Мармеладный🌈червячок

      У них у всех поначалу странные отношения — не то соперники, не то друзья. Перед камерами они называют друг друга братьями и только спустя несколько лет совместной работы слово «семья» в отношении столь разношерстного коллектива становится чем-то значимым, ценным. Не приторно-сладким, фальшивым, заученным на радость фанатам — настоящим. У Джин-хена плоско прописанный клишированный персонаж для широкой публики, он то ли милейший старший брат, то ли мамочка. И справляется он с этой ролью с трудом — Джин-хен равнодушен ко многим вещам. Ни жарко ни холодно. Фиолетово. До лампочки. Похуй ему.       Ким Сокджина гораздо больше интересуют сезонные распродажи в онлайн-играх — он живет бессмысленными донатами в доспехи, рисованное оружие и вымышленные валюты. У него учеба в университете и много взрослых друзей не из индустрии, он любит грудастые фигурки женщин в бронелифчиках и обожает задротские стримы, от которых сознание его преисполняется стратегической мудростью. Подобное времяпрепровождение для него куда интереснее, чем доскональный разбор очередного ляпа на сцене или обсуждение растяжения Чимина. Но он стоит рядом, потому что все стоят рядом, строит мину расстроенную и заботливую (очень некачественную), поглядывает краем глаза то на часы, то на телефон, по очереди. Все Чимина подбадривают, а Джин-хен молча пропихивает в его карман шуршащую пачку мармеладных червячков.       Со временем забота становится не показательной, в угоду начальству или зрителям, а настоящей. И червячки начинают сыпаться со всех сторон, градом, как из рога изобилия.       В Чимине бурлит раздражение, когда Джин-хен зовет его моим мальчиком в первый раз. В танцевальном зале кроме них нет никого — две крайности, чьи силуэты уже прикипели к запотевшим зеркалам — одному нужно нагнать остальных, другой жаждет быть первым. Лучшим. Чимин глубоко дышит, пытаясь отвлечься от тошноты, а Джин-хен грузно отваливается на паркет, спиной к грязному зеркалу. У него с собой, как обычно, полно всякой сахарной гадости, он жует проклятых мармеладных червячков неряшливо, непозволительно громко.       Неприятно.       Раздражающе.       — Чимин-а, домой когда?       Чимин глядит в пространство перед собой упрямо и уверяет вежливо, что еще минут тридцать и все, а Джин-хен пусть лучше идет в общежитие без него. Ответом ему служит нервный тик: хен моргает равнодушно, быстро-быстро, мнет руками шуршащую упаковку мармелада и продолжает тщательно пережевывать углеводную бомбу. Раскидывает в стороны свои длинные ноги в спортивных штанах, явно намереваясь просидеть здесь все обещанные чиминьи тридцать минут — наверняка таймер уже успел поставить. Чимин следит за ним через зеркало, за его нечитаемой мимикой, за кривыми сахарными пальцами, в которых айфон в пожелтевшем силиконовом чехле начинает грузить какую-то головоломку.       Переубедить его и отправить восвояси невозможно, Джин-хен упертый как баран — другая живность в их группе не приживается. Чимин хрустит шеей отстраненно и понимает, что совсем засиделся тут, тупо глазея на хена. Сконцентрировавшись, он встает, чтобы осесть тяжелым мешком обратно на пол. Соскакивает с места слишком резко, в глазах темнеет и, спустя мгновение, Чимин обнаруживает себя в горячих руках Джин-хена. На сколько его опять вырубило? Минуты на две-три по ощущениям. Он чувствует широкую горячую ладонь на своем взмокшем лбу, кругом пахнет кислыми конфетами, а пухлые, припорошенные цветным сахаром губы шепчут какую-то жалостливую успокаивающую мантру. Хочется провалиться в сладкую дремоту и не просыпаться больше никогда. Чимин разлепляет глаза нехотя, тело наливается бетонной тяжестью, игнорируя назойливый звон в ушах, он пытается встать, но его крепко удерживают на месте, обвивают одной рукой грудную клетку, другой — лоб. Джин-хен укладывает его спиной на себя, прижимая голову к подбородку и шепчет в темечко, аккуратно наглаживая его покрытые холодной испариной плечи:       — Мой мальчик, тебе бы отдохнуть.       