Куранты нашего счастья

— Нээ-сан! Так совершенно не пойдет! — восклицает Шинобу, отрываясь от теста для того, чтобы облокотиться об стол и впериться в старшую сестру претенциозным, недовольным взглядом. — Новый год уже послезавтра! Пойми меня, я хочу хотя бы в этом году выбраться из заколдованного круга, в который мы сами себя и заточили. Каждый год одно и то же: я почти весь день готовлюсь к экзаменам и бегаю по поручениям, а ты и подавно на работе, поэтому вечером мы, вымотанные и без малейшего желания что-либо делать, празднуем за столом, смотрим телевизор и ложимся спать! Иногда наши традиции разбавляют гости в виде общих друзей, но это, знаешь ли, праздник не очень хорошо скрашивает! Я ничего не имею против традиций и того, чтобы проводить Новый год дома с тобой, но одно и то же уже столько лет... Давай хотя бы в этом году отменим все наши дела и отметим так, как захотим! Ее голос чуть приглушает доносящуюся из колонок новогоднюю музыку по всемирному радио: «Happy New Year» ABBA, «Last Christmas» George Michael & Wham, «All I Want for Christmas Is You» Mariah Carey и, конечно же, «Jingle Bells» как вечные, никогда не угасающие вестники каждого Нового года. Шинобу слегка закатывает глаза: ну хоть раз бы поменяли репертуар или хотя бы добавили чего-нибудь нового, даже если менее популярного! Нет, нужно сделать так, чтобы уже сто раз нагремевшие композиции приелись до бруксизма! Зачастую человеческая однобокость и безоговорочное следование заповедям традиционности как-то слишком ненавязчиво переходят в беспросветную тупость, а то и — в самых запущенных формах — обскурантизм. Им с Канае непременно нужно составить новый праздничный плейлист, чтобы немного продлить новогоднюю атмосферу. Сколько же лет они уже не могут выбраться хотя бы в Новый год из горнила никак не заканчивающейся рутины? Наверное, с тех пор, как Шинобу поступила в университет на химический факультет, а сама Канае устроилась преподавателем ботаники в медицинском колледже, попутно подрабатывая еще и флористом в цветочном магазине. Иногда Шинобу не понимает, как старшая сестра вообще выдерживает подобный график с одним выходным в неделю и часами работы с девяти до девяти, но пытается не отставать и помогать собственными заработками, уходящими в их общий семейный бюджет на двоих: получает повышенную стипендию за отличную учебу и занимается репетиторством по предметам, которые хорошо помнит еще со школы. Однако настырные, скребущие в подкорках мозга мысли о том, что она делает недостаточно, никогда не дают расслабиться. Спасает лишь единственная уже высвечивающаяся на горизонте перспектива, наконец, закончить шестилетнее обучение в новом году и устроиться на работу, чтобы помогать сестре полноценно, и Шинобу невольно примиряется этой надеждой. Потому что единственное, о чем Шинобу мечтает — это проводить больше времени с Канае. Чтобы она ушла со второй работы, и они чаще засиживались дома за чтением книг, просмотров фильмов и сериалов, за чашкой чая, горячего шоколада или кофе. Чтобы разговаривали всю ночь, обмениваясь впечатлениями, желаниями и планами, и засыпали в обнимку, пробуждаясь лишь после обеда, зная, что никуда идти не надо. Чтобы готовили рука об руку, как сейчас, но делали это не запланировано, а совершенно спонтанно, просто потому что встали с утра и внезапно захотели английский завтрак. Чтобы вместе ходили за одеждой и остальными покупками, а после дома устраивали показ мод, давали советы по сочетанию цветов и аксессуаров и ставили друг другу баллы, как в детстве. Чтобы поздно вечером гуляли по городу, слушая одну и ту же музыку в парных наушниках и впитывая в себя образ снежного вечернего, освещенного неонами Саппоро. — Ара-ара, вот так незадача! — в привычной манере отвечает Канае, с умилительно прикрытыми глазами прикладывая руку к щеке и одновременно вкладывая в рот Шинобу кусочек молочного шоколада, который та максимально флегматично прожевывает. — Что же, я тоже уже думала об этом и постараюсь отпроситься с работы тридцать первого числа, если ты так настаиваешь. Думаю, ты права, дорогая, и нам действительно нужно развеяться. Какие у тебя есть варианты? Шинобу, оторопев на мгновение от неожиданно быстрого прихода к консенсусу с сестрой, сначала буравит Канае сумрачным подозрением, а затем, с улыбкой кивнув, наскоро вытирает запачканные мукой руки о