Атанасия держала руки на ветру, махая ими верх-вниз, как птенчик, что едва ли высовывал крохотный клювик из теплого гнезда из-за боязни выпасть. Ей нравилось чувствовать прикосновения теплого ветра к румяному лицу.
Зеленое платьице с вышитыми ромашками на передничке вряд ли могло сравниться с роскошными нарядами из дворца. Они украшались драгоценными камнями, золотом, атласными тканями и бархатом — подчеркивали статус и красоту юной принцессы. И Феликс с радостью был готов потратить несколько десятков золотых, чтобы купить самые красивые и яркие платья для дочери, но по словам Лилиан, Атанасия сама выбирала что-то простое и нежное, не рассматривая платья с вычурными украшениями.
Малышка с нетерпением ждала, когда мама вышьет последнюю линию зелёного стебля, мечтая поскорее выйти в новом наряде на прогулку.
И, наконец получив долгожданный подарок, она довольно сопела, крутилась в разные стороны перед зеркалом, при этом сияя, как настоящая звездочка, а затем хватая отца за руку и вытаскивая на улицу.
До переезда Атанасия не могла покидать пределы своей комнаты, зная о цветах и растениях лишь из книжек и рисунков в них. Принцесса, рождённая с топазовыми глазами, не могла прятаться среди простого народа, да и расхаживать, как дочь герцога, тоже.
Для противников императора она не брошенный ребенок — она оружие против собственного отца.
Красивая соломенная шляпка украшена искусственными цветочками. Два небольших светлых хвостика на затылке подвязаны розовой атласной лентой. Со стороны девочка выглядела очаровательно-мило, как подобает четырехлетнему ребенку в окружении белёсых ромашек.
Вытянув ноги, Робейн оперся спиной о дряхлый ствол старого дуба. Деревенское лето оказалось довольно жарким по сравнению со столичным. Похоже, он отвык от настоящей обелийской погоды, постоянно прохлаждаясь во дворце. Выслушивал монотонные речи послов и аристократов или разгребая стопки накопленных за неделю документов и писем, пытаясь найти в этом хаосе одно-единственное, которое нужно правителю.
— Атанасия, у тебя очень красивый и редкий цвет глаз. Правда, они похожи на настоящие топазы? Взгляни.
— Разве? У меня такие же, как у мамы, — голубые!
Он редко снимал толстый плащ с начищенным золотым гербом империи. Находясь в чужой тени, Феликс привык к морозящему холоду. Привык к непогоде или отсутствию настроения у Клода, из-за чего весь день мог пойти наперекосяк. Кажется, он мог привыкнуть к чему угодно, оставаясь твердой опорой императора.
Сощурившись, Феликс пытался найти дочь. Заметив в высокой траве знакомую шляпку, он расслабился. Размяв плечи, он сел поудобнее и следил за тем, как дочь носится по полю и собирает цветы. Сердце глухо постукивало в груди, пытаясь выбраться из стальных тисков потаённых страхов. Робейн боялся потерять Атанасию. Одна только мысль, что с ней может что-то случиться, выворачивала его душу наизнанку, выжигала огнем огромные дыры на мягкотелой душе, которые вряд ли бы затянулись. Он бы мог рассказать о своих переживаниях Лили. Она бы точно нашла тысячу и одну причину выкинуть глупые мысли из головы и, крепко держа за руку, подбодрила.
Но увы, страхи не были беспочвенны.
Когда они ещё жили в постоялых дворах, стараясь запутать следы, не оставаясь на одном месте долго, как бывший личный рыцарь и человек, приближенный к короне, он был обязан сообщать о каждом своем шаге доверенному лицу. Но в те дни на него навалилось столько дел, что он просто-напросто не успел ответить на все пришедшие письма из дворца и вовремя их передать. Потому через несколько дней у ворот дома появилась королевская гвардия, которая требовала прибыть новоиспеченную чету Робейн во дворец и предстать перед императором. Получив отказ выполнить требования, мужчины возмутились и попытались настоять на своем. Но увидев, как Феликс, не церемонясь, с помощью магии призвал меч, они спешно покинули двор, ибо не рискнули пойти против легенды Обелии — Кровавого рыцаря.
