Пять встреч, четыре слова

ЗИМА — Пушистая, неужели потерялась? Хотела сбежать, но и тут не получилось. Лисица заскулила, на боку была глубокая рана. — Дралась, жемчужная? Разве не видит, что она кицунэ? Почему не убьёт? Не поколотит ногами? Ведь ведьма же? Что ж ты за паренёк такой? Не боишься проклятый быть? Как 9 хвостов не замечаешь? И все бы задавать и задавать вопросы, но все, что могло позволить ее лисье тело это — скулить. От боли скулить. Не видела хищника, пробежаться решила, пройтись. До сих пор не понимает, как волка за спиной не почувствовала? Укусил ее, и магия не помогла. Хотя может из-за магии она ещё жива. Вот посмотреть бы на того, кто кицунэ не боится. Кто ночует в лесу, где полно ёкаев? Посмотреть бы в глаза такому бесстрашному. Но не может, глаза все закрытие и скулит бедняжка. Больно. Как бы выпутаться побыстрее, сбежать надо. Не пристало кицунэ с 9 хвостами возле человека крутиться. — Не скули, жалосливая. Сейчас помогу тебе. На шерсть капнуло что-то, почувствовался холодок и боль униматься стала. «Спасибо» Мысль пронеслась в голове лисицы. И может магическое что-то, или ее магия подействовала, но лисичке легче стало. В глубокую ночь проснулась. Сумела на лапы подвестись. Отряхнулась от листвы. Зима была, а листья сухого ещё столько снегом не укрыто было, но нельзя пачкать ей красивую шерсть. Оглянулась. Сидит возле костра, не спит. Может ждёт пока она человеком станет? Не станет, как сама не захочет. Подходить, не подходить? Страшно немного. Но хотел бы что-то сделать, сделал бы уже. Мягкими лапками пошагала по снегу. Костёр тёплый, приосанилась, 9 хвостов распушила. — Жива, сильная? Кицунэ склонила голову  на бок, чтобы рассмотреть своего спасителя. Красивый, глаза замечательные. Но раненый бедняга. Ведь кровь чувствует. Закружилась возле него, лапки на ноги поставила. Приглашение спрашивала. Хотела под сердцем посидеть. Отблагодарить спасителя — исцелить его. — Что, хитрая? Замёрзла? Не преградил ей путь. Вылезла на ноги, уставилась лисьими глазами, вопрос задавала. — Ниндзя — я, умная. Свилась клубочком на ногах, засветилась белым сиянием и сразу легче синоби стало. Не чувствовал боли больше, раны не чувствовал. — Спасибо, добрая. Хотел погладить. Но вскочила с него, зарычала. Оскалила зубы. Не любит кицунэ, когда ее трогают. Ещё раз залилась белым светом, но выросла, человеческого роста стала. — Что же синоби в лесу ночует? Голос острый, красивый, лисий… И сама красивая, какая красивая. Кимоно кровавое, фигура точеная. — Устал, спонтанная. Хитрая… Взгляд по его телу прошёлся. Не верит. Кто же синоби верить станет? — Как имя твоё, спаситель? Вопросы она тут задаёт. Умная. Но было ещё что-то в этих движениях. Таких плавных и грациозных. Сказал бы, что лисья походка. Но ведь не первая кицунэ попалась ему в жизнь. — Кадзу. Как тебя называть, загадочная? — Зови как до сих пор называл, Кадзу. Подошла не побоялась. Веер из-за пояса вытащила. — Поблагодарить тебя хочу, спаситель. Больше в жизни не увидишь, что покажу тебе. И как по-велению воздух мелодию создавать начал. Лисичка, не простая  — гейша. Как двигалась, как смотрела на него. Что веером махнет, то оставит серебристую нить в воздухе висеть. Хитрая лисичка, жемчужная… Права, ведь в жизни такого не увидит больше. И так смотрел синоби, чтобы все запомнить, каждое движение, каждый вздох, каждый взгляд, только ему подаренный. — Гейша… Прошептал одними губами, все глядя на неё. Может