Чимин от этого «моего мальчика» взбрыкивает руками и ногами, отрывая себя от хена, чувствует сразу же как одному без этих рук загребущих холодно и страшно. Джин-хен на это внимания никакого не обращает, просто нависает сверху с бутылкой воды и пропихивает Чимину в рот насильно разноцветную горсть мармеладных червячков. Он стискивает его челюсть своими лапищами так, что зубы клацают друг о друга и краем глаза, в зеркалах, Чимин глядит на то, какой он жалкий и маленький в сравнении со своим широкоплечим хеном. Поговаривают, что его матери в родах пришлось делать эпизиотомию, чтобы эти могучие плечи беспрепятственно явились в этот мир. Чтобы прекрасный хен мог представить Вселенной великолепного себя. Чимин упирается затылком в эти самые плечи, надежные, фундаментальные и жует покорно проклятых мармеладных червячков. Сахар хрустит на зубах, мозг в ужасе подсчитывает калории, а слюна предательски так и сочится — кислая дрянь из химозы на вкус как пища богов.       Ему двадцать, он тренируется так, что мышцы стягивает во сне, его чувство голода полностью атрофировано и он свыкается с перманентной слабостью, стараясь игнорировать периодические рези в желудке. Чимин одержим навязанными ему стандартами и ненавидит собственное отражение в зеркале. Тянется к пока еще недостижимому идеалу, тому, что сам в голове выдумал, стремится к нему всеми силами, которые совсем на исходе. Ему бы и правда отдохнуть. Чимин существует автономно и крыша уже подтекает от давления извне. Джин-хен его жалеет как изнуренную работой лошадь, тихонько, чтобы не услышал никто. Грозится пережевать червячков в своем рту и кормить этой массой из желатина, сахара и слюней как птенчика. В Принцессе Мононоке есть такая сцена, они могут ее пересмотреть прямо сейчас, если Чимин не продолжит гробить себя упрямо в танцевальном зале, и они благополучно вернутся в общежитие вместе. Сил на тренировку теперь точно нет, сквозь склизкую муть, наплывшую на тяжелую голову он чувствует, как его водружают благородно на твердые плечи и он утыкается расслабленно в чужую потную шею. По пути хен травит свой бессмертный стендап и Чимин тревожно дремлет под историю о том, как невеста брата Джина, милейшая девочка-парикмахер, делает картины с пейзажами из человеческих волос.       Иногда кажется, что этот героический заботливый хен, как из той самой сопливой дорамы, личный оппа для Чимина, и есть настоящий Ким Сокджин. Это не совсем так — они уже давно приучились помогать друг другу в сложных ситуациях — благополучие и здоровье каждого мембера прямо пропорционально их собственному. Они созависимы. У них симбиоз. Джин хладнокровен и расчетлив. Как и Чимин, как и все в группе. У них слаженный коллектив упертых баранов, не глупцов. Джин-хен разный для всех, на каждого мембера у него по несколько наиболее подходящих масок, на выбор. Кого-то он не подпускает близко, держит в пределах ярко очерченной границы, кого-то остерегается сам, а Чимин изъебывается как может и срывает маски Джин-хена одну за другой, охотясь на то самое, настоящее. Потому что ему любопытно, живой интерес у него, а еще хочется самоутвердиться и оказаться тем самым, единственным. Но иногда Чимину просто кажется, что под всеми этими нескончаемыми оболочками не было и нет настоящего лица.       Ким Сокджин умеет толкать мотивационные речи, сострадать и дарить поддержку. Но в большинстве случаев предпочитает помалкивать тактично, дабы его не облепил кто лишний со всех сторон. Ким Сокджин ценит тишину. В то время как у Чимина комплексы после дебюта выскакивают один за другим, как мерзкие гормональные прыщики. Громоздятся друг на друга, образовывают один большой гноящийся и смердящий нарыв, который не прижечь и не выдавить так просто.       Все эти всеведущие нетизены должны сгинуть к чертям собачьим, всех этих умников-нетизенов надо облить керосином и сжечь дотла на ритуальном костре! Все эти безупречные нетизены пускай бурлят в емкости с серной кислотой!       Обезглавить, обоссать и сжечь. Всех до единого.       