После этой неприятной истории мужчина боялся оставлять без ответа любое письмо, которое получал. Что, если они снова придут, когда его не будет рядом с семьей, и попытаются забрать Атанасию? А что, если?..
Феликс сипло вздохнул, пытаясь выкинуть ужасные образы из головы и занять её чем-то более приятным. Дурацкая паранойя не давала ему покоя и активно сводила мозг с ума.
«Какую угрозу можно создать в отдаленной деревушке, расположенной в юго-западной части Обелии? Эти земли почти двадцать лет принадлежат нашему дому», — пытался убедить себя в этом он. — «Не существует в мире такого глупца, который рискнул бы сунуть сюда нос и остаться живым».
— Папа! — Атанасия сорвала несколько ромашек и, выскочив из зарослей, поднесла к его носу. — Смотри, какие ромашки!
— Очень красивые, — взяв из крошечных ручек пару цветков, Феликс улыбнулся. — Давай соберем маме букет?
— Большой! — радостно воскликнула она, размахивая руками и оглядываясь по сторонам в поиске любимых цветов Йорк. — С самыми красивыми цветами на всей поляне!
Феликс улыбнулся Атанасии, всё ещё держа в руках врученные стебли оборванных ромашек. Горький осадок в сердце продолжал мешать наслаждаться долгожданной прогулкой, о которой так мечтала Ати.
Сегодня утром он снова получил злосчастное письмо из дворца. Спустя почти год молчания со стороны императора.
Стоило разорвать печать на конверте и достать небольшой листок, Робейн почувствовал, как вся тяжесть его решений, копившаяся годами, наконец навалилась на плечи, надламывая внутри стальной стержень.
Вчитываясь в хаотичные строчки, Феликс бледнел. Если раньше Клод излагал свою мысль сухо и по существу, требуя его скорейшего возвращения, то теперь он красноречиво расписывал то, как его голова будет висеть на центральных воротах, если он не вернётся вместе с принцессой обратно во дворец.
«Почему сейчас?» — недоумевал Феликс. — «Почему спустя столько лет он начал вспоминать об Атанасии?»
О том маленьком свертке, что хныкал и плакал в поисках своей мамы, лежа на полу, среди бездыханных тел прекрасных женщин, с которыми император жестоко расправился. Девочке, которую так любила леди Диана и так ненавидел Клод. Насмехаясь, желая посмотреть, сколько проживет ребенок с таким именем.
«Почему?» — не унимался Робейн. — «Если Вы хотели забыть о леди Диане и ребенке, почему желаете встретиться? Разве Вы не радовались, когда она не жила во дворце? Не называла Вас «отцом», не пыталась привлечь Ваше внимание, как подобает ребенку? Почему? Ну, почему же Вы так упорно продолжаете желать того, от чего сами отказались?»
Стукнувшись затылком о дерево, рыжеволосый сморщился. Когда рыцарь приподнял голову вверх, его лицо обожгло прямыми лучами солнца. Но он не колыхнулся, оставаясь в той же позе. Постоянные думы сводили с ума. Феликс чувствовал как страх вкупе с воспаленной паранойей проникали под кожу, отравляя кровь, поражая сердце и разум. Он болен. Болен самой страшной и неизлечимой болезнью — любовью.
— Папа! Ну, папа! — Атанасия недовольно надула щеки, высыпая кучу цветов прямо перед ним. — Не спи! Иначе солнечный зайчик прыгнет на голову!
— Прости, — виновато почесав шишку, Феликс принялся рассматривать цветы. — Ого, сколько ты набрала, не много ли?
— Ати хотела принести маме самые красивые, но их оказалось так много, что Ати не могла выбрать… Поэтому решила принести все! — озорные топазовые глаза довольно блеснули, заметив, как отец положил цветы, что держал в руках, в общую кучу. — Папа, а ведь можно сделать целых два букета! Мама будет рада получить вдвое больше цветов, правда?
— Конечно, если ты собрала их специально для неё в красивый букет, Лили будет очень рада.
