Под прицелом

      Занятно! Более чем. Вот уж не ожидал, что наш философ — Олег Дмитриевич — превратит скучнейшую пару о психологии семейных отношений в подобное шоу! И ведь мог догадаться, какую реакцию вызовет само упоминание «Камасутры» у студентов третьекурсников, большинство которых изучило второй раздел этого, несомненно, великого трактата, вдоль и поперёк. Да на практике — с рвением и тщательным закреплением пройденного материала!       Как ни пытается Олег Дмитриевич донести истинный замысел Ватсьяяны Малланага до развеселившейся толпы, вернуть внимание ребят в нужное русло ему так и не удаётся. Рявкнув, что пара окончена, раскрасневшийся философ уже на выходе из аудитории окидывает группу полным негодования и сочувствия взглядом — мол, что с вас взять, убогие, — и гордо удаляется, от души хлопнув дверью.       — Чё это было? — сонно бурчит Влад, почёсывая затёкшую щёку с оттиском учебника.       — Камасутра, Владик! Спорим, на зачёте Дмитриевич поимеет нас всех в шестьдесят пятой позе!       — Кама с утра... Кама с вечера... — лениво растягивая слова, Влад одним махом спихивает вещи в рюкзак и уже ожившим голосом добавляет, усмехаясь: — Судя по тому, как Олежек вылетел с пары, только что во всех шестидесяти четырёх поимели его!       — Откуда?.. Ты же дрых! — смеюсь, с грохотом вываливаясь из-за парты, и чудом успеваю юркнуть перед Владом в узкую щель между рядами.       — Я на подкорку записывал, — бурчит тот, притираясь сзади.— Поспишь тут с вами... Ты это. На тренировку вечером идёшь? — опалив дыханием макушку, Влад изворачивается полубоком, пытаясь перехватить мой взгляд.       — Не уверен, — пожав плечами, огорчённо улыбаюсь и кошусь на травмированное колено. — Ноет ещё. Лучше пару дней переждать.       Активно орудуя локтями и прикрывая меня с тыла, верзила Влад успешно продвигает нас к выходу. В этот час универ напоминает шумный улей. Отсидев положенные пары в неволе и заприметив за окнами пушистые хлопья снега, оголтелая толпа студентов бурным потоком стекает с этажей и с рёвом ломится наружу.       Нет, это не первый и не последний снег, но чтобы вот так — белоснежными ватными хлопьями, которые не кружатся в воздухе, подхватываемые порывами ветра, а просто тихо падают, оседая на землю... Не тают, не стелятся игривой позёмкой — а бережно и неторопливо красят далеко не идеальный мир в белое. Потрясающее зрелище!       Нарушать снежную идиллию совсем не хочется — ни единого следа! Фантастика! Пусть на мгновение, но картинка сверкает яркой эмоцией и откладывается в терабайтах моей памяти. А дальше всё мешается: смех парней, визг девчонок, снежки и безжалостно взлохмаченные сапогами дорожки близ универа.       Кивнув: «До завтра», — Влад теряется в разношёрстной толпе, а я, свернув за угол, решаю пройтись через сквер.       Настроение не то, чтобы совсем отстойное, но избавиться от навязчивых мыслей никак не удаётся. И это привычное «Олежек», брошенное Владом с усмешкой в адрес нашего тридцатилетнего философа, после моего вчерашнего открытия теперь звучит абсолютно в иной тональности.       Да ну на фиг! Сегодня в руки не возьму грёбаный бинокль! Надо же — столько лет ждать лучший в жизни подарок, и вместо телескопа с катодиоптрией получить маломощную хрень, годящуюся разве для того, чтобы шпионить за окнами напротив!       Ага! И это вместо любования зимними созвездиями, Туманностью Ориона и холодным голубоватым сиянием Сириуса! А планеты? Я так мечтал весь январь провести у телескопа... Эх... На деле же — как последний изврат — уже вторую неделю изучаю новую звезду на своём собственном небосводе!       