быть

Киёко проснулась уже далеко за полночь. Сквозь тёмные шторы пробивался рассвет, рядом никого не было. Сбитая простынь в неверном свете казалась серой, контрастировала с молочной кожей, совсем белой на фоне постели: Киёко засмотрелась на эту разницу, растекаясь по всей кровати и с наслаждением потягиваясь. На тумбочке сиротливо стояла кружка с недопитым кофе, и девушка задумчиво побренчала ложкой — передумала пить, уже чувствуя фантомный привкус горечи на языке и заранее морщась из-за него. Спущенные на пол ступни пронзило холодом, Киёко спешно потерла одну ногу о другую, поднялась, тихонько привыкая к леденящей кожу поверхности. Со встретившейся на пути напольной вешалки она похитила белую рубашку, мягкую, словно обнимающую каждый сантиметр тела в местах, в которых его касалась. Искомый ею человек обнаружился на балконе. Взъерошенные волосы в свете первых лучей утреннего солнца, россыпь созвездий-родинок на бледной коже, не заженная сигарета, зажатая между пальцев. Скрипнула балконная дверь, Сугавара обернулся и подарил Киёко короткую полуулыбку. Здесь действительно было на что засмотреться: и так красивый подсвеченный рассветом Сугавара казался чем-то непринадлежащим этому миру, незнакомым и неземным. Киёко протянула руку, касаясь чужого предплечья. Сугавара, погруженный в далёкие от реальности мысли, снова перевёл на неё взгляд, вопросительно склоняя голову набок. Она таяла под серебром его глаз, такая обычная, скучная и земная. Сугавара перехватил её пальцы, прижал к губам. Выдохнул короткое укоризненное:  — Перестань.  — О чем бы уничижительном ты сейчас не думала, просто прекрати это, Шимизу. Уголки её губ дрогнули: так легко и просто он читал все её мысли. Киёко высвободила ладонь, прижала её к щеке Сугавары и растворилась в моменте: щекочущий кожу солнечный свет, приятная ткань хлопковой рубашки, гладкая кожа под тонкими пальцами, изящный профиль, на который никак не насмотреться.  — Такая красивая. Пальцы ласково огладили ладонь, пробежали по предплечью, осторожно притянули в объятия, ловко ухватив за локоть. Как он это делал? Гипнотизировал одним своим присутствием, позволял чувствовать себя свободнее всех на свете, дарил ощущение, что ты на вершине мира и вне всех его благ одновременно. Освобожденная. Никем и ничем необремененная. Принадлежащая только этому рассвету и дрожащей в воздухе тишине. Сугавара прижался к ней со спины, едва ощутимо касаясь губами макушки.  — Эта рубашка идёт тебе гораздо больше чем мне. Киёко почувствовала лёгкость и смех, пузырящийся теплом в её теле.  — Думаю, добрая половина твоего коллектива на работе и многие ученицы с тобой не согласятся, — пыталась спрятать смешинки в голосе она. Сугавара рассмеялся в ответ, прижимаясь к ней сильнее. Киёко почувствовала его желание, ощущая твёрдость в районе бедра, и добавила:  — На такую красоту грех не полюбоваться. Сугавара зарделся. Такой невозможный и всемогущий, он оставался мальчишкой, когда играл с ребятней на переменах на работе, созванивался с Дайчи, обмениваясь последними новостями, шутливо наставлял Кагеяму, если тот находил для семпая свободную минутку, когда был рядом с ней.  — Как жаль, им остаётся только любоваться, — Сугавара оставил несколько поцелуев на шее Киёко, вынуждая её обернуться. Они занялись любовью прямо там, в теплом свете рассветных лучей и на ледянящих кожу после холодной ночи поверхностях, сгорая от желания и нежности, страсти и болезненного надрыва. Это было хорошо. Хорошо, просто восхитительно, Киёко, забившаяся в руках Сугавары после сладкого оргазма, почувствовала горячее семя, стекающее по внутренней стороне бедёр, прижалась ещё сильнее к чужому разгоряченному телу. Невероятное ощущение. Быть, желанной, быть свободной, быть любимой во всех возможных смыслах. Чувствовать горящие следы укусов-поцелуев на ключицах, любоваться отметинами, оставленными собственными губами, наливающимися алым на болезненно бледной коже. Задыхаться и дышать полной грудью одновременно. Они курили одну сигарету на двоих, долго, растягивая никотиновое удовольствие и губя лёгкие с фаталистическим равнодушием. И, даже закашливаясь от слишком сильной затяжки, Киёко дышала. Полной грудью. Пьянящее чувство свободы захлестывало её целиком, и скользящий по телу Киёко взгляд Сугавары отзывался приятной щекоткой, а не желанием свернуться в комочек и спрятаться от всего мира за семью замками, как это было обычно от взглядов мужчин. С Сугаварой все было просто. Спокойный и радушный, он одним видом внушал доверие, что хотелось вложить руку в его ладонь и ответить да на любую авантюру, какую бы Сугавара не предложил.  — Спасибо. Прозвучал оглушительно в тишине голос Киёко.  — Я бы сострил «за что?», — Киёко тут же пихнула его плечом, и завалившийся в противоположную сторону Сугавара закончил со смешинкой, — но лучше не стану. За оконным стеклом уже вовсю просыпался город: машины разбивали хрустальную дремоту улиц своим гулом, тут и там виднелись фигурки спешащих куда-то людей, а Киёко сидела на балконе, пряча зябнувшие руки в рукавах рубашки, привалившись к чужому (совсем нет) плечу, и ей казалось, что у её ног лежит весь мир.