Загоревшись идеей порадовать маму, Атанасия начала выбирать ромашки для своего букета. Постепенно девочка сложила их в определенной последовательности, чередуя с одуванчиками и маками. Робейн же повторял за ней, стараясь поспевать.
Схватившись за алый бутон мака, он вдруг вспомнил причину, по которой они решили переехать именно сюда, нежели наслаждаться погодой в высаженном саду у резиденции с высоким забором и искусственными ограждениями.
Это случилось примерно несколько дней назад.
Леди Диана любила красные розы. Именно для их свиданий и чаепитий император приказал посадить несколько розариев у Гранатового дворца. И когда они с семьей переехали сюда, он распорядился, чтобы посадили те самые прекрасные розы прямо перед окнами дочери.
— Атанасия, твоя мама очень любила эти цветы…
— Мама? Мама не любит розы, мама любит ромашки.
Но Атанасия не любила розы. Для неё они были «игрушечными» цветками, которые могли лишь украшать, а не радовать и вызывать живой трепет в сердце. Пустышки, что со стороны безусловно красивы и загадочны, но внутри являются полыми.
Феликс до сих пор помнил, как Ати прямо на его глазах схватилась за колючий бутон и, сорвав его, начала отрывать лепестки, пытаясь докопаться до сердцевины. Вырвав даже самые хрупкие листики, она протянула родителям кусок стебля и пустую основу. Тем самым девочка показала, что была права в своих словах.
В тот момент она выглядела как искусная копия Клода, чем заставила его сердце содрогнуться. Но лишь на мгновенье.
Что бы не случилось, Феликс любил и будет любить её, принимая как собственного ребенка. Её ещё детская красота отдаленно напоминала о леди Диане: черты лица, глаз, носа, даже вьющиеся локоны волос с золотым отблеском.
С каждым днем Атанасия становилась всё прекраснее и прекраснее, походя на маленькое солнышко. Стоило ей только войти в комнату, как помещение переполнялось теплотой и светом.
Но упертый и до боли прямолинейный характер достался ей от Клода. И порой это заставляло молодых родителей переживать за будущее малышки. Феликс беспокоился, не станет ли это причиной многих несчастий девочки? Но подобные опасения были напрасны. Атанасия проводила очень много времени с ними и совсем скоро переучилась, забыв про прежние привычки и заменив их другими.
Робейну нравилось наблюдать за тем, как Атанасия смущенно заглядывала ему в глаза и о чем-то вежливо просила, как это делала его любимая Лили. Или когда от волнения могла начать засыпать вопросами, точь-в-точь повторяя его самого.
— Атанасия, когда ты была маленькой, ты жила в большом-большом дворце…
— Комната папы с мамой и правда больше комнаты Ати.
Она начала меняться все сильней после появления в жизни герцога Робейна. Любящего дедушки, что с обожанием смотрел на свою внучку, одаривая подарками за каждое выученное слово на иностранном языке, и наивно полагая, что их будет от силы два-три. Вот только он не учел одного — Ати оказалась врожденным вундеркиндом и щелкала, как орешки, слова и правописание.
Феликс наблюдал за тем, как она росла, с пеленок. Как сделала свои первые шаги, желая забрать любимую игрушку из рук матери. Как забавно произнесла первые слова, пытаясь выразить все то недовольство, что испытывала, после изображения на листке бумаги папы не такого, какого бы ей хотелось нарисовать. Как сбегала от горничных и фрейлин, прячась под столом в его кабинете. Как училась читать и писать.
Его любимым воспоминанием было первое чаепитие, которое она самостоятельно организовала, написав папе с мамой приглашения.
Каждый момент, даже крохотный и едва примечательный, становился драгоценным сокровищем, которые он оберегал с особой осторожностью, тратя не один камень памяти ради небольшого воспоминания.
Счастье — стать отцом.
Феликс никогда не сомневался в принятом решении, сколько бы Его Величество не бросал на него холодных взглядов и не повышал голос, пытаясь припугнуть. Тогда, стоя рядом с расстроенной Лили, что качала малышку на руках и пыталась утешить после приснившегося кошмара, он смолчал, глотая обидные слова.
— Не хочешь взять Её Высочество на руки? — неуверенно спросила Йорк.