новогодний фартук и выбегает из кухни. Канае искристо смеется ей вслед, ставя противень с первой порцией праздничного печенья в виде елочек, снежинок и домиков в духовку, а шоколад — в морозильник. Девушка с налитой любовью нежностью осматривает то, как они с Шинобу украсили кухню (и, в общем-то, всю их небольшую, но уютную квартиру). Светодиодные гирлянды-нити, декорирующие их шторы в гостиной, спальне и на кухне едва ли не круглый год, теплым золотом мерцают в приглушенном освещении комнаты. Разноцветные мишура и дождик вместе с еловыми веточками и венками, навешанные чуть ли не на всю мебель в их доме, заставляют переместиться в какой-то блестящий волшебный калейдоскоп. Протянутые вдоль комнат бумажные и цепочные гирлянды, на которые нацеплены различные игрушки чуть ли не всех возможных форм и размеров, весело переливаются над головой и дребезжат хрустальным звоном тогда, когда их нечаянно задеваешь. И, конечно же, царицы их праздника — три новогодние елочки: одна большая настоящая ель, возглавляющая их гостиную (которую братья Шиназугава так любезно помогли им донести до дома), средняя напротив двери в квартиру, чтобы отгоняла злые силы (хотя отгонять у сестер разве что неудачливых поклонников), и еще одна поменьше искусственная в их спальне — уже полностью наряжены и ждут своего новогоднего часа. Пожалуй, из приготовлений им остается только отправить друзьям и знакомым традиционные японские новогодние открытки с самыми душевными и оригинальными поздравлениями, над которыми они обе думали почти сутки, потому что подарки уже закуплены и лежат под елкой. Ну и, конечно же, приготовить осэти* — желательно на несколько персон — мало ли кто может заявиться к ним первого января, а гости всегда должны быть сытыми, ведь сестры Кочо очень хорошие и радушные хозяйки. Шинобу едва ли не залетает обратно на кухню, торжественно показывая сестре вычурную, лоснящуюся глянцем листовку, гласящую о каком-то новогоднем мероприятии. Название и суть его Канае не успевает даже рассмотреть, потому что едва уклоняется от жестов чересчур воодушевленной Шинобу, которая пытается сестре листовку то ли вручить, то ли впечатать прямо в лицо: — Ты только посмотри! Новогодний фестиваль-карнавал на главной площади в девять вечера! Говорят, что уже привезли новые аттракционы! А так же откроется множество лавок с едой, безделушками, одеждой и прочим, будет организован новогодний концерт, ну и, конечно же, почти час созерцания фейерверков. Мы просто обязаны сходить! А весь день накануне можем потратить как раз на приготовления, о которых не успели позаботиться, — Канае знает: если Шинобу завладел раж, ее так просто не остановить, поэтому лишь простирает к ней руки, зазывая в объятья. Шинобу, пару раз моргнув, откладывает несчастную листовку в сторону и, как примагниченная, по наитию тянется к сестре, смыкая пальцы в замок за спиной и кладя голову той на плечо. Пока Канае заботливо поглаживает Шинобу по коротким, забранным в привычный пучок волосам, та умиротворенно закрывает глаза, вдыхая полной грудью запах, принадлежащий одной лишь сестре, — родное сердцу тепло, вплетенное в терпкую сладость корицы или чего-то похожего — и не может надышаться. Этот запах, смешиваясь с ароматом цитрусов, специй и хвои, кружит голову в забвенном вальсе, и Шинобу лишь сильнее зарывается носом в пушистый ворох свитера сестры. — В декабре мы с тобой очень хорошо постарались, милая, и заработали почти в два раза больше, чем в предыдущих месяцах. Нам же нужно куда-то потратить эти деньги, не так ли? Мы непременно повеселимся за весь прошедший год! — убаюкивающим шепотом заверяет Канае, целуя сестру в макушку. Шинобу щекотно хихикает ей куда-то в шею, озвучивая предложение, от которого старшая Кочо никак не сможет отказаться: — Давай я плачу за тебя, а ты за меня? Хочу, чтобы это был самый лучший Новый год для моей драгоценной сестры! Канае единственная на всем белом свете знает одну непреложную истину: Шинобу может быть незамысловато искренней, полностью открытой и по-детски непосредственной лишь дома, с ней, потому что на людях она облачается в защитную броню, сотканную из манерности, вежливости, постиронии, ответственности и напускной зрелости. Увы, советы почаще улыбаться, брошенные Канае ненароком пару раз, выплавили на лице Шинобу неестественную, вынужденную улыбку, которую она адресует