приворожила? Зачем, если касаться нельзя? Тогда в чем причина, что глаз оторвать от жемчужной не может? Ведь нельзя так. Дома Азуми ждёт. Любит. Но он же ничего не делает. Но он же и ее не любит. Давно чувства ушли, а все не решается сказать ей, что забыл давно. Вот бы ещё когда-то, жемчужную встретить. — Смущаешь меня таким взглядом. Улыбнулась… Достала з широкого рукава платок. Красивый шёлковый. Кровавый. Кинула ему в руки. — Сохраниш платок — станцую. Ещё увидимся, Кадзу. Опять белым светом залилась, лисью подобу получила. Кинула последний взгляд хитрый и упрыгала в лес. Шустрая… Платок травами пах… Синоби бережно сложил, спрятал. Раз это гарантия ещё раз увидеть лисичку, то сбережет. С собой носить каждый раз будет. — Буду ждать тебя, волшебная… ВЕСНА Давно уже не было у Кадзу заданий. Не верилось синоби, что весна время такое спокойное. Но грех было руки кровью умывать, если сакуры цвели. Красиво было, тепло. Ветер сдувал розовые лепестки и те кружили танец. Плавный, медленный, как кицунэ… Ждал ее сначала Кадзу. Домой лесом не спешил, все выглядывает, вдруг выбежит, или может выйдет? Но забыла его кицунэ… Столько времени прошло. Вздохнул синоби. Надо бы воды набрать, и ему и коню пить хочется. Свёл по горной вершине в лес. Холодная вода, свежая. Скоро и возвращаться надо. Дело к закату близится.  Умылся, а когда глаза поднял — не поверил. Сидит жемчужная на другом берегу ручья. Смотрит, наблюдает, вопрос в глазах хитрый крутится… Знает, что просит. Показал платок кровавый. Как новый, будто она только что отдала ему. А в скольких битвах он ему душу грел. Будто оберег. А может и была в платке магия? Только хитрая знает. Хвостами довольно помахала и в лес лёгким ходом направилась. За собой приглашала. Не думал долго Кадзу, коня оставил и в лес ушёл. Вывела его пушистая к дереву цветущему. Снова светом залилась… Он и забывать стал, какая красивая кицунэ была. Сей раз как весна была — в зелёном, как трава кимоно, как глаза его. — Привет, Кадзу. И голос мягкий, лисий. — Привет, терпеливая. — Ждал меня, синоби? — Где ж ты была, хитрая? — Всегда рядом была, вот только не видишь ты меня. Забывать меня стал, да? — Думал ты забыла. — Кицунэ не забывают, ниндзя. Злится… На него злиться, ведь подумал, что она слово не сдержит. В глазах искры пылают. Распустила белый веер и к дереву подошла, снова ветер мелодию петь начал.  Приручила непослушного. Лепестки нежные все возле ее танца крутятся, а она не позволит, чтобы кто-то красивей ее был. Не успели лепестки на землю падать. Сгорели в воздухе. Хитрая… Янтарная… И снова будто приворожил кто его. К движениям, к взгляду кицунэ, огнем пылающим. Последний раз как махнула веером вверх, так все цветки тлеть начали. Но только обгорели. Беспощадная… Властная… Только ей быть красивой в этой природе. — Не забывай меня, синоби, больше. Ведь не приду. — Не буду, вспыльчивая. — Мэй. А он все думал, какое имя у лисички? Какое может подходить ей? И сколько не придумывал, ничего не подходило. Мэй… Так кратко и нежно. А ведь будет знать и помнить.  