Впервые за три месяца общения, она позволила ему притронуться к принцессе.
— А можно? — осторожно спросил он. — Я же… Да и—…
— Твои глаза сами за себя говорят, — честно призналась Лилиан. — У меня точно такие же. Опечаленные, наполненные грустью и отчаянием из-за несправедливости к принцессе Атанасии.
Рыцарь понурил голову, сглатывая горькую слюну.
— Вот, — она аккуратно протянула малютку на его руки, показывая как держать. — Ваше Высочество, посмотрите, это тот самый рыцарь, который так беспокоится о Вас.
Услышав ласковый голос няни и замерев, Атанасия задрала округлый подбородок и вгляделась в его очертания слегка опухшими от слез большими глазками. Она смотрела прямо на него чистыми топазами, заглядывая в саму душу. Ати ухватилась руками за его лицо и с большим любопытством ощупывала кожу и волосы, впитывая незнакомый запах и прощупывая ткань, из которой был сделан воротник. И когда наконец закончила своё внимательное рассмотрение, снова посмотрела в глаза и улыбнулась.
Словно уже тогда всё поняла.
С того самого дня в нем что-то всколыхнулось. Не только чувство справедливости, но и что-то ещё. То, что не давало покоя, сна и отдыха от изнурительной работы. Каждый раз, когда он закрывал глаза, слышал, как принцесса плачет и зовет Лилиан, но та не улавливала детского крика. Постепенно её голос затихал, становясь всё более протяжным и сиплым, пока окончательно не пропадал в мертвой тишине.
Феликс подрывался с кровати, надевал неприметную одежду, подобно той, что носила прислуга с кухни, и пробирался в Рубиновый дворец, наблюдая за самыми скверными сценами, которые мог вообразить.
У брошенной принцессы не было никого, кроме фрейлин и нескольких горничных, что остались после той роковой ночи. Но и те несильно переживали за малышку, предпочитая тратить деньги из казны на собственные нужды, а если не их — то брать вещи из дворца, вывозя их глухой ночью из императорского городка и продавая через знакомых торговцев на рынке.
Когда афера вскрылась, рыцарь немедленно рапортовал императору о происходящем беспределе, но тот лишь отмахнулся:
— Пусть делают, что хотят. Мне абсолютно неинтересно, что творится в Рубиновом дворце.
Робейн до боли закусывал губы и продолжал молчать, видя, что Клод не врал, и ему действительно неинтересна судьба девочки. Феликс старался тратить всё свободное время на принцессу. Он не позволял наглым воровкам брать что-то из дворца, внимательно наблюдая за каждым их действием и передвижением. Он скрупулезно ввел подсчет денег и буквально прибивал к стене тех, кто пытался потрать лишнюю золотую на свои нужды.
Как оказалось, дела у Рубинового дворца были намного хуже, чем он мог даже предполагать. После смерти леди Дианы и остальных наложниц, прислуга разворовала большую часть казны, и те, кто нагреб слишком много, побоялись оставаться на своей должности и совсем скоро уволились, а затем сбежали в самые отдаленные города Обелии. Даже если бы Феликс и хотел заставить преступников ответить перед законом, он не мог оставить пост и поехать за ними.
Лили улыбалась, искренне благодаря его за помощь и поддержку. Она давно привыкла к выходкам остальной прислуги, не имея никаких полномочий пресечь этот кошмар. Всё, что она могла, — придумывать, как накопить денег на игрушки и вещи для Атанасии, да и оплатить работу учителей в перспективном будущем.
Любая другая главная горничная дворца попросила бы аудиенцию у императора и, предоставив необходимые документы, получила бы дополнительные отчисления. Но увы, только не горничная нелюбимой принцессы.
Наблюдая из коридора, как Йорк старательно откладывает деньги на все расходы, у него защемило сердце. Он чувствовал себя грязным и отвратительным человеком, который мог лишь стоять и смотреть со стороны, как никому ненужная брошенная принцесса Атанасия лежит в колыбельной одна, без чьего-либо присмотра. Как Лили пытается справиться со всеми обязанностями и делами, чтобы обеспечить хорошую жизнь девочке.