всем знакомым и даже друзьям — всем, кроме нее. И в столь долгожданный ими обеими праздник Нового года Канае просто хочет, чтобы Шинобу была прямодушна как в своих желаниях и побуждениях, так и в их выражении: — Непременно, дорогая. Если обещаешь быть собой и искренне улыбаться так, как делаешь это сейчас. — Ну что, куда пойдем первым делом? На аттракционы? — спрашивает младшую сестру Канае, едва выдавливая из себя слова оттого, какая потрясающая картина перед ними обеими открывается. — Ох, кажется, в этом году они решили добавить немного европейского колорита, не так ли? Ара-ара, так красиво! Сестры и до этого часто бывали на самых разных сезонных и праздничных фестивалях, но в этот раз все казалось совершенно иначе — как-то масштабнее, причудливее, витиеватее, возможно, даже утрированнее. Ощущение чего-то сказочного, мифического и ирреального накрывает переливающимся куполом с головой и завладевает дыханием, а предчувствие словно обретшего плоть чуда впрыскивается дофамином в кровь. Из почти каждого угла льется струнная и духовная рождественская музыка — кажется, что где-то играет целый оркестр, но это лишь уличные музыканты разогреваются для более звучного и зрелищного представления. Главную площадь украшают переливающиеся разноцветными огнями фигуры в виде карет с лошадьми, игрушек, звезд и снежинок, изысканные арки и огромные сферы. Повсюду разбросаны различные ярко освещенные лавки с едой, аксессуарами, одеждой и другими товарами, внутри которых продавцы зазывают потенциальных покупателей. Вдали всеми оттенками цветового спектра переливаются аттракционы, вокруг которых уже скопилось приличное количество людей, жаждущих прокатиться на них под аккомпанемент криков и смеха. Среди тонкого, сверкающего серебром монохрома снега и мигающих иллюминаций снуют пестрые разномастные аниматоры: клоуны на ходулях, снеговики, животные, эльфы, персонажи из аниме и мультфильмов, даже где-то вдали, кажется, маячит местный Санта-Клаус. Шинобу с Канае не особо выделяются среди остальных девушек во всей этой толпе: цветастые утепленные новогодние кимоно харэги, куртки поверх них и ажурные маскарадные маски на пол-лица как желательное условие карнавального фестиваля. С небес меловой крошкой сыплются редкие снежинки, оседая и мгновенно тая на их волосах и плечах, но температура стабильно держится на отметке ноль и чуть ниже. Почти не холодно, но Шинобу по привычке все равно жмется ближе к сестре, стреляя враждебными молниями в изредка оглядывающих их парней. — Ага, вот только японский колорит это, как видишь, не перекрывает, — иронично усмехается Шинобу, хмуро оглядываясь: столь огромное количество людей заставляет внутри клокотать раздражение. — Эй, а Санта-то не тот, который автостопом из Финляндии? Канае на привычную колкость сестры лишь подносит ладонь ко рту, добродушно хихикая: — А он разве не на самолете прилетает? — Ах, какая пресловутая обыденность, — театрально тяжело вздыхает Шинобу. — Особенно с учетом того, что по новогодним и рождественским канонам должен прилетать на санях, запряженных оленями! О, смотри, Эльза из «Холодного сердца»! Сестры проводят глазами мелькнувшую в толпе девушку в голубом блестящем платье и синхронно заходятся солидарным веселым смехом, успокаиваясь лишь тогда, когда уже не остается сил и начинает колоть бок. Ведь смешить друг друга — их призвание еще с детства. Потому что никто не может поднять сестрам настроение лучше, чем они сами. В конце концов, новогодний настрой рождается не только из окружающей обстановки, самовнушения, но и из-за людей рядом. Особенно если рядом любимая сестра, готовая поддержать самую сумасшедшую идею и продолжить любой разговор, словно говоришь с самой собой. — Что же, в таком случае, первый аттракцион выбираю я! И это будет карусель! — Канае первой срывается с места, со счастливым энтузиазмом беря сестру за руку и резко утягивая ту вперед так, что Шинобу остается разве что мотнуть головой и покрепче сжать чужие пальцы в тонких белоснежных перчатках. — Нээ-сан, нам по сколько лет? — почти возмущенно прикрикивает на без устали тянущую ее куда-то и то и дело ловко минующую людей вокруг Канае Шинобу, а та лишь со смехом отмахивается: — Нам обеим за двадцать, но это совершенно не важно! Ты только посмотри, какие они эстетичные! Настоящее волшебство! Они останавливаются напротив