна Максу. Легкая Катина рука соскользнула незаметно с плеча, когда ноги сами понесли вперед. Только услышал где-то на периферии, как она шумно выдохнула. Носки пыльных берец уперлись в кромку темнеющего выжженого пятна, там, за этой почти неразличимой полосой тихо скрипя сожженной хвоей и травой ворочалась черная дыра прогоревшего топлива. — Спичкой полыхнул, — выдохнул рядом Зотов. Застыл в оцепенении почти касаясь локтем Роминой куртки. Покачал головой Соколов, удерживая за руку Катю. Она обернулась, очевидно, не понимая, кому нужна сейчас больше и нужна ли вообще. Максима она знала плохо. Помнила только вечные вздохи других сотрудниц, широкую улыбку со сцены и громкий, заразительный смех. Там, где появлялся Шустов, невозможно было остаться в плохом настроении. Беззвучно осел на колени Рома. Пачкаясь в саже и золе, опустил руки, все также без единого звука тихонько покачиваясь, и крупно вздрогнул, когда рядом опустился Петр. Также, уходя коленями в остатки живого когда-то леса, с прямой спиной и поднятой головой. — Помнишь, ты спрашивал, почему я отправил именно его? — Соколов сделал пару шагов вперед, почти рефлекторно продолжая контролировать дыхание. Рома медленно, с видимым трудом повернул голову, все также не моргая, в попытке зацепиться взглядом хоть за что-то кроме кружащегося вокруг леса. — Никто кроме него не смог бы. Ильин часто заморгал, отводя глаза. Защипало в носу, к щекам приливал нехороший жар, и он постарался успокоить дыхание, чтобы хоть немного заглушить стучащий в висках пульс. Хотелось вернуться на реку. Туда, где они думали, что спаслись, когда они еще не знали, какую плату взял огонь с них на этот раз. Где все еще было хорошо и несмело срывались с губ первые нервные смешки. — Чуть-чуть не дотянули, — покачал головой Костя, оглядываясь на трудно узнаваемые теперь останки машины. Задрожал Рома, забился в руках Петра, царапая руками землю и вдруг вскрикнул, отдернулся, разом успокоившись. На вымазанном в саже пальце медленно проступала кровь. Неверяще Ильин обернулся на Соколова, расширившимися глазами наблюдая, как тот в пару шагов оказывается рядом, зарываясь руками в золу и царапаясь о мелкие угли. Рома дернулся следом, точно определяя место, где укололся, разгребая здоровой ладонью лесной мусор. Зацепился за что-то жесткое ногтями, проехался неприятно, до мурашек по шершавой поверхности и дернул, стряхивая пальцами грязь. Шестая струна, почерневшая от копоти, но целая. Совсем рядом нашлась и уколовшая Рому первая. Шмыгнул носом Костя, присоединяясь к поискам. Почему-то оказалось слишком важным найти каждую, все до единой. Только Катя в оцепенении смотрела, как пятеро ее личных героев на коленях разгребают пепел и золу, пачкаются в саже и пачкают друг друга в попытке найти что-то, что несоизмеримо важней всех церемоний, всех цветов, которые сотрудники управления докладывали под памятник, прямо на землю, когда места на гранитной полке перестало хватать. В мертвой тишине посреди раненного леса хотелось закричать, но горло сдавила невидимая удавка, заставляя только судорожно хватать приоткрытым ртом воздух. Потерянные и слабые. Перед ней пятеро искали стальные нитки так, как будто от них зависела жизнь, но Катя была уверена, что да. Правда зависела. Потому что Максим был достоен большего, чем пустой гроб и постановочная церемония прощания, потому что он был человеком, который улыбался по утрам в понедельник. Петр поднялся на затекшие ноги, чуть покачнувшись. Поймал долгий взгляд Соколова и только кивнул, сжимая плечо вставшего Ромы. Бледного, с полоской копоти на щеке и странно-блестящими глазами. У него дрожали руки и уголки губ, когда Алексей Павлович понимающе кивнул в ответ, крепко, почти до боли сжимая худое плечо. С другой стороны переглядывались Костя с Сережей. — Можно я?.. — Журавель аккуратно вытащил струны из Роминых сведенных пальцев, — У нас спирт есть? Позже, у пилотов нашелся и спирт, и тряпки, и даже кое-какие инструменты. — Иди сюда, смотри, — позвал Ильина Костя, отрывая того от созерцания удаляющейся выжженой земли, — Держи кончик. И поудобнее перехватил плоскогубцы. Оставаться на той поляне было нельзя, как бы не тянуло вниз и он цеплялся как умел хватался за все до чего мог дотянуться. И тянул остальных. — Не прижимай сильно так, — пробурчал недовольно, когда машину тряхнуло и металлическая нитка неприятно хлестнула по руке, — Давай руку. Оп! Тонкая петля загнулась, под прессом, защелкивая импровизированный браслет на запястье. Зотов на противоположной лавке улыбнулся уголками губ Роме, поймал кивок Соколова. — «Весь под ногами шар земной. Живу. Дышу. Пою. Но в памяти всегда со мной погибшие в бою», — тихо уронил над самым ухом Петр, — Когда ты видишь падающую звезду, ты не думаешь о том, что она гаснет, ты радуешься, что успел ее увидеть, верно? Выдыхает сбоку Журавель, заканчивая с другой струной, встречается взглядом с протянувшим руку Соколовым и тоже улыбается. Они успели увидеть чудо, они успели его узнать.