Остатки чистой веры были растоптаны и смешаны с грязью наглой лжи. Феликс окончательно потерял всякую надежду понять повелителя, наполняясь злостью и глубокой обидой, что старательно скрывал, пока наконец сердце не переполнилось чернильными чувствами.
Он до последнего надеялся его вразумить. Давал столько шансов изменить свое решение и попытаться принять ребенка.
— Ваше Величество, но принцесса — Ваша дочь! Поймите же Вы наконец, это последний подарок леди Дианы! Разве можно оставлять её в Рубиновом дворце?
— Тебе жить надоело? — остановившись, император обернулся, сверля топазовыми глазами растерянное лицо друга. — Чтобы это человеческое отродье было моим ребенком? Не неси чуши.
— Что?..
Феликс внутренне сжался от слов Клода. Он ощутил как брошенные оскорбления в сторону новорожденной бьют по его сердцу с такой силой, что он едва чувствовал собственные ноги. Все внутри похолодело, складываясь в сжатую пружину, которая вот-вот распрямится и выплеснет накопленную годами злость.
— Она мне не дочь. Я не признаю эту тварь своим ребенком, — Обелия, с присущим ему равнодушием, произнес эти слова с такой легкостью, не догадываясь, как за несколько секунд смог разрушить крепкую дружбу. — Никогда.
— Да как Вы можете такое говорить? — Робейн взревел, теряя контроль над собственными эмоциями. — Я смолчал, когда узнал, что Вы соврали о том, что принцесса Атанасия выжила во время родов. Я глотал Ваши слова, сочувствуя Вам. Я принимал как должное, что Вы не посещали принцессу, оставляя её воспитание няне, так, как воспитывали и Вас. Я думал, что так Вы переживаете трагедию, но Вы просто… Просто…
Мужчина до боли закусил губу, уставившись взглядом в пол. Он до последнего не хотел смотреть правде в глаза. Он верил в светлый образ справедливого императора, который заботится о своих подданных и не позволит судить кого-либо из-за личной неприязни или выгоде, а строго по закону. Но чтобы собственного ребенка ненавидеть и бросать из-за смерти матери… Не это ли то самое злосчастное беззаконие, с которым они годами боролись бок о бок?
Феликс думал, что знает Клода настолько хорошо, что готов был отдать за него свою жизнь, как настоящий рыцарь из сказки. Но он ошибался. Клод не стоил и сломанного меча.
— Фе–…
— Когда я пришел в Рубиновый дворец, Лилиан прятала принцессу, умоляя не забирать её. Её пальцы сжимали пеленки с такой силой, что, если бы Вы отдали указ о её казни, Вы бы избавились не только от принцессы, но и от невиновного человека, который просто хотел защитить ребенка. И каждый раз, когда я приходил, даже зная, что не хочу навредить принцессе Атанасии, она боялась.
— Что за чушь ты несёшь?
— Как мы до такого докатились? Как девочка, которую так любила леди Диана, нося её под сердцем, прекрасно понимая, что никогда не увидит, каким прекрасным человеком она вырастет, — стала Вашим злейшим врагом, который просто хочет, чтобы его полюбили и заботились, как когда-то этого желали Вы сами? Не против ли этого мы столько лет боролись, сир?
Топазовые глаза дрогнули, сузив радужку, когда серые глаза приобрели оттенок стали и характерной жесткости, которую Клод видел лишь в день дворцового переворота.
— Я до последнего не хотел верить в то, что Вы и вправду готовы предать мечту леди Дианы. Надеялся, что со временем Вы примите принцессу Атанасию и полюбите её всей душой, но… — Феликс грустно улыбнулся. — Я ошибался. Вы все тот же император, каким были до встречи с леди Дианой. Боитесь боли. Боитесь привязаться к кому-либо из-за страха стать брошенным.
Рыжеволосый посмотрел на свое правое плечо, где виднелся герб императорский семьи. Ухватившись рукой, он стащил с себя плащ и бросил его на пол.
— И именно из-за этого страха и теряете тех, кто Вас искренне любит, — кратко посмотрев на растерянного бывшего друга, Робейн поклонился и развернулся, а затем направился к выходу.