Снова ждать будет, выглядывать. Даже если и приворожила, то пусть будет. Ещё б один раз кицунэ увидеть. Снова танец посмотреть. — Дай платок Кадзу. — Зачем, нежная? Не спорил, отдал. Спрятала в рукав кимоно и за секунду вытянула. Красивый, зеленый, а в углу имя серебряной нитью вышито. Ее имя… Мэй. — Ты жди Кадзу, вот только не ищи глазами, мне путь долгий предстоит, на север. Кинула платок синоби как и впервый раз. — Храни платок и себя храни, я ведь видеть тебя не буду, ниндзя. — Придешь ко мне ещё раз, верная? — Ещё не понял? Кицунэ словами не бросаются, Кадзу. Снова светом залилась. Снова пушистая. Вот только на сей раз к ногам Кадзу прислонилась. Потерлась как кошка и снова убежала вдоль холма. А солнце как раз садится начало. — Буду ждать тебя, прекрасная. Снова на платок взглянул. — Мэй… ЛЕТО Лето быстро скрылось за горизонт. Уже листья жёлтые падать начали. Значит быстро холода наступают. Надо бы тёплых вещей закупить и припасов. Ведь сейчас и найти проще, и дешевле все обойдётся. Все шёл и шёл Кадзу по ярмарке. Искал себе, никого не трогая, вдруг услышал голос знакомый, лисий. — Спасибо вам, не забуду вашей доброты. Все оглядываться и оглядывался, где же лисичка делась? Ошибся? Не мог. Запомнил ее голос, как свой собственный. Нашел. Кимоно золотое, вот только кровью запачканное, случилось что-то. — Да что ты, милая, помогу такой красивой. С кем говорит? Подошёл через толпу. Кто ещё лисичку хвалит может, как не он? Злость закипела в синоби. Ведь он есть, а она тут у других помощи просит. Удивился, когда увидел дедушку, а ведь готов был уже убить. Вот что кицунэ наделала. — А это муж, наверное, твой? Смотри, как быстро прибежал, как услышал, что я тебе глазки строю. Стал как укопаный, что сказать не знает. Закончила лисичка з бинтом на своей ноге возится. Поднялась. — Привет, неуклюжая. — Рано с тобой мы встретились, Кадзу. Скучал, как скучал за голосом, за глазами. Но измученная была пушистая. Ведь тоже дралась с кем-то, откуда же рана на ноге? Кто ранил его жемчужную и огненную? — Не юли, я ведь ждал тебя, красивая. — Покажи мне. Глаза измученные, пытливые. Ведь надеется, что с собой носит ее подарок. А носит ведь. Как грусть, тоска возьмёт его, так вспоминает про подарок. Силы потусторонние просит, чтоб берегли смелую. — Пошли, Кадзу. Ни слова не говорила, шла в сторону леса. Старалась не хромать, да все не получалось. Упертая.  И помощь принять не хотела. Сразу глазами злыми блеснула. Нельзя трогать ее. А ведь никогда и не трогал. А хотелось ощутить под пальцами молочную кожу. Идет слепо в лес… За ней идет. — Заколдовала ты меня, волшебная. — А сам как думаешь, синоби? Опять глаза хитрые, умные. Завела его над реку. Измучалась… Села под камнем большим, тяжело вздохнула. Раненая… Ведь из-за этого лисичка серьёзная была. Когда Кадзу пламя развел, все ждал, что делать будет. Ведь не станцует - не сможет. — Учили меня, синоби, что если гейша не танцует, то точно историей удивит. Улыбнулась измученно. Рукой махнула и в воздухе картинка заиграла. Рассказала ему гейша 3 истории той ночью и все в воздухе рисовала. А он как ребёнок, сидел и слушал ее, ждал когда продолжит. Как смеялась сказочная, когда синоби возмущался, или грустил. Другим его делала, на себя непохожим. И все больше не хотелось, чтобы лисичка уходила. Ведь это надолго. Пытала и мучила кицунэ разлукой. А ведь теперь снится ему будет. — Говорила ведь, что рано встретились с тобой Кадзу. Я окрепнуть должна была. — Что ж ты делаешь такое, пушистая? Почему угрозу своей жизни ищешь? — Не спокойно в мире духов, Кадзу. Поделились ёкаи, выбирают сторону. Или ты бережешь, или убиваешь. — И на какой ты стороне, храбрая? — А ты как думаешь, синоби? Не знает, что ответить. Кто перед ним сидит? Тёмная или Светлая? Какая бы не была, лишь бы приходила, лишь бы не оставила. Ведь здесь каждый день ждёт. Лег на