За вихрем мыслей не замечаю, как оказываюсь у подъезда пятнадцатиэтажки. Нелепая архитектура вытянутого как шпиль здания с ещё тёмными глазницами окон совсем не радует глаз. Но через пару часов дом оживёт, приветливо подмигивая новогодними гирляндами и тёплым электрическим светом.       Притопываю ногами, сбивая налипший снег, но укрыться в подъезде от непрекращающегося снегопада не тороплюсь. Оборачиваюсь, пристально вглядываясь в окна здания-близнеца напротив. Седьмой этаж, как и у меня. Выискиваю ничем не примечательный квадрат окна, на кофейных жалюзи которого изучил уже каждый завиток, и уныло вздыхаю.       Темно. Почти стопроцентная вероятность того, что интересующий меня хозяин квартиры в данный момент отсутствует. А это значит... Да ничего не значит! Не хватало ещё под подъездом сталкерить! Да и не узнаю я его в одежде. За десять дней нашего необычного «знакомства», я до дыр прожёг взглядом напряжённую спину своего соседа по небоскрёбу. Пересчитал дрожащие бисерины пота меж лопаток и сложил в созвездия россыпь веснушек на литых плечах. Изучил вязь проступающих на предплечьях вен и кельтский орнамент тату, опоясывающий запястье. Я издрочился на его сильные пальцы, но, блин, даже не знаю цвета его глаз!       Русый, остриженный почти под ноль затылок, коротко обритые виски и массивная челюсть. Ещё мне кажется, что он всё время улыбается — до глубоких ямочек на щеках. Пьёт кофе из огромной кружки, рассекает по квартире с голым торсом и совершенно не беспокоится по поводу того, что его трикотажные штаны при каждом неосторожном шаге норовят сползти с бёдер. Вот, пожалуй, и весь портрет моего загадочного визави.       Залипая на всё ещё безликих окнах, чувствую, как в демисезонных ботинках подмерзают, пощипывая, кончики пальцев. Достаточно. Этак и заболеть недолго.       Пока поднимаюсь на свой седьмой, успеваю согреться. Думаю, что слукавил, отказавшись идти на волейбол — колено ни разу даже мало-мальски не напомнило о себе. Опустив рюкзак на тумбу, выворачиваюсь из куртки, не расшнуровывая, стаскиваю обувь и, оставляя на полу влажные следы от промокших ног, бреду в ванную.       От перепада температур щёки огнём пылают. То, что минуту назад казалось сказкой и вызывало восхищение — превратилось в серые лужицы под ботинками и, растаяв, капает со слипшихся прядей волос на голые плечи, щекочет ключицы. Хлюпаю носом, усмехаясь, и слизываю безвкусную каплю с обветренной губы — тот ещё красавчик! После быстрого душа насухо растираюсь полотенцем, ныряю в уютный халат и иду на кухню. Вот теперь чувствую себя человеком! Для полного счастья не хватает кружки горячего шоколада с...       Ммм! Вспоминаю, что так и не осилил зефир, присланный родителями вместе с подарком. Отлично! Достаю турку, щедро сыплю в неё какао, добавляю сахар, сливки и ломтик масла. И ставлю на медленный огонь, сразу переключаясь.       Примерно в это же время «он» варит кофе. Натягивает борцовку — видимо считая, что так выглядит ещё неотразимее — и ровно в шесть встречает гостей, отставляя чашку с недопитым кофе на подоконник. Вернее, не гостей, а...       До вчерашнего вечера это была брюнетка. Не смазливая кукла, а настоящая — похожая на изящную фарфоровую статуэтку с умными бездонными глазами — уж её за семь дней я рассмотрел превосходно. Вплоть до кружевного белья и размера груди. И то, как усердно пыхтел над ней, играя мышцами, мой... Тоже разглядел.       