— Что?..
Но Феликс не остановился.
— Феликс Робейн!
Феликс уже всё для себя решил.
— Феликс Робейн, немедленно вернись!
Он клялся в верности справедливому императору, а не ему.
— Феликс, я приказываю!
Прошло почти три года. Робейн не видел Клода с того самого дня, забрав Лили вместе с Атанасией из дворца. Он не хотел оставлять их здесь ни дня больше, зная об отвратительном отношении императора и махинациях прислуги, что едва ли готовы потратить одну золотую для обеспечения комфортной жизни принцессы.
Если никому нет дела до брошенной Атанасии и её няни, он самолично займется ими. Он подарит девочке ту жизнь, о которой мечтала её покойная мать. Он вырастит из неё хорошего человека, дав хорошее образование, уютный дом, добрую прислугу и искреннюю заботу.
— Готово! — воскликнула Ати, хватая с земли свой букет. — Та-да! Папа, смотри! Правда, у Ати красивый букет?
— Очень красивый, — похвалил он. — А мой?
— У папы тоже красивый букет!
— Тогда поспешим домой? — подхватив дочь, Робейн протянул ей свой букет и понес в сторону дороги. — Если поспешим, успеем к ужину.
— Угу, — вдумчиво ответила Атанасия. — Папа.
— Что такое?
— А ты… — неуверенно пробубнила она себе под нос, стесняясь. — Ну…
— Что-то случилось?
— Н-нет! Просто… Ати в последнее время снятся кошмары, и Ати хочет, чтобы папа спел Ати колыбельную.
— А, э-э?..
— Пожалуйста!
— Ати, но я не умею петь… — пытался оправдаться Феликс. — Да и слова не особо помню…
— Ну, папочка! Ну, пожалуйста! Всего разочек!
— Ух… — получив мощный удар «папиного ангелочка», Робейн сжалился. — Хорошо…
— Ура! Спасибо-спасибо, папочка! — поцеловав в обе щеки, золотоволосая прижала покрепче цветы к себе и заулыбалась. Она с нетерпением ждала обещанное.
«Только бы… Лили этого не слышала. Я сгорю со стыда».
Подарив букеты Лили, семья замечательно провела ужин, делясь своими впечатлениями. Герцогиня Робейн постепенно обустраивала резиденцию, стараясь осветлить темные уголки огромного дома цветами и всякого рода украшениями, кроме наград и трофеев, оставленных ещё прадедом мужа.
Милая и заботливая, она была прекрасной матерью для маленькой Ати. Она разбавляла ужин незамысловатыми шутками и рассказами, от которых у девочки рот от восторга и интереса постоянно открывался.
Она проводила всё те же ритуалы: искупать, переодеть, причесать. Она укладывала спать и пела колыбельные нежным голосом, как соловушка, но уже на правах матери ребенка.
— Мама…
— Что такое?
— Папа обещал спеть мне колыбельную.
Услышав слова дочери, Феликс дернулся, пытаясь ретироваться куда подальше, вот только совесть не позволяла сделать и шага.
— Правда?
— Да! Я его попросила!
— Тогда спокойной ночи, моё сокровище, — поцеловав в щеку, Лилиан подоткнула пуховое одеяло и вышла из комнаты, уступая мужу. — Не переживай, я не буду подслушивать.
— Спасибо… — его алые щеки говорили сами за себя.
Прикрыв за собой дверь, рыжеволосый присел на край кровати и погладил Атанасию по голове. Поправив плюшевого кролика около подушки, с которым обожала спать дочь, Робейн постарался припомнить слова из колыбели, но как на зло в голову ничего не лезло.
— Может, всё-таки что-нибудь другое?
— Нет! Папа обещал песенку! — начала возмущаться Ати. — Песенку! Песенку!
— Хорошо-хорошо, только не ругайся, — подхватив под руки дочь, что в порыве своего негодования начала вылезать из кровати, он уложил ее обратно. — Иначе магия колыбели не сработает, и ты не услышишь, как она шепчет.
— Нет! Я не хотела! Прости, папа! — прижав к щеке свою любимую игрушку, девочка, как птенчик, укуталась в одеяло и похлопала густыми золотыми ресничками.