карусели, которая, кажется, отделана ни больше ни меньше сусалью, потому что даже среди неонов и светодиодов праздника лучится янтарным закатным солнцем. Лошадки — бежевые и красные, с пышными гривами и блестящими боками, почти как живые и словно изящно гарцующие — кружатся с переговаривающими о чем-то, без устали смеющимися родителями и детьми верхом на них. При виде этого Шинобу чувствует, как ностальгия расщепляется внутри светлой грустью, ведь когда-то в детстве они с сестрой и родителями так же катались на карусели: Канае на одной лошадке с папой, а Шинобу — с мамой. Былые дни уже не вернуть, потому что они обе слишком быстро выросли, и детство пронеслось мимо них ослепительным всполохом минувшего семейного счастья, но у Шинобу все равно сердце в груди захлебывается кровью при виде этой карусели. — Идем пока купим билеты! — от фантомного созерцания прошлого Шинобу отрывает Канае, которая снова берет младшую сестру за руку, указывая на будку и линейку людей рядом с ней. Они занимают очередь, продолжая восторженно осматривать главную площадь, попутно переговариваясь о том, куда должны успеть сходить и что успеть сделать до полуночи Нового года. Шинобу понимает: вопреки тому, что родители сейчас не с ними, Канае рядом, и она уже насыщена этим вихрящимся в ней счастьем. — Может быть, на одну лошадку как в детстве? — ласково предлагает Канае, и Шинобу сначала строго складывает руки, качая головой: — Нээ-сан, мы же уже не дети! — но, поймав на себе умоляющий, жалобный взгляд, Шинобу лишь тяжело вздыхает. — Хорошо, надеюсь, нам, двум взрослым девушкам, не сделают за это замечание... Канае подпрыгивает на месте с победным кличем своего дивного тонкого голоса, и у Шинобу от этого под ребрами теплится колоссальная привязанность, которая — она знает — согреет ее в любой мороз. Они вновь ждут свою очередь и садятся на одну и ту же лошадку, пока инструктор с не самым довольным видом пристегивает их (но, похоже, им все же решили сделать поблажку из-за праздника, ведь никто не хочет выяснять отношения в канун Нового года). Шинобу обвивает талию старшей сестры руками и упирается лбом ей в спину, пока Канае, держась за железный шест-поручень, о чем-то весело переговаривается с несчастным пристегивающим их парнем, которому, очевидно, не в особое удовольствие работать в канун Нового года. Когда аттракцион запускают, и они трогаются, Канае мило машет удаляющемуся инструктору и поздравляет с праздником, на что тот даже не оборачивается. «Как он смеет, грубиян» — недовольно думает Шинобу, плотнее прижимаясь к сестре, но все негативные мысли улетучиваются, как только Канае мягко кладет ей ладонь на голову, чуть трепля. Мир перед глазами медленно, почти убаюкивающе вертится: Шинобу наполовину закрывает глаза и замечает то, как краски фестиваля сливаются в один абстрактный цвет, образуя ассоциирующуюся с колыбелью круговерть. А если поднять взгляд на позолоченную крышу карусели, то можно увидеть танец снежинок, старательно исполняемый в паре с отсветами от остальных аттракционов, что заставляет сладостную дрожь загнездиться где-то в солнечном сплетении. Канае, заметив, что младшая сестра почти дремлет, начинает напевать какую-то старую японскую новогоднюю песню, которую Шинобу в последний раз, должно быть, слышала все в том же детстве. Это чем-то напоминает композицию из музыкальной шкатулки: переплески колокольчиков, ксилофона и чего-то еще, почти неуловимого, но наслаждением врезающегося в голову. Голос сестры не перекрывает ничего: ни лепет остальных людей, ни доносящаяся откуда-то издалека музыка, ни шум от других аттракционов, и Шинобу опускается в него как в перину, позволяя себе хоть сейчас ослабить гарроту контроля на шее и забыться. Спустя кругов пять аттракцион ритмично останавливаются, и сестры не могут сдержать разочарованных вздохов. Любое удовольствие всегда настолько скоротечно и хрупко, словно его никогда и не было, а все пережитое кажется лишь сном. И, пусть даже подобные моменты остаются в памяти, полагаться на нее нельзя, потому что рано или поздно она замыливает и в итоге стирает все, что хранит в своей сокровищнице. Но сестры Кочо всегда бережно относились к кладезю своих воспоминаний. — Что ж, это был один из лучших релаксов в моей жизни, даже жаль, что так быстро остановили, — непринужденно подмечает Шинобу, сходя с аттракциона, попутно