Взгляд непроизвольно скользит по окну — смеркается. Сухие хлопья снега всё так же парят в воздухе, мажут по стеклу, ухудшая видимость. В глазах рябит. Его окна светятся мягким приглушённым светом. На часах семнадцать тридцать — совсем скоро начнётся очередное шоу...       Твою ж мать!       Ведь обещал себе прекратить этот бред!       Идиот.       Лучше бы пошёл на трешу.       Стараюсь отвлечься. Окунаю зефирину в горячий шоколад и, прикрыв глаза, слизываю нежное, чуть горьковатое лакомство, прихватывая губами краешек зефира. Посасываю, чувствуя как белок растворяется во рту, смахиваю кончиком языка каплю шоколада с нижней губы и распахиваю глаза.       Успеваю заметить лишь тень, мелькнувшую в окне напротив. Жадно вглядываюсь сквозь пелену снежинок и понуро вздыхаю — конечно, показалось. Делаю ещё один глоток шоколада, считаю до десяти, отчаянно борясь с искушением, и...       Сдаюсь!       Кажется жизненно важным узнать, кто же сегодня станет вечерним гостем нарушителя моего покоя. Неужели Олег Дмитриевич? Ревность скользкой гадюкой скользит меж рёбер. Этого не хватало! Странно, но брюнетка подобных эмоций не вызывала. Оставив шоколад недопитым, торопливо иду в комнату — видел бы батя, как здорово я оборудовал место для наблюдения за движением небесных светил: смазка, бумажные салфетки — всё под рукой! Кто ж знал, что мне достанется такая горяченная звезда...       Удобно расположившись в кресле, выключаю свет — достаточно голубоватого мерцания неоновой гирлянды. Возбуждение сладким ядом разливается по венам — от предвкушения, от осознания того, что снова выхожу за рамки дозволенного.       Грёбаный вуайерист!       Слабак.       Решено!       Завтра отдам бинокль Владу. Наигрался.       Хватит!       ...Нетерпеливо облизываю пересохшие от внутреннего пожара губы и напряжённо вглядываюсь в окна напротив. Жалюзи вздрагивают, и на подоконник, как обычно, опускается чашка кофе.       Ну же! Ну хоть немного приоткрой! Щёлочки света настолько узкие, что собрать пазлы предстоящей встречи в общую картинку будет невозможно!       Йесс!       Меня слышат!       Жалюзи с правой стороны резко сдвигаются и я, буквально, офигеваю.       Его глаза. Я понимаю, что он не может видеть меня без оптики, но... Чёрт! Отчего же меня кидает в жар? Шоколадные, с янтарными смешинками на самом дне. Такие топкие, что я вязну, с головой окунаясь в их густой хмель. Зуб даю — этот взгляд предназначен мне. И эта полуулыбка...       Рука моего искусителя дёргается, цепляя чашку, и он поспешно разворачивается, исчезая из поля зрения, так и оставив жалюзи приоткрытыми. Думаю, пришло время встречать гостя.       Подрываюсь с кресла, жадно вглядываясь в бинокль — сегодня всё идёт иначе. Сценарий шоу совершенно другой. Либо, мне с барского плеча перепали вип места. Неужели я рассекречен? Стараюсь об этом не думать, потому что в комнате напротив уже двое. Олег Дмитриевич приветливо улыбается и сходу скидывает рубашку.       Невероятно!       А как же? Как же вот это: «...Цель Камасутры — научить человека контролировать свое вожделение...» А, Олежек? Неужели ты пришёл сюда затем, чтобы свести свои плотские желания к нулю?! Чёртов демагог! И держится наш философ так непринуждённо, стягивая с себя остатки одежды, что мне в пору позавидовать: раздевается, блин — он, а краснею — я!       Снова жалею, что наши окна на одном уровне. Так хочется извернуться, забраться повыше, чтобы заглянуть чуть ниже... Олег Дмитриевич, улыбнувшись, принимает горизонтальное положение — теперь я увижу его минут через пятнадцать. Раскрасневшегося. С растрепавшимися волосами. Усмиритель духа, ёпт!       