землю, звезды яркие были. До сих пор не понимает, как уснул. Когда проснулся ранним утром, лисы уже не было. Испугалась, что не дал ответа? Не попрощалась, просто так ушла? Неужели последняя встреча с жемчужной? Пошел посмотрел. Платок, золотой. А в угле снова надпись. «Мэй. Единственная» Значит ещё встретятся. Ещё придёт к нему, утешит. Лишь бы хорошо все с ней было. Лишь бы жила. И он постарается жить. — Жду тебя, единственная. ОСЕНЬ Ведь как попасться мог в ловушку. Как? В какой момент ошибся? Вот конец теперь ему придётся. Мучили его целыми ночами, за решёткой пытали. Думал как выбраться, должен, ведь погибнет… В холодную осень погибнет. Никто не найдёт, выкинут мёртвое тело. Кому будет дело до очередного пленника? Рана в боку уже начала болеть из-за грязной повязки. Быстрее из-за заражения крови умрёт. А платок все сердечко греет. Вдруг действительно волшебный? Но запачкает сейчас в крови, как кицунэ отдаст? Или лучше уже испачкать, но действительно отдать, живым ее встретить. Не думал долго синоби, приложил платок к ране, сразу почувствовал как легче становилось. От того, что освободился от боли, ещё больше сил утратил. Смерти ждёт. Главное, чтобы бы быстрой. — Что ж ты, Кадзу, в неприятности попадаешь? Не возьмёшь с тебя раз клятву об жизни, так ты и умереть уже спешишь. Только, чтобы не снилось. Только, чтобы не мара от голода и жажды. Только, чтобы за решёткой ее силуэт был. — Покажи сначала. Да лисичка все-таки. Ее голос. — Опоздала ты, верная, твой платок уже моей кровью запачкан, поверишь? Тишина… Думает, стоит в голубом наряде, словно сама ночь к нему пришла. Не поверит… Cкрипнула решётка. — Поднимайся, Кадзу, выходить будем. — Забудь, храбрая, я идти не могу, а тут бежать надо. — Это ты забываешь, кто я. Упрямая… Помогла подняться. Под руку взяла. На минуту задумалась. Осветила голубым светом двоих. — Что же ты сделала? — Теперь нас никто не увидит. Только ёкай, но меня пропустит, тут все меня знают. Держись Кадзу. Удивлялся. Охрана бегала возле них, искала с гончими псами и не замечала. Так вывела его кицунэ к повозке, сама запрягла, увезла за город. Сама комнату сняла в постоялом дворе, и весьма неплохую. Сама его туда завела. Испугалась когда увидела рану. Сразу  перевязывать начала. Платок свой промыла, да вот только кровь уже не отстирается. Хотел Кадзу ощущать ее прикосновение, но из-за лихорадки тела не чувствовал, единственное о чем просил, так чтобы не сон был, не иллюзия. Чтобы спасённый был, спасённый ею. Веки тяжело закрывались. — Ведь не уйдёшь? Не знает сказал, или нет. Может подумал только? — Не уйду. Лишь бы не сон. Лишь бы не иллюзия. Утро встретило холодом. Он ужасно замёрз. — Что с тобой Кадзу? Обеспокоенна. Боится, чтобы ему хуже не стало. Укрыла тёплым одеялом и сама к нему забралась. Какая тёплая, какая нежная, спокойная. Гладила его по волосам, говорила, как напугал ее. Говорила, что и сейчас рано к нему повидалась. А ему спокойно было. Возле хитрой и коварной кицунэ спокойно. К вечеру минула лихорадка и Кадзу встал на ноги. — Благодарю, спасительница. Глаза сразу нежными стали, довольными. Протянула голубой платок. Неужели снова прощается? Не отпустит. Сколько может бегать от него. Сколько ждать ее снова? Вдруг играется? Вдруг только забава это? Ведь кицунэ… Хитрая, коварная. — Приду последний раз, Кадзу. Сбережешь платок твоей останусь. Потеряешь — буду знать, что забыл меня. Убежу, никогда больше не увидишь. — Мэй… — Как имя мое