М

      Впервые они встретились на приёме у семьи Макмайкл. Это был холодный, дождливый и неприветливый американский вечер, полный света тысячи свечей, аромата изысканных блюд и благовоний знатных дам, полный шорохами платьев, кротких вздохов и опьяняющей праздности, в которой растворялось тягостное мрачное прошлое. Люсиль Шарп ненавидела это. Ненавидела, потому что во всей этой сумятице и неразберихе легко могла потерять и больше никогда не найти своего горячо любимого младшего брата.       Её длинные пальцы ловко и изящно перебирали клавиши рояля. Все взгляды были прикованы к ней, с губ гостей срывались вздохи восхищения, и комнату наполнял трепет их восторженных сердец. Обычно Люсиль играла только для одного слушателя, для своего брата, потому вкладывала в игру всё то, что оставалось где-то в глубинах её пустого сердца. И публике нравилась её живая отдача. Глупые люди. Как же их привлекает живое воплощение отвратительного греха.       Игра Люсиль оборвалась, когда Томас вошёл в залу под руку с женщиной. Люсиль, скрепя сердце, признавала, что она хороша собой: светлые вьющиеся волосы, стройный стан и задумчивое выражение лица. Соперница. Очередная соперница, которой придётся претерпеть позорное поражение и сгинуть в алых недрах Багрового Пика.       Женщина улыбнулась Люсиль. Коварной, ядовитой, лишённой радости улыбкой.       И это стало началом конца.       — Знали ли вы, — приятный, бархатистый голос беспощадно вырвал Люсиль из плена забытья, — что человек, любящий коллекционировать насекомых, почти наверняка страдает от эдипова комплекса?       Люсиль вывело из себя всё, начиная с небрежного, легкомысленного тона незнакомки, заканчивая тем, что кто-то нахально вторгся в её одиночество. Она стояла в залитом солнцем яблоневом саду и искала в кустах маленькие, невидимые для неопытного глаза куколки бабочек. Неужели ей и в этом простом человеческом счастье решили отказать?       Но она не подала виду, что злится. Она одарила незнакомку самой ласковой улыбкой из всех, имевшихся у неё в запасе, мгновенно признав в ней ту самую леди, с которой прошлым вечером вальсировал Томас. Перед ней, придерживая руками накидку, стояла Эдит Кушинг. Вблизи она была почти красивой даже для гневного и придирчивого взгляда Люсиль: ей было двадцать девять лет, её лицо источало интеллигентность и спокойствие, а васильковые глаза светились блеском живого ума. Люсиль торжествовала, глядя на неё. Даже такая женщина падёт перед ней, харкая кровью и умоляя о пощаде.       — Да что вы? — притворно удивилась Люсиль.       — Так говорит Фрейд в своём последнем труде, — с вежливой улыбкой ответила Эдит. — Вы позволите?       Она не дождалась позволения и сжала пальцами одну из английских булавок, на которые Люсиль накалывала тельца мёртвых насекомых для своей коллекции. Поймать бабочку не составляло труда — они совершенно не боялись человека и не улетали от него, даже если он оказывался в опасной близости. Эдит было достаточно лишь протянуть руку и сжать свои тонкие, перепачканные чернилами пальцы на крылышках несчастного насекомого.       — Фрейд считает, — продолжала Эдит. Она смотрела на бедное создание, держа в одной руке острую булавку. Её улыбка застыла и больше была похожа на гримасу, а васильковые глаза на мгновение, всего на долю секунды, утратили своё невинное выражение. — Что для девочки булавка — это своеобразный фаллический символ. Девочка в раннем детстве познаёт своё несовершенство перед мужчиной, и таким экзотическим способом пытается его компенсировать. Она чувствует своё превосходство, у неё есть власть над жизнью и смертью, она причиняет боль и муки беззащитному существу. Разве это не замечательно?       С застывшей улыбкой она пронзила крошечное сердечко маленькой чёрной бабочки. Лапки насекомого дёргались, оно пыталось бороться, старалось выжить до последнего, пока его хрупкая жизнь не оборвалась.       — Ваш ум вызывает восхищение, — голос Люсиль дрогнул, когда эти слова сорвались с её губ. — Уверена, Томас по достоинству оценил это.       — Мне неинтересен сэр Шарп, — она смотрела прямо в глаза Люсиль. — Но весьма интересны вы. Скажите, дорогая, вы поможете мне?       Люсиль покоробило такое фамильярное обращение, однако отказать она не могла. Если она хочет вернуть к жизни поместье своей семьи, то ей понадобятся все денежные средства Кушингов, а значит нужно быть приветливой и обходительной и не показывать своей раздражительности.       — Конечно, — Люсиль вновь вложила всё имевшееся у неё обаяние в свою улыбку. — Что вам нужно?       — Это.       Эдит сделала шаг в её сторону, обронив в траву ненужную булавку с убитой бабочкой. Она подошла близко. Просто непозволительно близко не только для едва знакомого человека, но даже для близкой подруги. Она опустила тёплые руки на белоснежные плечи Люсиль, прижалась своей нежной грудью к её груди и накрыла её губы ласковым поцелуем. Люсиль была напугана и обескуражена её поведением и шокирована настолько, что от возмущения у неё перехватило дыхание.       Она пришла в себя, как только их языки на одно короткое мгновение соприкоснулись. Люсиль сделала шаг назад, с тяжёлым стоном втянув в лёгкие тёплый осенний воздух.       — Леди Кушинг, — с оскорблённым возмущением начала она. — Вы…       — Мне интересно, можно ли сделать садиста послушным при помощи садизма, — Эдит ласково ей улыбнулась. — И полным пренебрежением его правами человека. Я как раз пишу об этом новую книгу, не желаете прочесть начало?..       Дальнейшие события развивались стремительно. Трагическая смерть Картера Кушинга, свадьба Томаса и Эдит, их медовый месяц. Последнего Люсиль не могла вынести. Она отправилась домой, в родной и негостеприимный Аллердейл Холл, который местные прозвали Багровым Пиком. Пустые стены замка завывали, точно полчища неупокоенных душ, в комнатах царил нечеловеческий холод, и кроме старого слуги на несколько миль вокруг не было ни одного живого существа. Разве что чёрные бабочки, «мёртвые головы», мирно дремали под самым потолком, когда их хозяйка вернулась домой.       И весь медовый месяц у неё из головы не выходил тот поцелуй. Люсиль до сих пор чувствовала жар губ другой женщины, кусала свои губы, мыла их холодной водой с душистым мылом, но ей всё равно казалось, что они грязные. Люсиль с её безумным сознанием казалось, что эта грязь скапливается, проникает внутрь неё, собирается внизу живота и создаёт там невыносимое жжение, мешающее ей спать. Люсиль бродила по замку в поисках успокоения, смотрела на портрет покойной матери, смотрела на картинки в книгах, которые появляются, если согнуть страницы под определённым углом, и всё чаще засматривалась на ту из них, где две обнажённые женщины таяли в объятиях друг друга.       Нет. Она любит только Томаса. В её жизни может быть лишь одна порочная связь, за которую её можно предать анафеме.       Эдит приехала, ласково поглаживая худыми руками маленькую, истощённую собачонку.       — Что это? — сдерживая гнев и волнение, спросила Люсиль, пальцем указывая на животное. На её перстне уже целый месяц не было фамильного кольца Шарпов с крупным рубином, и такие вещи сбивали её с толку. Она хозяйка в этом доме. Она, а не очередная жена Томаса. — Томас, я думала, с ним покончено!       — Хм… — только и произнесла Эдит, подав голос раньше мужа. — Люсиль, дорогая, я так устала с дороги. Не покажете ли вы мне мои апартаменты, пока Томас позаботится о багаже?       Люсиль стиснула зубы и вновь выдавила из себя милейшую из возможных улыбок.       — Конечно. Следуйте за мной.       Люсиль не хотела оставаться с этой женщиной наедине. Ей казалось, будто она скользит взглядом по её плечам, по талии и бёрдам, но как только Люсиль оборачивалась, замечала, что взгляд Эдит устремлён в пол. Её отец мёртв, его тело покоится в земле далёкой и жизнерадостной Америки, а его дочь здесь, и ей суждено стать очередной жертвой…       — Сядь, — спокойно, но властно произнесла Эдит, и от этого повелительного тона сердце Люсиль дрогнуло. — Перед зеркалом.       Люсиль резко повернулась на пятках и одарила Эдит гневным взглядом. Она надеялась напугать её, увидеть в её взгляде овечье смятение и трусость, однако Эдит не оказала ей такой чести. Импульс ярости прошёл, стоило Люсиль вспомнить, для чего эта женщина здесь, и что её короткая жизнь в скором времени оборвётся, и потому покорно села на обитый бархатом стул перед изящным туалетным столиком цвета слоновой кости. Эдит подошла со спины. Люсиль, глядя на себя в зеркало, на падшую, греховную женщину, видела, как длинные пальцы Эдит ласково касаются её плеч.       — Скучала?       — Леди Шарп, — дыхание Люсиль сбилось, стало тяжёлым, прерывистым.       — Ты знала, что оставлять домашних собак в лесу — очень нехорошо? — Эдит склонилась, глядя на себя и на Люсиль в зеркало. — Придётся тебя за это наказать.       Люсиль сжала губы в линию, пытаясь сдерживать эмоции и ничем не выдать своё волнение. Сердце в груди билось с такой яростью, что ему стало больно в груди, а низ живота неумолимо жгло пламенем похоти.       — Т… Томас…       — Томас не должен тебя услышать, — Эдит прикусила нежную кожу шеи Люсиль. — Если ты, конечно же, не хочешь, чтобы он об этом узнал.       Рука Эдит скользнула по груди Люсиль, к талии, провела по складкам алой шёлковой ткани на бёдрах и добралась до места, где была самая чувствительная на свете кожа. Люсиль шумно вздохнула, когда через ткань жёсткие пальцы Эдит провели по её промежности.       — Ты не в первый раз причиняешь страдания живому существу, — спокойно проговорила Эдит. Одной рукой она держала лицо Люсиль, заставляя её смотреть на себя в зеркало. — Щенок ведь скулил, звал на помощь, убегал от волков, пытался не умереть от холода. Тебе нравится это?       — Д-да, — ахнула Люсиль. Эдит говорила, и с каждым словом сильнее надавливала на её возбуждённый клитор, энергичнее и настойчивее ласкала его через тонкую ткань. — О Боги, да!       — Было бы интереснее, если бы его обожгло струями пара от комбайна Томаса, — прошептала Эдит. — Шерсть слезет, кожа покроется кровоточащими волдырями…       Поняв, что выдержать больше не в силах, Люсиль повернулась к ней и жадно впилась в тонкие нежно-розовые губы. Голова кружилась, сердце трепетало до того сильно, что Люсиль казалось, будто бы сознание вот-вот оставит её. Она похотливо раздвинула ноги. Она двигала низом живота, поддаваясь развратной ласке едва знакомой женщины. Она стонала так страстно, как никогда этого не делала с Томасом, и факт того, что именно она убила отца Эдит и сделала её беззащитной сиротой, только распалял в ней желание. С губ Люсиль сорвался шумный стон. Она задрожала в ласковых руках соперницы, чувствуя, как жар, копящийся в промежности, разливается по телу волной оргазма.       — Ха… — тяжело выдохнула Люсиль, глядя в зеркало и не узнавая себя. Сколько страсти во взгляде, сколько похотливого удовлетворения и желания. Это её истинное лицо. Без притворства, без масок, без лицемерных улыбок. Настоящая Люсиль Шарп, порочная, отвратительная, слабая и покорная в руках сильного человека.       — Я устала, — невозмутимо проговорила Эдит и плюхнулась на мягкую, холодную постель. — Увидимся утром, Люсиль.       Сгорая от ярости и стыда, Люсиль покинула её покои, подобрав юбки своего пышного платья.       Утром они действительно увиделись. Эдит подали горький чай с медленно действующим ядом, который мучительно и неумолимо убивал бы её в течение нескольких дней. Люсиль внимательно наблюдала за тем, как Эдит водит кончиками пальцев, которыми ласкала её, по краям кружки, как глядит в багряный чайный омут на своё отражение, как задумчиво смотрит вдаль. Что эта мерзость написала в своей чёртовой книге? Люсиль и знать этого не хотела. Как только Эдит умрёт, она сожжёт все её вещи, в том числе и рукопись.       — Под потолком столько бабочек, — спокойно произнесла Эдит. — Пугающие и удивительные создания…       Люсиль вздрогнула, почувствовав, как под столом её ноги что-то коснулось. Стопа Эдит. Что она себе позволяет?! И при Томасе! Возмутительно! Люсиль сжала губы в линию, боясь хоть чем-то выдать свою реакцию, а тёплая нога Эдит тем временем касалась её ноги под юбками платья, подбираясь всё выше к бёдрам.       — Знаете, — Люсиль подскочила со своего места. — Мне что-то не хорошо. С вашего позволения, я выйду.       — Конечно, — ответила Эдит, поднося кружку к губам.       Ну же. Сделай глоток, и твои внутренности будут исторгать кровь из тела до конца твоей поганой жизни!       — Какой неприятный запах, — вздохнула Эдит. — Собачка, иди сюда. Мне кажется, этот чай нельзя пить.       Стиснув зубы, Люсиль покинула кухню. Она не видела, как Эдит сняла со стены задремавшую крупную бабочку, как разбудила насекомое своим тёплым дыханием, как заставила выпить отравленного зелья из чашки. Бабочка погибла, упала на стол и перевернулась лапками кверху. На лице Эдит появилась торжествующая улыбка.       