Больше он меня не интересует. Сглатываю бьющееся под кадыком сердце и утираю испарину со лба, полностью переключаясь на своего мучителя.       Сколько же времени ты тягаешь железо в зале, чтобы поддерживать такую офигенную форму? Всё, как я люблю — не перекачанный, будто с любовью вылепленный чуткими руками талантливого скульптора, где каждый штрих совершенен. Литые мышцы лениво перекатываются, когда он медленно втирает в ладони масло.       Полы халата распахиваются сами. Перехватывая бинокль в одну руку, тянусь за смазкой и снова падаю в кресло. Кажется, изучил его спину вдоль и поперёк, до едва заметной родинки на правой лопатке и тонкого изогнутого шрамика на левой. Жадно вглядываюсь в склонённое над философом тело, считывая контуры напряжённых мышц и вспыхиваю, дорисовывая картинку.       Ладонь всё смелее скользит вдоль ствола, кисть, привычно чуть сжимаясь, выворачивается на пике движения. Воображение подкидывает мне всё более смелые ракурсы, срывая с губ глухие стоны, но сегодня мне мало.       Сегодня — последний раз. И я хочу больше.       Там, за окном, что-то происходит. Снова мелькает лицо Олега — уже разрумяненное. В поплывшем, потемневшем взгляде — немой вопрос. Улыбается, зараза, сдувая упавшую прядь волос со лба, и плавно откидывается назад, опираясь на локти. Ещё бы! Шестьдесят четыре же! Позиции. В грёбаной Камасутре! Нет, я уважительно отношусь к великому труду, но изучать его вот так?!       Щедро лью смазку на ладонь и медленно оглаживаю стояк, опуская руку с биноклем — не хочу видеть философа. Мне нужен только тот — другой, и чтобы кончить сейчас, достаточно представить кольцо его пальцев, скользящих по моему стволу и смеющиеся глаза цвета горячего шоколада...       На рваном всхлипе прокусываю губу, судорожно сжимая кисть, рву руку с биноклем вверх, и крупно вздрагиваю, встречаясь с его адреналиновым взглядом. Фак! Он смотрит на меня прямо сквозь грёбаные снежинки! На меня! Продолжая методично и вдумчиво обрабатывать Олежу!       Вышвыривает за грань моментально. Перед глазами вьюжит звёздная метель. Откидываюсь в кресле, силясь восстановить дыхание и запахиваю полы халата. Рука с биноклем безвольно падает на колени.       Это был последний раз.       Я помню.       Первое, что делаю утром — набираю Влада. Ржёт в трубку и несёт откровенную чушь. Пару минут слушаю, затем резко меняю тему:       — Сегодня тренировка в четыре?       — В шесть, — растерянно тянет Влад. Как обычно. Ты чего, Тём?       — Ну да! Конечно в шесть! Всё норм, — выдыхаю со смешком. — Я сегодня буду.       — Погоди... А на пары идёшь? — сонно пыхтит в мобилу.       — Не. Я пас. Вечером увидимся, — и, уже собираясь отбить звонок, вспоминаю: — Влад! Я принесу тебе свою оптику побаловаться?       — Тёмыч, ты чего?! — ошарашенно мычит тот, — Ты ж свои игрушки никогда...       — Наигрался, значит, — резко отрезаю. — До вечера, чудило! — и, не давая Владу опомниться, а себе передумать, отключаюсь.       Сразу сую чёртов бинокль в сумку — с глаз долой, из сердца вон, и полдня маюсь. Руки так и тянутся к запретному. Ещё бы разок увидеть «его» глаза!       Докрасна тру себя в душе, будто надеясь с кожей содрать своё наваждение, заливаюсь кофе и, наспех одевшись, выхожу из дома.На миг торможу, цепляясь взглядом за окна напротив. Странно. Уже полшестого, но в них всё ещё темно. Невесело усмехаюсь. Неужели и ты, мой любвеобильный сосед, сегодня взял выходной? А как же Олежа?!       