разминаясь, и с хитринкой, обычно не предвещающей ничего хорошего, приподнимает брови. — О! Сходим как-нибудь еще, но определенно уже не сегодня. Потому что прямо сейчас мы идем на... американские горки! Канае, с ужасом прослеживая внимание сестры, обращенное на гиганта неподалеку от них, который внушает ей страх одним лишь своим видом уже столько лет, лишь старается попридержать Шинобу за локоть, уже решительно двинувшуюся в нужную сторону, но все попытки оказываются тщетны: — О нет, Шинобу, пожалуйста! Может, все же выберем что-нибудь другое? Что-нибудь более медленное, безопасное и не такое адреналинное? — О да, Шинобу! После карусели нам нужно взбодриться! Американские горки, не ожидала их здесь увидеть! Идем, пока все билеты не разобрали! Вновь пожалеть о том, что не привела более весомые аргументы в антипользу американских горок, Канае успевает уже тогда, когда они занимают свои места. Шинобу разгорячена и не скрывает этого: нетерпеливо болтает ногами и чуть ли не прямо и даже как-то мстительно смеется и улюлюкает в еще больше скисшее лицо тому же инструктору, который пристегивал их на карусели, и теперь делает это снова. Аттракцион активируют быстрее, чем сестры реагируют, а предупреждающие гудки они благополучно пропускают мимо ушей — и взвизгивают так, что закладывает уши. Всю сумасшедшую поездку на горках сестры обнимаются: Шинобу с резвым ребяческим хохотом, а Канае с зажмуренными от страха глазами и мысленными мольбами всем богам и небесам поскорее сойти на землю. Их паровозик петляет так, будто он подшофе, и сестры, находясь почти в его хвосте, в открытую стебаются над страхом людей, сидящих спереди них: по крайней мере, Шинобу так точно надсмехается, а Канае вновь пытается укорить ее в этом, попутно приказывая себе не смотреть ни вниз, ни по сторонам, чтобы не словить панику от акрофобии. Если на карусели окружающая местность крутилась перед ними медленно и лениво, то сейчас все проносится каким-то каскадом из бьющих в лицо ветра и снежинок, бликующих повсюду огней и темно-фиолетового неба, которое то резко опускается на землю, то взмывает обратно в эфирную вышину. Когда аттракцион заканчивает свой искрометный путь, Шинобу неудовлетворенно пыхтит, а Канае сползает куда-то вниз по сидению, позволяя себе долгожданный облегченный выдох. Схождение с «адовых горок», как прозвала их Канае, проходит неторопливо и на дрожащих, еле волочащихся ногах — Шинобу поддерживает сестру и усаживает на ближайшую скамейку, виновато поджимая губы. — Хорошо, что мы хотя бы не ели перед выходом и ничего не успели купить из еды, — буркает Шинобу, с сожалением подавая сестре бутылку с недавно купленной водой. — Прости, нээ-сан, я совсем позабыла о твоей нелюбви к американским горкам с тех самых пор, как в детстве тебя стошнило кому-то на... — Ничего страшного, дорогая! — сделав глоток воды, охлаждающей горло и притупляющей противное чувство тошноты, и чуть не подавившись ей, неловко перебивает младшую Канае. — Вот только в этот раз давай выберем нечто среднее арифметическое, ладно? Чтобы и тебе не было скучно, и мои нервы не подвергались такому стрессу. Шинобу на мгновение крепко задумывается, вновь осматривая оставшиеся аттракционы, и на ее макушку словно падает ньютоново яблоко идеи: — Как насчет Колеса обозрения? Давно мечтаю на него выбраться, ведь наблюдать город с такой высоты — наверняка захватывающее зрелище! Поверь, моя нехватка адреналина будет более чем удовлетворена! Канае, немного придя в себя, встает и порывается с места, с озорством оглядываясь на младшую сестру через плечо: — Договорились, милая. Наперегонки? — Эй, так нечестно! — негодующе кричит вдогонку Шинобу и через секунду тоже порывается вперед. Они довольно быстро достигают Колесо обозрения, за покупкой билетов на который, как и ожидалось, скапливается больше всего очереди. Однако, если хоть раз взглянуть на этот аттракцион, величественно возвышающийся над городом, все сомнения по поводу нецелесообразности подобных жертв ради двух-трех кругов на Колесе обозрения стремительно рассеиваются. Потому что при виде подобного колосса действительно предвкушающе захватывает дух. — Опять вы, — страдальчески морщится парень, открывающий перед ними дверь кабинки Колеса обозрения, который уже целых два раза пристегивал и расстегивал их на остальных аттракционах. Заспанные, ничего не