— Ну, хорошо…
— Не нарвёшь ли мне однажды поздней ночью тех цветов? Может, ты услышишь даже тихое: «Спокойных снов»…
Он напевал привычную в их доме, такую уютную и любимую колыбельную, которую хорошо помнил, хотя и путал иногда слова. Но фальшивил до такой степени, что Атанасия с трудом сдерживала смех, поступающий к горлу.
— Утром счастье к нам умчится, сбудется мечта моя…
В этот момент послышался звучный удар входной двери и шум в вестибюле, что заставило их прерваться.
— Ах… Дедушка! Дедушка приехал! — подскочив на месте, малышка попыталась слезть с кровати и побежать к двери, как отец ее остановил. — Что? Ну, папа!
— Ати… Побудь здесь, хорошо? — Робейн занервничал. Он прекрасно понимал, что его отец не мог приехать, да и тем более, столь поздней ночью. Он обязательно бы прислал весточку или гонца. Но что тогда за столь поздний гость? Откуда он?
Феликс побледнел, припоминая то злосчастное утреннее письмо.
«Неужели?..» — сглотнув тугой ком, бывший рыцарь собрался с мыслями.
— Я скоро вернусь, а ты пока… Выбери сказку, которую мы почитаем перед сном, хорошо?
— Две сказки, — буркнула Ати.
— Хорошо.
— Три!
Феликс вздохнул, но отпираться не стал. Кажется, чем больше он спорит с ней, тем хуже себе делает.
— Три сказки, но ты будешь вести себя тихо-тихо, хорошо?
— Обещаю! Буду тихонькой, как мышка!
Робейн кивнул и, в последний раз погладив дочь по голове, вышел в общий коридор. Свечи потушены, окна зашторены, все готовились ко сну. Лилиан, которая всегда ждала его у дверей, не оказалось рядом. Да и какой-либо прислуги тоже, хотя они должны были тушить свет в соседнем крыле. Шум в вестибюле усиливался.
Паранойя и страхи, что копились в нем годами, наконец вскрылись, раздирая гниющий рубец на сердце.
— Что за шум?
— Феликс… — тонкий перепуганный голос жены заставил его напрячься.
Он не поверил, решил, что окончательно сбредил. Но нет, символика королевской семьи, костюм…
Клод де Эльджео Обелия.
Серые глаза огорченно встретились с холодными топазами, ожидая встретить жгучее пламя ненависти и ярости, но увы. Клод походил на блеклую тень себя — бледный, слегка растрепанный, даже с лестницы можно разглядеть темные мешки под его глазами и слегка впавшие скулы.
«Боги, он что, после моего ухода, совершенно перестал о себе заботиться?»
— Феликс Робейн, — сухо произнес император.
— Ваше Величество, — спустившись вниз, герцог поклонился и встал рядом с Лили. — Что привело Вас в столь поздний час ко мне домой?
— Тебе известна причина моего визита, — в том же тоне ответил Обелия. — По-твоему это шутки? Вздумал устроить заговор против меня?
— И мысли не было, Ваше Величество. Как видите, это место не создано для каких-либо сговоров. Я переехал сюда вместе с семьей для воспитания дочери. Хотя, думаю, Вы про это давно знаете, я лично Вам об этом доложил перед своей отставкой.
— Не неси чуши, Феликс. У тебя нет детей, равно как и у этой горничной.
Лилиан дернулась как от удара, а после, сжавшись, ступила ногой вперед. Она готовилась пылко ответить, но Робейн, схватив ее за руку, остановил. Переплетя пальцы, рыжеволосый продолжал держаться холодно и невозмутимо, хотя его серые глаза начали отливать сталью.
— Ваше Величество, следите за своим языком в моем доме. Вы вторглись без приглашения в мою резиденцию, да и в столь позднее время. Не Вам отчитывать меня за неподобающее поведение.
Клод нахмурился, начиная злиться, но старался сдерживать свои порывы высказать претензии бывшему другу. Поняв, что вокруг слишком много свидетелей, он отослал своих рыцарей ждать у карет. Феликс решил поступить точно также, приказывая прислуге разойтись по комнатам.