Певучий голос Джина очень красиво выговаривает эти и без того замечательные слова, Чимин хихикает и вторит ему своим, севшим, хрипловатым после концерта. Хен конфискует у него ноутбук, прячет телефон в своих вещах и запрещает читать все эти богомерзкие комментарии. Их не станет больше или меньше, они просто будут.       — Красота мимолетна, уродливость души — вечна, — мудро изрекает Джин-хен перед отбоем, Тэхен горячо хлопает своими лопатными ладонями в ответ. Чимин как-то не особо уверен в своей душе.       Но во внешности он не уверен еще больше.       Чимину лучше лишний раз не говорить о его росте, маленьких ладошках или ступнях, потому что рост у него, вообще-то, в самый раз. Как и все пальчики-ладошки. Джин так и говорит: будь ты двухметровой дылдой, каланчой, орясиной эдакой, смог бы также шустрить на сцене? Сальто вперед, назад, наискосок, пластика кошачья и прочие выкрутасы. Наш маленький акробат, гуттаперчевый мальчик… Ласковый и нежный. Вертлявый, бойкий, задиристый. Голые подкачанные плечики туда-сюда, пупочком засветил — полстраны в отрубе от любви и ненависти. Вот тут и не поймешь — то ли издевается, то ли подбадривает. Но вроде как не обидно, смешно даже и немножко лестно. Чимин смотрит на него снизу вверх как маленький котик на хозяина с рыбкой, улыбается глазами и получает тепло в ответ, такое, своеобразное. Неописуемое, необъятное. Ким Сокджин — целая вселенная.       — Люблю рыбалку! — торжественно, как будто объявляя о крупном выигрыше в лотерее, сообщает Джин. — Не хочешь съездить со мной? На природу?       На самом деле он рыбалку свою предлагает всем подряд, поэтому Чимин даже не думает соглашаться.       — Круто. Не хочу.       В ответ на него глядят каким-то нечитаемым рыбьим взглядом, поджимают губы и уходят молча. На рыбалку зовут все-таки не всех подряд.       Джин-хен любит разную агрессивную рисованную порнуху — только ее и смотрит, и Чимина это в самом начале шокирует до глубины души. Сам-то он любит обыкновенную, с двумя людьми желательно (без всяких там гэнг-бэнгов и двойных проникновений) и чтобы люди эти были в хорошей форме, подкачанные, красивые. А Джин-хен дрочит яростно на хентай с тентаклями, демонами и жертвоприношениями и это не волнует никого, кроме предебютного Чимина. Джин в четыре утра смотрит как орки сношаются поочередно с грудастой анимированной блондинкой в своем телефоне, а Чимин щурится сердито и близоруко на светящийся экран — у него единственного койка напротив Джина, тот даже не утруждает себя тем, чтобы накинуть одеяло на голову. Чимин в восемнадцать каждый день смотрит поганый хентай издалека — Джин-хен без дрочки заснуть может, а Чимин не может заснуть пока не подрочит Джин-хен. Неизвестно, нравится ли ему хентай с орками до сих пор.       Чимин начинает плотно заниматься организацией своего секса в двадцать один. Несмотря на несомненную привлекательность и популярность, обломы преследуют его один за другим. Кого попало тащить в постель они не могут: надежная визажистка, которую ему удается окучить и крепко так склеить внезапно увольняется, с одной милой айдолкой из популярной группы они никак не могут состыковать расписания, менеджер обещает ему разрешить этот щекотливый вопрос поскорее, но так и не приводит никого, а кругом весна, отношения, гон и течки. Джин-хен незаменимый даже в этом вопросе, он замечает, как у Чимина привстает очень конфузно на утренней репетиции, интересуется участливо:       — Давно не было?       Чимин соглашается отстраненно, а у самого от шепота этого вкрадчивого, за шиворот заползает горячий влажный слизень. Жирный похотливый червь. Тянется медленно и тягуче к низу живота и сворачивается там тяжелым теплым комом. Липкий и сладкий.       — Давно.       Джин-хен прекрасно видит его слизня и шепчет на ухо:       — Сексом можно заниматься не только с девочками.       И Чимин кивает ему в ответ. Ничего такого. Он прекрасно знает, что сексом заниматься можно не только с девочками.       