выражающие, почти беспросветно черные радужки и такие же темные длинные волосы, наспех собранные в хвост, на вид жалобно умоляющие о расческе. Шинобу, симулируя непонимание того, о чем идет речь, невинно хлопает ресницами и ловит в фокус надпись на бэйджике, прикрепленного к куртке парня: — Что такое... Томиока Гию-сан? Разве это не ваша работа? И разве мы с моей любимой сестренкой насильно заставляем вас каждый раз идти именно к нам? Как по мне, единственный, кто здесь надоедает и пристает, это вы. Томиока в ответ скрипит зубами и — специально или же не очень — захлопывает дверь кабинки прямо перед носом Шинобу. Та почти оскорбленно хватается за сердце, приоткрывая рот от явного возмущения, которое старается вербально вылить на Томиоку в виде самых богатых оскорблений и даже матов, но он лишь слегка ухмыляется, самодовольно наблюдая за тем, как кабинка с орущей на него и стучащей по стеклу дверцы Шинобу отъезжает наверх. — Вот ведь жизнь человека обидела! Что за работники пошли, я напишу на него жалобу! — немного остыв, Шинобу со скрещенными на груди руками и мрачным видом плюхается на сидение напротив Канае. — Ты должна быть вежливее и добрее с людьми, милая, это ведь никуда не годится, — порицательно, но все еще бархатно дает наказ сестре Канае, пусть даже отрицать не может — шпилька сестры ей пришлась по душе. Это ведь канун Нового года! Неужели люди, работающие в сервисе, не могут хотя бы сейчас, на несколько часов, выглядеть милее и быть доброжелательнее? Однако это не отменяет того, что Шинобу тоже была очень груба, а Канае действительно не любит ссоры и разборки. — Только не с теми, кто не вежлив с тобой или со мной. Я всего лишь плачу людям той же монетой, — фыркает Шинобу и полностью разворачивается к окну, двигаясь ближе к нему и восхищенно расширяя глаза. —Нээ-сан, только посмотри, как прекрасно! Их кабинка уже набрала достаточную высоту для того, чтобы перед взорами открылась панорама вечернего города во всем своем новогоднем убранстве. Люди, декорации и все остальное с такого расстояния до земли кажутся конфетти и бисером, нечаянно разбросанными по снегу, а звуки города то приглушаются, то вновь врываются беспорядочным движением, облаченным в праздничную суету. Все это заставляет сознание балансировать между земным и воздушным, и сестры невольно восхищаются созданной какофонии из ощущений, образов и звуков. Когда Колесо заканчивает свой первый круг, Шинобу замечает неподалеку от аттракциона фигуру с платиновой спиралью волос за спиной, облаченную в черный классический плащ, и не может сдержать ошеломленного возгласа, потому что, увы, прекрасно узнает этого человека (хотя лучше бы они с Канае вовек его не знали). — Нээ-сан, пригнись! — Шинобу слегка надавливает на плечи сестры, заставляя ту наклониться, и сама пригибается, осторожно выглядывая из своего укрытия и чуть ли не шипя, подобно кобре, заметившей неприятеля. Канае сначала недоуменно вскидывается на сестру, но затем старается рассмотреть в окне то, что обнаружила Шинобу и удивленно охает. Ну конечно. Стильная одежда какого-то там популярного бренда, узорчатая маска, идущая красивому, словно выточенному из мрамора лицу, пафосная поза, имперские жесты и приторно-снисходительная манера речи — кто же еще это может быть... — Это ведь... — все еще рычит Шинобу, презрительно скривившись, но не отрываясь от окна. — ... Доума-сан... кажется, он в компании? — подхватывает Канае, все еще не решаясь выпрямиться, чтобы мужчина их не заметил. Иначе навязчивое внимание избалованного и богатого «папочки» им обеспечено. — Да хоть в аду с сатаной! Бараны всегда собираются в стадо! — неприязненно втягивает щеки Шинобу, а затем с полной готовностью кивает Канае. — Выходим — становимся ниндзя. Ни в коем случае нельзя позволить этой наглой морде испортить нам праздник. А он испортит непременно, уж я-то знаю! Доума — постоянный клиент цветочного магазинчика Канае, который сначала покупает цветы, а потом дарит кому-то из Кочо — смотря кто окажется за прилавком, ведь Шинобу сама часто подменяет старшую сестру на работе (а в некоторые дни, когда они обе работают, имеет наглость дарить цветы им обеим) — что-то вроде их очень докучливого поклонника. Впрочем, девушкам кажется, что все его «воздыхания» по ним — не более чем самовлюбленная игра, забава, ради которой и потратить деньги вместе со временем