Ночью, когда Люсиль пыталась уснуть в своей холодной комнате на душистой постели, её потревожили. Она услышала тихий скрип двери, услышала шаркающие шаги босых ног по трухлявому деревянному полу. Свет свечи выхватил из тьмы жуткий интерьер комнаты Люсиль — погружённые в формалин части тел, живых существ, коллекцию мёртвых насекомых. Здесь пахло смертью, здесь витал её дух и было холодно, как в глубокой могиле.       — Томас? — робко позвала Люсиль, прикрывая краешком одеяла обнажённую грудь.       — Томас? — игриво произнесла Эдит Шарп. — Зачем тебе понадобился мой муж?       — Эдит, — Люсиль не сдержалась и крепко сжала зубы. — Что вы здесь делаете?       — То же, что и отрава делала в моём чае, — Эдит задула свечу. — Хочу причинить боль.       Люсиль задрожала, когда мягкая, нежная рука Эдит коснулась её озябшей щеки, вскрикнула, когда эта же рука крепко сжала её грудь, стиснула сосок между пальцами. В замке гуляли шумные сквозняки, порой напоминающие стоны живого человека, так что вряд ли её кто-нибудь слышал. Она попыталась оттолкнуть Эдит. Или ей казалось, что она пытается? От грубости Эдит, от исходящего от неё желания причинить боль тело Люсиль стало таким податливым, таким размякшим, таким… покорным. Это ли называется послушанием? Или Эдит намеренно вложила ей в голову такую отвратительную мысль?       Эдит прижала её за запястья к кровати. Если бы она знала, скольких человек убили эти руки, была бы такой же похотливой?       — Вряд ли ты так же невинна, как о тебе говорят, — сказав это, Эдит двумя пальцами резко проникла в Люсиль. Женщина издала глубокий, полный страсти вздох. — Будь паинькой, скажи, кто был у тебя до меня.       — Этого ты никогда не узнаешь.       — Неужели?       Эдит склонилась и, не вынимая пальцев, коснулась языком жаркого клитора. Такая инициатива со стороны партнёра и резвость были непривычны Люсиль, и потому она, впервые в жизни почувствовав себя беспомощной, ощутила, как вместе с возбуждением внизу её живота затягивается тугой узел боли. Боли, которая рвалась из неё вместе со слезами. Люсиль боялась. Она не хотела быть здесь, не хотела быть слабой при этой женщине. Насилие и издевательство мысленно возвращали её в дни тяжёлого детства, где был сумасшедший отец с хлыстом, со свистом опускавшимся на её маленькое тело, где была безумная мать, рвавшая ей волосы, где был беспомощный Томас, ради которого она поклялась быть сильной.       Люсиль не выдержала. Слёзы застилали её глаза, в то время как тело содрогалось от спазмов наслаждения.       — Что такое? — с насмешкой в голосе спросила Эдит. — Уже сдаёшься, сестричка?       В бледном свете луны Люсиль увидела, как Эдит выпрямилась и приблизилась, касаясь своей гладкой плотью её плоти.       — Нет, — прошептала Люсиль. — Т… Томас…       — Томаса здесь нет, — Эдит улыбнулась, хитро сощурив взгляд. — Но нам он только помешает. Между прочим, таких, как ты, психологи называют мазохистами.       Люсиль вновь вскрикнула и закусила костяшку указательного пальца, почувствовав, как в неё входит что-то тонкое, длинное и невероятно холодное.       — Чт… что это?       — Авторучка, — Эдит улыбнулась и так крепко прижалась к клитору Люсиль, что выбила у неё из лёгких полный страсти вздох. — Отец подарил мне её, чтобы я могла писать и не пачкаться чернилами. А я уже получила столько отказов от издательств, что больше она мне не нужна. И до утра мы её не вытащим.       Люсиль попыталась встать, но Эдит, сдавив ей шею, крепко прижала её к мягким подушкам кровати. И она приступила к сладкой пытке. Её тело было таким жадным до наслаждений, таким требовательным, что Люсиль начинала испытывать боль другого сорта. Это была истома. Боль наполняла каждую клеточку её тела и её эпицентр был там, где соприкасались два тела, которые не могут и не должны сливаться в любви. А Эдит всё не останавливалась. Она держала ногу Люсиль у себя на плече и тёрлась возбуждённым клитором об её изнывающий от боли клитор, вперив взгляд в измученное от накопившихся в сердце страданий лицо. Кожа Люсиль стала до того чувствительной, что она ощущала всё. В буквальном смысле всё. И каждый изгиб этой треклятой авторучки внутри неё, и каждую складочку на простыни, и… ползущих по рукам, животу и лицу крупных гадких бабочек, привлечённых запахами её слёз, пота и сексуального удовлетворения. Люсиль застонала, пытаясь отмахнуться от них, а они ползли, кусали, махали огромными крылышками и издавали отвратительный визг, будто бы хотели растерзать её на собственном ложе.