красиво звучит от тебя, синоби. Гордись. Влюбил ту, в которую влюбляются все. Как сердце застучало. В 2 раза быстрее. Затуманила, лисица ум. Затуманила сердце. Глаза такие колкие, уверенные, не боится. Готова услышать, что скажет он ей. Пусть будет и ответ, который колит сердце. — Единственная… К губам прикоснулась своими. Жар развела по телу. Не удержится. Так ждал ее долго. Губы сладкие, как мёд. Горячие, как лава. 4 встречи. В последнюю заберет к себе никогда не отпустит. — Мне пора, Кадзу. Девушка вышла с окия, оставив его сгорать заживо, в своей же крови. Ужасная… Бездушная… Разве можно мучить так любимого? Единственное напоминание что оставила это — платок. «Мэй. Единственная твоя» По слову добавляла и какое же последнее будет? Что напишет кицунэ? Каким словом очарует собой полностью. Его единственная, его честная, его добрая. Его… Только его. ЗИМА Зима была лютая, холодная… Лес замело так, что пройти нельзя было. Он вернулся, с очередной резни, вернулся. Злой, замученный. В доме уже горела печка. Чонган наверное распалил. Сейчас бы в воду, искупаться, смыть всю кровь. Дома пусто. Одиноко… Вода смыла с ниндзя кошмар его ночи. И только прикрыв глаза снова видел её., жемчужную… То танцует в лютую зиму, то в горящих лепестках. — Где ты, Мэй? Едет- думает о ней, ест - думает о ней спит — она сниться. Единственное где не отвлекался на мысли — это бой. Чтобы выжить, но и то чтобы ее увидеть. Переоделся все в чистое. Измученный. Сонный. Один. Что же ты наделала Мэй? Раньше одиночество было сказкой, а теперь хуже ада. Когда же ты придёшь, когда станешь хозяйкой этого дома? — Надо звать громче, Кадзу. Ведь за окном такая вьюга, не услышу… Подорвался, стоит спиной возле камина. Стройная, гордая. В халате из кружева только стоит. Цвета крови, как той зимой. Той роковой зимой. — Покажи. Знает, что просит. Вынул с кармана голубой платок. Отдал. — Останешься, властная? Только ухмыльнулась. Стройные руки развязали пояс и скинули кружева к ногам. Как красива, о боги, как красива. Как блестит белая кожа под светом огня. Как блестят глаза. Упрямо, сверхно, остро, бесстрашно. Как дикий зверь он накинулся на хрупкое тело. Он ждал. Так терпеливо и мучительно. И сейчас кажется ускользает, снова оставит его. Как страшно внутри. Надо успеть. Успеть надышаться, поцеловать каждый миллиметр кожи. Его… Хитрая, умная. Пленила и убила его. Как красива. Стройная и гибкая. Длинные ноги скрестились на его бёдрах, притягивают ближе. Жара, тепло. Как только он чувствовал под собой ее голое тело, издавал рык, дикий. Целовал, кусал. Он ждал этого. Руки припечатали ее и он рывком оказался в ней. Мокрая, какая же мокрая. Выгнулась под ним дугой, и стонала от боли. Тела покрывались потом. Стало слишком жарко. Но она красивая в тусклом свете. Измученная, такая запрещённая… Прекрасная… Устал, устал ее мучить. Приподнял ее на себя, на колени. Она поняла. Двигалась медленно, нежно. Он целовал ее ключицы, ее шею. Она издавала тихие стоны, прячась за его плечом. Каждый сантиметр, каждый поцелуй, взгляд. Все кружили голову. Заставлял тонуть, задыхаться. Прекрасно… Ещё несколько движений и девушка вздрогнула сжала бедра и обмякла. — Ещё немного, хорошая. Он снова поднял ее под себя и целовал рывками, ведь чувствовал, что скоро и ему конец. Прижился к женскому телу и кончил. Он упал на холодные простыни и прижал ее к себе. — Моя, навсегда… Девушка протянула красный платок. «Мэй. Единственная твоя, навеки…»