не жалко. Именно поэтому сестры постоянно отшивают непонятливого мужчину, принципиально не покупаясь ни на его подарки, ни на богатство, ни на внешность со статусом. И вот он опять нашел их след, пусть даже это похоже на обычное совпадение, ведь, принимая масштабы праздника, Канае с Шинобу сразу готовились встретить на фестивале многих своих знакомых. И если Канае относится к Доуме лояльно и даже пытается проявлять участие и деликатность, чтобы не обидеть, то Шинобу «засранца» на дух не переносит, считая изнеженным и лицемерным ублюдком, который привык добиваться всего, чего хочет, не считаясь с мнением окружающих. — Сестра, попридержи-ка меня! — когда их кабинка касается земли, пока не спеша оторваться от нее для второго круга, Шинобу раскрывает окно дверцы и высовывается из него. — Хорошо, но что ты делаешь? — Канае обеими руками обхватывает легкое тело сестры, едва ли не удерживая ту на весу, пока Шинобу зачерпывает в руки необходимое количество снега, лепя из него снежок. — Сейчас узнаешь! — однако, когда Шинобу поднимает голову, то встречается лицом к лицу со стоящим напротив Томиокой, который скептически смотрит на нее, безмолвно спрашивая, какого черта она вообще делает. Первый снежок прилетает прямо в извечно нахмуренный лоб, и еще один инструктор с длинными персиковыми волосами, стоящий неподалеку от Гию, наблюдая это, хватается за живот от смеха. Шинобу периферийным обзором успевает заметить лишь то, как с легкой подачи Томиоки оба парня валятся в небольшой сугроб неподалеку и пытаются то ли задушить друг друга, то ли утопить в снегу. Когда кабинка отрывается от земли, Шинобу забирается обратно и передает один снежок Канае, а второй старательно лепит сама. — Главное — подобрать нужный момент, когда кабинка остановится под подходящим углом и, конечно же, прицелиться. Но здесь не такое большое расстояние, да и прилет снежка с высоты должен быть незабываем, особенно если целиться в лицо! — Канае, сразу поняв, к чему клонит ее младшая сестра, прикрывает веки пальцами, слегка массируя, но потом лукаво приподнимает уголки губ. — И мы же с тобой не зря когда-то учились стрельбе в тире, не так ли? Сестры затихают, почти забывая дышать и пытаясь улучить нужный момент тогда, когда кабинка остановится на подходящем расстоянии от предполагаемой цели. Они заговорщически переглядываются, посмеиваясь оттого, что сейчас сделают и уже представляя это в лучших палитрах. Движение кабинки кажется слишком медленным, а щекотное ожидание от предстоящей небольшой авантюры заставляет непроизвольно ухмыляться. — Сейчас! — с полной готовностью вскрикивает Шинобу и бросает снежок, который прилетает точно Доуме в затылок. Тот оборачивается, но Канае не заставляет себя ждать и уже более метко, чем младшая сестра, попадает снежком аккурат мужчине в лицо. Сестры быстро закрывают кабинку и со смехом пригибаются к сидениям, чтобы их не было видно, снова медленно взмывая к небесам. Они смеются и прячутся весь оставшийся путь на аттракционе, потому что замечают то, как Доума с азартом оглядывает его, явно заостряясь именно на их кабинке. Когда колесо обозрения останавливается, и сестры выходят из него, крадясь и стараясь не попадаться Доуме на глаза, Шинобу понимает, что избегать теперь нужно двоих, а то и троих — и этого Томиоку с его напарником тоже, иначе взбучка им обеспечена. Мало того, что младшая Кочо бросила в инструктора снежком, так они еще и нарушили технику безопасности, за что, по сути, могут получить штраф, но Шинобу ни о чем не жалеет. Тем более, судя по тому, как любовно двое инструкторов укатились в снег, они друзья или нечто большее — впрочем, все равно — главное, чтобы были заняты друг другом и своей работой подольше и их не искали. — Это было так весело, ну ты и авантюристка! — в Канае, вопреки ее то и дело перевешивающей сумасбродство морали, тоже есть истинно фамильная бунтарская черта. — Но что же нам теперь делать? Нам же избегать и Доуму-сана, и инструкторов! Да и, кажется, я видела братьев Шиназугава... Ара-ара, не хотелось бы мне встречаться сейчас с Санеми, я ему не так давно в пари проиграла. Шинобу озадаченно оглядывает сестру, словно видит ее впервые в жизни: — Ты что? И кто из нас авантюристка? — вторя вечным упрекам сестры, она безнадежно закрывает лицо рукой, но потом коварно поблескивает прищуром из-под козырька ладони. — Что