Расплываюсь в довольной улыбке, натягиваю капюшон на глаза и смело шагаю в зимний вечер. Лёгкий ветерок подстёгивает, игриво кидает в лицо горсть колючих снежинок, метёт позёмкой.       Красота!       Идти недалеко, но если срезать через парковку, успею перетереть с Владом. Весь подбираюсь, стараясь не поймать припорошенные свежим снегом льдистые ловушки, делаю один шаг, другой — нормально. Для страховки перетягиваю рюкзак наперёд — так бинокль будет сохраннее. Теперь перемахну через сугроб, а там уже и присыпанная крошкой парковка.       Как бы ни так! В самый последний момент поскальзываюсь, смешно балансирую руками, пытаясь ухватиться за воздух, и за секунду до падения прижимаю к груди драгоценную оптику — уж лучше пусть пострадает задница. Зажмуриваюсь, готовясь к вспышке боли, но...       Ничего.       Кто-то подхватывает меня под локти со спины и бережно прижимает лопатками к груди.       — Не ушибся? — низкий хрипловатый голос мне незнаком.       Открываю рот, собираясь поблагодарить неожиданного спасителя, но слова застревают в горле. Его руки! Я узнаю их из тысячи! Да и узор до боли знакомого тату виднеется из под завернувшегося рукава пальто.       Не может быть...       Этого просто не может быть!       Моментально окатывает волной жара.       Ну почему?       Почему именно «он»?       Медленно выворачиваюсь из крепких объятий, силясь собрать себя в кучу, но сердце — сука — так колотится, что вот-вот проломит грудак.       — Точно в порядке? — тепло его дыхания мажет по виску. — Может, подвезти куда? — внимательный взгляд чуть прищуренных шоколадных глаз ощупывает меня с ног до головы и останавливается на прокушенной губе.       Хочется провалиться сквозь землю! Мои щёки пылают так, что этого просто нельзя не заметить!       Злюсь.       На себя — срезал, ага.       На него — за то, что оказался рядом.       На отца — с какого перепугу он прислал мне именно бинокль!       И ничего лучше не придумываю, как огрызнуться:       — Я. В порядке! И, простите, опаздываю!       — Так может всё же подвезти?!— избегаю встретиться с ним взглядом, но кожей чувствую — улыбается, гад.       — Спасибо! Нет! — рявкаю, пожалуй, слишком громко для вежливого ответа, закидываю рюкзак за плечо и, не оборачиваясь, торопливо сворачиваю в сквер.       Вот и всё. Ччёрт. Вот и познакомились. Теперь точно ни единого шанса. Ну и... Не судьба. Только отчего же вдруг так холодно и совсем нечем дышать?       Влад, переминаясь с ноги на ногу, трёт ладони, пытаясь согреться, но внутрь помещения не заходит. Заметив меня ещё издалека, расплывается в широкой улыбке и приветливо машет рукой.       — Да иду я, иду! — бурчу, усмехаясь.       — Ты не забыл? — выдыхает с облачком пара Влад, делая шаг навстречу.       — Эй! Так что тебе всё-таки нужно?! Связующий в команде, или моя грёбаная оптика? — улыбаясь, сразу достаю пакет с биноклем и сую ему в руки. — На звёзды смотри! В окнах напротив, поверь, ни хрена интересного.       — Угу. Поэтому, Тём, ты и жмотился две недели!       Привычно подтрунивая друг над другом, быстро переодеваемся и с шумом вваливаемся в зал. Все уже в сборе. Дружеские рукопожатия, уважительный полупоклон тренеру, а дальше всё по накатанной. Разминка с мячом, отработка пасов... Игра захлёстывает меня с головой. Разгорячённый и взмокший, я в прыжке пытаюсь принять мяч, и не сразу понимаю, что происходит.       