Джин-хен сильный: одной ладонью он без труда удерживает обе якобы сопротивляющиеся руки Чимина, коленом разводит его податливые бедра в стороны. Не зря он смотрел столько сомнительной порнухи с абьюзом, сейчас он и Чимина выпорет также, как орки своих блондинок. Но вместо того, чтобы сиюминутно рвать задний проход своего зажатого обстоятельствами донсэна, он начинает пережевывать влажно мочки его ушей, как свой любимый мармелад, и говорит серьезно:       — Если ты сомневаешься, то можно притвориться, что ничего не было. Еще не поздно.       У Чимина на стояке возможно отпечаталась железная молния джинсов, ему страшно и любопытно одновременно, он мотает головой отрицательно, очень хочется, чтобы там сверху продолжили сосать его ухо и Джин сосет, быстро смекнув об этом. Вылизывает его всего, тщательно и с удовольствием, как будто Чимин стремительно тающее в его руках эскимо. Ни одна девочка так Чимина не лелеяла. Не каждая девочка сможет так обхватить его своими руками (и на руки поднять), чтобы укутать своей теплотой целиком и полностью.       Джин-хен не зря задрот. Все задроты — извращенцы, Чимин точно знает. Сомнительные лоли из аниме, вряд ли достигшие возраста согласия, рисованные очеловеченные пони, насилие с использованием посторонних предметов — лучше не предполагать, что ему может нравиться, пока он широко и жадно вылизывает беззащитные подмышки Чимина, нюхает их щекотно и шепчет подобострастно:       — Мой мальчик, не сопротивляйся.       Чимину противно, он бы сам ничьи подмышки нюхать не стал, но одновременно он испытывает жадный восторг, от чего-то такого, непривычного для стандартных постельных утех. Это не золотой дождь или копро-практики, конечно, но член его на такие ласки отзывается совсем отчаянно, пальцы на ногах поджимаются невольно, а в этом сопении прямо над его подмышечными лимфоузлами есть своя определенная философия.       — Не брейся до следующего раза, — шепчет Джин-хен.       А у Чимина дыхание перехватывает, да так, что он невольно начинает скулить.       — Не нравится?       Чимин подыгрывает ему, пытается скинуть себя понарошку, а сам притирается пахом покрепче, чтобы тереться головкой о чужое крепкое бедро и стонет так, будто вот-вот заплачет. А Джин-хен вдруг достает своего мармеладного червячка из черных боксеров и Чимин сразу начинает пытаться его с себя скинуть. Уже по-настоящему. Он глядит на багровый эрегированный член хена и отчетливо осознает, что не готов к такому повороту ни морально, ни физически. Джин-хен отваливается от него послушно и пытается отдышаться, мармеладный червячок торчит из его ширинки и укоризненно дергается от каждого его движения. Без объятий хена опять становится холодно и страшно.       — Я же тебя в самом начале спрашивал! — Джин-хен шлепает Чимина по обнаженному бедру, возмущаться он может даже тогда, когда нужно быть деликатным. — Пиздюк мелкий.       С Чимином деликатным можно быть не всегда. «Пиздюк мелкий» льнет к нему сам примирительно, не позволяет обиженно уйти дрочить в душ на хентай. Они просто лежат рядом, как сотни раз это делали проживая вынужденную совместную жизнь, дрочат рука об руку, разглядывая при этом друг друга внимательно, с любопытством и кончают даже будто одновременно — Чимин не помнит точно. Он спускает первым, выгибается в спине и стонет глухо в широкое плечо, шумно втягивая воздух маленьким носом, из-за чего Джин-хен рядом принимается громко охать и тоже сливает свою сперму куда-то на белую простынь.       — Извините, а что-то, какой-то как будто бы обед будет? — вкрадчиво интересуется Джин-хен у съёмочной группы. — А то там шестеро людей некормленых, только я один печенье с утра поел…        — Ты чего несешь, хен, какой обед? Нам выступать через час, — серьезно гудит Намджун, не отрываясь от телефона. Когда он сконцентрирован на работе — приколдесы и шутки отлетают от него как пули от терминатора.       Чонгук оглядывается по сторонам заинтересованным взглядом — какой-то как будто бы обед его тоже интересует. Остальные только фыркают — все знают, что Джин-хен это не всерьез, он разгущает тучи над их головами, в последнее время жизнь особенно нервная, на них давит общество, давит начальство, которое требует, требует, требует. Вот и сейчас пускай люди кругом подсуетятся из-за его капризной прихоти. Есть как будто бы обед все равно не станет никто, даже сам Джин-хен. Даже Чонгук, щенячьим взглядом гипнотизирующий блестящие пончики.       