ж, в таком случае... поиграем в шпионов? Итак, наша первая миссия — пробраться к новогодней лавке с едой и купить икаяки и якитори! Я жуть какая голодная! — И непременно кагами моти! И еще купим наши любимые бананы в шоколаде, а после выпьем горячего шоколада! — подхватывает волну воодушевления Канае, хлопая в ладоши, и они обе устремляются к ближайшей лавке с едой. Девушки, мечась от одних палаток к другим, при этом довольно виртуозно избегая «вражескую сторону», с искрами смеха, высекаемые их взаимной заботой и праздничным настроением, по общей договоренности покупают друг другу разнообразную еду, примеряют бижутерию и высматривают новогодние безделушки. При этом они, конечно же, чуть пару раз не попадаются прямо в загребущие лапы Доумы и под штрафы двух небезызвестных инструкторов, но всякий раз ускользают в самый последний момент. За остаток вечера они успевают напокупать друг другу столько всякого, что все это едва вмещается в их сумочки, а потом еще и поиграть в ханэцуки. Валун, который, приложив немного больше силы, подбрасывает в воздух Канае, застревает в шевелюре неподалеку проходящего человека, которым при непосредственном осмотре оказывается Санеми. Тот кричит убегающим сестрам Кочо что-то про деньги, которая проиграла ему Канае, параллельно вопрошая, «что за хрень застряла у него в волосах», и девушки разве что пятками сверкают, не желая попадаться под горячую руку Санеми. После, когда остается лишь несколько минут до полуночи, а колокола возвещают о себе ста восьми ударами*, Канае и Шинобу, пытаясь восстановить дыхание, останавливаются напротив храма в отдалении от карнавала, напротив которого, на их изумление, собирается не так много очереди. Сложив руки в молитвенном жесте, они прикрывают глаза, загадывая желание и прося у богов благополучия в новом году. Сто восемь забот, которые не давали сестрам Кочо покоя в течение старого года, словно спадают с их плеч, и они с бесконечными уверенностью и надеждой взирают на совместное будущее. Последний удар колокола встречают взрывающиеся в небе фейерверки. По бездонной лиловой воронке расползаются причудливые соцветия салютов, рождающиеся и тут же умирающие, как и все в этом мире — настолько слепящими вспышками, что невольно слезятся глаза. — Эй, нээ-сан, — задумчиво обращается к сестре Шинобу, не отрываясь от, пожалуй, самых зрелищных в ее жизни фейерверков, — Как ты думаешь, зачем люди отмечают Новый год? Канае немного молчит, словно пытаясь переплести свои будущие слова с электрическими брызгами в небе, чтобы Шинобу навсегда запомнила их и ждала каждый Новый год как лучший праздник в своей жизни: — Новый год нужен людям, — убежденно и твердо отвечает Канае, и ее голос оборачивается в светозарную, жизнерадостную улыбку, — Для веры в лучшее, светлое будущее, которой мы зачастую лишены. Потому что из обыденности мы внезапно оказываемся в мире чудес, в сказке, которую своими руками и создаем. Потому что мы преображаем, эстетизируем и романтизируем мир вокруг хоть на несколько дней, потому что нуждаемся в этих красивых вещах. Однако... искренние желание и вера в чудо — спутники каждого Нового года. Если ты пойдешь навстречу Новому году, то он с удовольствием пойдет навстречу тебе. Мы — сами творцы своего праздника, милая. Никто, кроме нас, не создаст наше личное волшебство, личное счастье. Мы — те самые кудесники для нас самих и окружающих. Мы — творцы чуда, его создатели и созидатели. Мы должны быть теми, кто все изменит. И... даже если Новый год — лишь иллюзия, созданная человечеством для самовнушения... если она помогает нам жить дальше, радоваться и идти вперед, то она того определенно стоит. Ведь иллюзии имеют смысл, если они созидательны. Шинобу сглатывает пока еще не проявившиеся слезы и порывисто обнимает Канае, выпаливая почти одним выдохом: — Вот как... Что ж, в таком случае, я хочу, чтобы отныне каждый наш Новый год был красочнее, лучше и незабываемее предыдущего. И я хочу отмечать каждый свой Новый год с тобой, нээ-сан! Мы будем лучшими кудесницами новогоднего чуда до тех пор, пока будут бить куранты нашего счастья! Сестры Кочо заливисто смеются в объятьях друг друга и бесстрашно улыбаются окружающему их миру, понимая, что преодолеют совершенно все, что ни пошлет им завтрашний день. Потому что они — кудесницы своего будущего. До тех пор, пока бьют куранты их счастья.