the best of starts, the broken heart, the stone

soulmate dry your eye

«…А теперь у нас пандемия коронавируса. Нашли в Китае вот год с небольшим назад. Ходим все в масках, как во время чумы, дистанцию держим, антисептики… У меня так руки от них сохнут, ты бы знал». Брайан смотрит в окно. Холодно. Дождь собирается. Лондонская погода всегда помогала им с новой музыкой. «Пандемия. Слово-то какое, представляешь? Ещё и в Британии новый вирус нашли… почему это так никого не удивляет? Я даже Стефана не видел уже, наверное, месяц. Хорошо, что мы успели всё записать». Он отсылал всё в Нью-Йорк, бережно, по крупицам. Каждую новую версию. Отправил Иман все винилы и диски, со всеми дизайнами и бонусами, которые только были. Футболку для их дочери, она любит Placebo. В какой-то мере. У Брайана, честно говоря, голова кругом. Ответы получал через раз — сложно понять реакцию. Она обещала включить их песни Дэвиду. Брайан бы сам, но вирус. Пандемия. На себя плевать — дома сын, рядом друзья. Так нельзя, нельзя; он уже не смог включить ему их юбилейный альбом первым. С их юбилейными треками. С их Лазарем. А теперь это. Невыносимо. «Я тебе альбом выслал. Послушай, пожалуйста, поскорее. Мне очень важно твоё мнение. Мир сейчас изменился так резко, мы, кажется, тоже. Надеюсь, это ничего, да? Мы ещё твои родные? Сочту за согласие? Ничего?» Есть песни настолько очевидно о Боуи, что Коди замолкает, а Стефан слишком понятно вздыхает. Спасибо, хоть язвить перестал, Брайану это невыносимо. Брайану всё сейчас невыносимо. В одной песне всё-таки решают ничего не менять. Будь как будет. И видеоряд под Дэвида сделают. Коммерция, а что делать? А когда вообще концерты-то? Брайана трясёт периодически, он прячется в одеяло и говорит, что холодно. Перестаёт так делать, когда от обогревателя рядом кружится голова, а ребёнок приносит уже которую, блять, кружку чая. Даже англичанином себя почувствовал, прости господи. Что-то так невыносимо скребёт внутри, помощи нет. Может, в наркотиках была бы. В алкоголе. Брайан уже и не курит почти, кашлять скоро нечем будет, а ему ведь ещё петь. Нужно петь. Иногда он читает статью о Дэвиде в Википедии. Про Placebo там две строчки, и те далеки от правды. Бесится. Хочет добавить. Не добавляет. Куда больше статьи злит мысль о том, что ни на один трибьют их не позовут. Никто о них не вспомнит. Может, их исполнение Five years и вправду не так хорошо? Дэвиду, кажется, нравилось. Или из вежливости? Они тогда были плохо знакомы, а Брайан больше и не спрашивал. Вот дерьмо. Когда, блять, голова уже успокоится. «С днём рождения, Дэвид. Мы тебя любим». Нет бы написать от своего лица, мудак трусливый. Не сказал и никогда не скажет. Старается даже не думать. Как будто горло не дерёт невыносимо и не хочется громко выть, сорваться назад во все зависимости, умереть от коронавируса по пути в Нью-Йорк, закопаться рядом, хоть сам, этими же руками, лишь бы рядом. Лишь бы костями чувствовать. Там бы цветы расцвели, соединились корнями. Брайан размышляет о том, какие цветы выросли бы из его сердца. Ответа не находит. Тоска. Лишь бы костями. Родственные души не умирают, блять, а он что тогда сделал? Улетел на Марс? Улетел на Марс. В Брайане не то невыносимо мало, не то невыносимо много храбрости. Так или иначе — крыша едет. Стремительно, без остановки, в сторону красной планеты. А если в Лондоне закопаться, костями почувствует? Или душой хотя бы. Брайан пишет в Инстаграме. Через минуту — лайк от сына. Невыносимо. Коди уже из тех, кому, дескать, повезло вообще быть с Боуи на одной планете хотя бы несколько лет, что говорить о чём-то большем. Они очень давно не виделись. Брайан стремился уберечь его от вида болезни Дэвида. Не вышло. Потом они долго мирились. Как вообще понять, понравился ли Дэвиду альбом? Брайан делает себе какой-то ёбаный смузи. Брайан ненавидит смузи. Коди любит. Брайан представляет, что смузи — водка. Татуировка с руки смотрит осуждающе, зато притворяться оказывается удивительно легко. А руки трясутся одинаково. Стефан зовёт отдохнуть. Опять детей двоих оставлять? Ужасно. Они снова будут слушать не то Placebo, не то группу Стефана, не то Боуи. Коди же знает, какой сейчас день. Да точно Боуи. Ужасные дети, ужасные, Брайан вообще детей не любит. Сегодня, по крайней мере. Хочется побыть одному. Он снова идёт слушать Лазарей по кругу, громко — на всю квартиру. Всё равно сын чем-то занят, не возмутится. Да даже если бы не был занят — не возмутился бы. Брайану невыносимо плохо. Он никого так, он никого так, блять, не любил. Не любит. Не полюбит уже. Говорят — один раз и навсегда, а он верит. Так легко он верил только в математику и, до определённого момента, в непогрешимость родителей. Невероятно. Говоря проще — пиздец. Брайан чувствует либо ничего, либо один раз и навсегда. У кого угодно голова бы кругом пошла, а он всё думает, что уникален — не уникален ты, парень, просто дурак с ментальными расстройствами, слишком много думаешь о пришельцах. Как же всё-таки сложно было писать этот альбом. И предыдущий. И каждую песню с девяносто седьмого. Или шестого. Или когда там, господи боже. Последняя песня особенно тяжела — Брайану трудно ставить точки. Окончания — это что-то для счастливых. Или дураков. Он не знает. Ну не для родственных же душ, в самом деле. Да будто он посмел бы открыть свой рот и сказать вслух. Нет, конечно. Творить — твори, в чужую жизнь не лезь. А какой был бы ответ? С другой стороны, а так ли важно? Зато они были бок о бок, это важнее. Важнее? Наверное. Это не было переоценено, блять, никак нет. В меру и как нужно, чтобы едва на грани от тоски дожить, пережить, выжить. Опять мысли путаются. Брайан хочет сегодня лечь спать рано, лишь бы число на календаре изменилось. Нельзя так, всё-таки. Надо будет лечь костями в сторону Марса. «Я тебя люблю».