Острая боль обжигает плечо и прошивает локоть. Перед глазами всё плывёт. Пячусь задом в поисках опоры и почти стекаю со стены, баюкая ушибленную руку.       Тренер и Влад подскакивают одновременно.       — Старайся не шевелить рукой, Артём,— успокаивает Аркадий Петрович, поглаживая меня по спине. — Надеюсь, всё обойдётся, — бурчит, обеспокоенно заглядывая мне в глаза, и бросает Владу: — Проводи Кулагина в медкабинет. Пусть Игорь посмотрит, — и невесело усмехается: — Неделя до соревнований. А у вас то понос, то золотуха...       Через пару минут мы уже отираемся у дверей врача. Занятно. Травмированное колено мне лечила мясник Наташенька. Ху из Игорь?       — Новый док, что ли? — морщась от тянущей боли цежу сквозь зубы и, в ответ на утвердительный кивок Влада, добавляю: — Ты иди. Я тут и сам справлюсь. Не заводи Петровича ещё больше.       — Угу. Ты это... Точно сам?       — Да иди уже! — шикаю, проворачивая ручку двери, и, кашлянув, чтобы привлечь внимание доктора, вхожу.       Дежавю, блин! За столом, склонившись над журналом и что-то строча убористым почерком, сидит «он» — моё наваждение. Мой недавний спаситель. Виновник моих бессонных ночей и в хлам стёртых рук.       Судорожно вспоминаю имя хозяина кабинета, слизанное быстрым взглядом с таблички у входа секундой ранее, запинаюсь, как первоклассник со стишком на линейке, но всё же выдыхаю:       — Игорь... Андреевич? Здравствуйте. Я... — беззвучно шевелю губами, пытаясь сообразить, зачем я здесь, и готов сквозь землю провалиться — физически ощущаю, как наливаются румянцем щёки.       — Ты? — Игорь Андреевич, кажется, удивлён не меньше моего. Откладывает ручку в сторону и, потирая скулу, задумчиво улыбается: — Ну, здравствуй, студент! —Ощупывает меня с ног до головы взглядом-рентгеном, хмурится и, безошибочно останавливая его на травмированной руке, кивает на кушетку у стены. — Присаживайся, Тёма. Поймал-таки своё, значит.       От его «Тёма» сердце бросается вскачь. Откуда он знает моё имя? Для всех посторонних я — Артём. А значит...       Стою, как вкопанный, напрочь забывая о травме, и жадно, без стеснения разглядываю его — вот так, с расстояния одного шага, стараясь запомнить каждую деталь. Потому что теперь каждая его эмоция — для меня. И ямочки на щеках, и янтарные смешинки в глазах, и беспокойство в заинтересованном взгляде — всё моё! Для меня!       — Дай руку осмотрю, — осторожно поддерживая за локоть, Игорь усаживает меня на кушетку. — Боль острая? — нависает, теперь совсем близко — на расстоянии выдоха. Лёгкий древесный запах с нотками цитруса кружит голову. В происходящее верится с трудом.       — Ннет! Уже... — бормочу в пол и едва сдерживаю всхлип, когда «его» чуткие, умелые пальцы касаются моего предплечья.       Сон. Это точно, грёбаный сон! Но как же не хочется просыпаться!       Постукивает по кончикам пальцев, внимательно считывая мою реакцию, но нет, никакой острой боли я не чувствую. Только жар, волной разливающийся под кожей.       — Вот и хорошо. Перелома нет. А остальное вылечим. — Игорь бережно ощупывает локоть, плечо, медленно сгибает руку, отводит её в сторону, и, возвращая в естественное положение, укладывает мне на колени, выдавая окончательный вердикт: — Три дня покоя, Тёма. Полного! — в шоколадных глазах мелькают смешинки, — Когда соревнования?       — Через восемь дней, вроде... — мычу, изо всех сил стараясь не увязнуть в его взгляде. Вот только стояка мне сейчас не хватало.       Улыбается, гад, в лёгкую считывая моё состояние.       — Для полного выздоровления времени, конечно, маловато, — задумчиво тянет Игорь Андреевич и накрывает мою ладонь своей, чуть сжимая пальцы. — Ну что, звездочёт?! Три дня покоя, пять — массажа. Потом протейпируем. И вернём тебя Петровичу в полной боевой готовности. А уже после соревнований займёмся рукой основательно. Идёт?       Его слова лишь слабым эхом касаются моего сознания. Я оглушён. Реальность дрожит, смазываясь. Пусть это будет сном! Потому что... «Звездочёт», «Тёма»...       Он всё это время знал!       Ведь точно — знал!       Ещё тогда — на парковке. Хочется исчезнуть. Раствориться.       Соревнования. Травмированная рука. Всё кажется таким незначительным! Сглатываю ком в горле и осторожно выворачиваю кисть из его ладони, но он не позволяет, стискивая сильнее.       — Тихо. Ну что ты, Тём... — глубокий голос Игоря окрашивается бархатными нотками. Он рядом. Совсем близко. Так близко, что тёплое дыхание щекочет кожу. — Всё хорошо. Правда.       — Угу. Только я чувствую себя полным придурком, — бурчу в сторону, тщетно пытаясь собрать себя в кучу. И вдруг решаюсь — хуже ведь точно не будет: — Скажи...те. А Олег Дмитриевич?       — Лежка?! — смеётся Игорь. — Мы на одном потоке учились, — и умолкает, продолжая улыбаться до чёртовых ямочек на щеках.       — Ясно. И вся эта «Камасутра» — моя фантазия.       — Что тебе ясно, Тём?! Какая «Камасутра», ну?! Я в городе пару месяцев, как. Он подгоняет мне клиентов, помог с работой...       — Угу, — перебиваю, сжимая пальцы под его ладонью в кулак. — Три дня покоя, вы говорили?       — Спину я ему лечу, Тёмка! Массажист я, понимаешь?!       — И та брюнетка...       — И брюнетка, и Олег, и ваш Петрович! Лечу я их! А ещё... — Игорь рывком поднимается и садится прямо передо мной на корточки, забирая обе ладони в свои. И смотрит. Тем самым взглядом — прямо в душу. — А ещё я люблю звёзды. И очень. Очень рад тому, что наши окна оказались напротив.       — В мой бинокль только и смотреть, что в окна напротив. Знаете, я ведь мечтал о телескопе...       — Так может, не будем терять время, м? — Игорь улыбается так тепло и по-родному, что всё разом становится на места и кажется правильным. — У меня отличный телескоп, Тёмка! «Sky-Watcher» с параболой. И сегодня лунное затмение. Ну, что?! Поедешь ко мне, герой?!       Восторженно хлопаю ресницами и согласно киваю. Кажется, будто знаю этого улыбающегося любителя звёзд всю жизнь.       — Поеду! — срывается с губ прежде, чем осознаю, на что подписываюсь.       Игорь загадочно смотрит на меня, поглаживая костяшки пальцев, и, кажется, видит насквозь. Со всеми сомнениями, тайными желаниями и невысказанными протестами.       — Звёзды, Тёмка! Сначала только звёзды. И... Горячий шоколад с зефиром?! — издевается, гад.       «Угу. После двух недель дрочки на твой светлый образ, звёзды — самое то...» — усмехаюсь собственным мыслям и, набравшись смелости, выдыхаю:       — Тогда уж и кофе из вашей поллитровой кружки. И...       ...Звёзды. Холодные. Одинокие. И такие прекрасные. На расстоянии бесконечности друг от друга. Иногда кажется, что именно влюблённые чудаки соединили их в вечности, собрав в созвездия. И теперь звёзды, сверкая и притягивая взоры — из благодарности ли, или из простого любопытства — соединяют одиноких людей. Кого-то на века. Кто-то сгорает сразу, кометой срываясь в бездну... Кто знает, может и Тёмке с Игорем сегодня выпал шанс преодолеть расстояние между.       — «Sky-Watcher» с параболой, говорите? — улыбаюсь, присвистывая. — Так чего же мы сидим?!