— Лили, проследи, чтобы все ушли.
— Х-хорошо… Но, мне правда стоит оставить тебя? — растерянно произнесла жена.
— Не волнуйся. Я справлюсь.
Бывшая Йорк кивнула и направилась вслед за горничными, шепотом подгоняя их.
— Ты и вправду решил, что можешь вот так взять и бросить все, уехав? — дождавшись, когда посторонние покинут помещение, Клод снова заговорил. — Ты не похож на глупца, Феликс.
— Я никогда не предавал Вас, Ваше Величество, — шумно вздохнув, произнес тот. — Это Вы предали меня.
— Будучи рыцарем, преданным короне, ты, как никто, обязан знать, что похищение члена королевской семьи карается смертью. Но, как вижу, ты решил, что можешь делать, всё, что тебе вздумается.
Робейн разозлился и не стал скрывать этого.
— Не Вы ли сами говорили, что не признаете её своим ребенком? Не Вы ли называли её…
— Феликс! — Клод шагнул вперёд, желая сказать что-то еще, но тут дверь со скрипом отворилась и раздался слабый, слегка испуганный, детский голосок:
— Папа?
Оба обернулись и уставились на малышку, что своими большими топазовыми глазами осматривала гостя. Сердце Феликса провалилось вниз, когда Атанасия сделала шажок в гостиную.
Неужели она все слышала? Неужели она все поняла?..
Атанасия и раньше проявляла чудеса и сообразительность…
— Папа!
Маленькие босые ножки застучали по полу и, под удивленный взгляд Клода, Ати врезалась в ногу Феликса, уставившись на неназванного гостя и нахмурив бровки. На секунду Робейну показалось, что он заметил проблеск в холодных топазовых глазах императора, что неотрывно смотрели в детское лицо.
— Не обижайте папу! — уже более грозно сказала малышка, сжав маленькие кулачки и зажимая штанину бывшего рыцаря. — Папа хороший!
— Ати… — взволнованно произнес рыжеволосый. — Я просил тебя оставаться в своей комнате, почему ты меня не послушала?
— Ати испугалась за папу, — ответила она, смотря то на Феликса, то на не знакомого мужчину, который сейчас странно смотрел на неё.
— Всё хорошо, прости, что заставил беспокоиться, — погладив по голове, мужчина по-доброму улыбнулся, пытаясь ободрить ребенка. — Вернись в свою комнату, я скоро приду, хорошо?
— Нет! — Атанасия помотала головой. Она дрожала от страха и ужаса перед страшным человеком, предчувствуя опасность. Но папа этого не понимал. — Ати хочет с папой!
Заплакав, она начала смущенно стирать слезы со щек, пытаясь успокоиться, но подобное никак не получалось. Сердце колотилось как бешеное.
— Прошу прощения, Ваше Величество, — взяв на руки дочь, Феликс ласково гладил ее по спине, пытаясь успокоить. — Я отведу Атанасию в комнату и вернусь к Вам.
Клод, наблюдавший за этим, до крови закусывал губу и сжимал кулаки, пытаясь не испугать малышку еще сильнее. Находясь на руках приемного отца, Ати продолжала смотреть на него. Ее глаза искрились неподдельной обидой и злостью на него, безмолвно говоря: «Не подходи, не смей подступиться к нам хоть на шаг ближе».
Клод ревновал к Феликсу, но в то же время ужасно злился на себя.
Клод завидовал Феликсу, что с такой легкостью мог поднять девочку и спокойно ее держать в своих руках, довольствуясь этой безмерной и бескорыстной любовью, которую ему дарила его дочь.
Если бы… Если бы он поступил по-другому, если бы выбрал не свое эгоистичное желание… Сложись все иначе, Атанасия стояла бы рядом и называла именно его отцом.
Если бы король сделал ход правильно, ферзь не стоял перед ним, произнося роковое: «Шах и мат».
Клод снова поднял голову, встретившись с такими же топазовыми глазами и ответил ей более пылким взглядом.
Король проиграл эту партию наглому ферзю, но в следующий раз он точно возьмет реванш.