Чимин на жесткой сушке две недели — перед камерами нужно выглядеть идеально, особенно перед западными. И после джиновых псевдоистерик избалованной звезды он только и думает о том, что выступить им надо поскорее, выложиться на все сто, безупречно, идеально. Чтобы с чистой совестью потом забуриться к хену в номер, заказать методично все меню в их отеле и предаваться чревоугодию прямо в расстеленной постели, бессмысленно таращась в телевизор.       Джин-хен одуряюще хорош в своем натуральном цвете волос, они мокрые и пахнут сладким шампунем, он обхватывает Чимина бедрами как скрученное одеяло перед сном и начинает тереться тазом о его зад. Тискает в руках как игрушку, заставляет повернуть голову в свою сторону и влажно сосет его язык. Чимин позволяет, хоть и фыркает сердито, а Джин-хен обвивает его своими конечностями плотно, как анаконда — до собственного члена не дотянуться и Чимин ерзает беспорядочно, пытаясь упереться пахом хоть обо что-нибудь твердое. Джин-хен абсолютно эгоистичен в сексе, они им полноценно не занимались ни разу, но Чимин это уже прекрасно понимает — каждый раз он его использует как резиновую куклу, трется о ягодицы прямо в одежде, трахает между бедер и отваливается сыто на подушки, когда достигает разрядки. Джи-хен всегда засыпает моментально. Чимина это пиздецки злит, особенно, когда он на взводе — с него хватит, довольно. Он выворачивается из крепкого захвата загребущих рук и решительно стягивает с себя тугие джинсы вместе с бельем. Чимин пристраивается возле головы недоумевающего хена, проводит пунцовой головкой по его мягким губам, не сдерживаясь, стонет гортанно, когда его плоть упирается в зубы, а потом проскальзывает беспрепятственно за горячую щеку. Разомлевший от оргазма Джин-хен даже не понимает что собрался творить его мальчик. А мальчик сегодня решает стать орком, безжалостным, беспощадным. Чимин седлает голову Джин-хена и садится ему на грудь, тот придерживает его аккуратно за твердые ягодицы не отталкивает, но контролирует амплитуду движений таза. Он послушно сосет, втягивая щеки, неумело помогая себе языком и пропихивает практически насухую свой корявый средний палец в Чимина.       Чимин любит изводить его своим каркающим вороньим хохотом, любит раздражать, любит бесить. Ему нравится, когда на него злятся, поэтому он паясничает перед хеном нон-стоп, а когда добивается своего, просит плюнуть ему в рот. Джин-хен по-настоящему горячий, когда уставший и когда злится, когда съемки допоздна и когда они не могут отснять один жалкий кадр из-за сложной хореографии. У него заостряются черты лица, взгляд становится отстраненным, а эти вскинутые в пренебрежении брови… Чимину нравится, когда на него так смотрят. Джин-хена не просто разозлить — он очень уравновешенный и взрослый, а чиминью пакостливую сущность читает как раскрытую книгу. Как учебник, краткий гайд по вредным донсэнам. У Чимина получается разозлить его только тогда, когда он критикует его движения в танце или ошибки на сцене, поддевает за то, что голос его дает петуха в прямом эфире или на концерте. Это на самом деле обидно и заденет каждого, как профессионала, как человека, и Джин-хен подвергается буллингу до тех пор, пока он не решает наконец Чимина отшлепать за поганый язык. И да, у Чимина определенно есть кинк на что-то такое… он сам не понимает до конца на что.       Чимин отколупывает прилипшую к лицу Ким Сокджина маску хена как старую наклейку на холодильнике. Заглядывает под нее и испуганно пытается приклеить обратно, как было. Как было уже не получается. Слившаяся со всей сущностью Ким Сокджина оболочка легкомысленного хена-шалопутника, озорника и привереды истончается и исчезает по мере того, как ближе пробирается к самой его сути Чимин. Чимину от этой его сути страшно. А еще ему страшно интересно.