прекраснейшая причина для слëз

они виделись во сне, в цвете красной охры и коричневого. намджун называет это сепией, а тэхен запросто обмакивает кисть в чашке с кофе. гуща на дне. их тела где-то рядом. там. тэхен устал в блаженной ленности считать складки постели и драпировки, множественные мазки на искусственных виноградинах и нарциссах. постыдно для натуры. но намджун все еще истомленно созерцает затаенное среди холодных мраморных скульптур спелое и мякотное тело, подслащенное персиковыми лучами закатного солнца. таких сладострастных, (пре)подобных тэхену, за глаза называют божьми путанами. но никому не ведомо, что нимфетные мальчики, отдав тело богу, попадают в рай. с дьяволом. за рамой окна пылает тусклый модерн-город, робко шелестя румянцем листьев бархатного сезона, готовых отчаянно сорваться в объятья ласкового ветра. город пылает, как карминовые щеки тэхена. а за рамой картины у намджуна готовы сорваться нервы. силуэт тонкой вуалью на плечах скрывает недосказанность тишины глухим скрипом карандаша и шорохом бумаги. монохром никогда не разглашает сокровенных тайн. лишь в пыльной мастерской намджун в силах прикоснуться твердым карандашом и томным взглядом к недосягаемому, до мурашек по позвоночнику. черт бы побрал эти десятки глаз, эти руки, взмахивающие кистями-деревяшками над станом самой музы, черт побери, в этот знойный час. намджун угрюмо ненавидит быстротечность времени. им не вспоминать прошлое, перебирая пальцами все изгибы и переплетения, изучая кружевными миллиметрами утомленные ночными звездами-изумрудами тела в окружении мольбертов и картин с до треска в пальцах знакомыми чертами совершенного портрета. перелистывая книги по философии гедонизма, утверждая сложившееся наслаждение кратковременной целью, словно альбомы их бытия, намджун никогда не улыбался столь широко и просто, никогда не выходило из-под его руки столько зарисовок. зарисовок тэхена. их жизнь в мечтах - выход. в окно. они - строгая прагматичная латынь и пылкий предчувственный французский. с каждым днем все более душу художника пробирает жесточайшая тоска и уныние, в груди творца, где-то секретно глубоко под изорванными нитями артерий, лезвием вырезает картины сама натура, сама модель. - намджун, чем ты обусловишь своё существование ? - слизывая авокадо с ножа, подобрав ноги и белье с пола, шепчет тэхен. имеет право. имеет не только право. в его глазах невероятная сила, огни ночных свечей, разделенных на двоих, некое подобие важности детективов шестидесятых и совсем малая толика кремовой нежности. игривая блядская монахиня. для намджуна он - из пепла возведенное в абсолютизм полотно экспрессии. мешает крайне субъективное мышление. - мир - трансцендентное понятие. градация трансцендентного. люди мерзостные эскаписты, блуждающие в поиске спасения, эгоистично расплевываясь высшими моралями. в намджуне для тэхена пробуждается пресный реализм. гиперреализм с временным относительными понятием романтизма. ему бы сидеть на берегу сицилийского моря с этюдником, да неспешно выписывать шикарнейшие пейзажи, а не в пыльной каморке предаваться цвета рубинового вина рандеву с распутьем. с ним тэхен давно не видит живописные сны. сон - реальность. тягучая и свинцовая, пахнущая пергаментом, гуашью и пылью. подобно экзотической пестрой колибри в несмелых руках, что так умело очерчивают изломы конечностей, всему приходит крах. тэхен увядал, тэхен чах от переизбытка жалости и трагедии. сахарный флер слизан сполна. в попытках залечить раны, расцветают новые. пресыщение жизнью - taedium vitae. nature mort. позади тысячи ускользающих минут. скованные единым пространством. на двоих. тихие утра в отельных комнатах, опутанные бархатом несмелых прикосновений. появление образа юнги из грез обоих не становится падением, насыщает беспокойное воображение каждого. явление (христа) юнги возвраитило прошлое, воскресило угасание. привнесло грех и искушение. тэхен нежится и страстно тянется, в огрубелых руках юнги он беззащитный цветок, надобность быть свободной рай-птицей отпала. намджун согласен с юнги в утверждениях о том, что естественно - то небезобразно, преувеличенно бросает на холст вкушаемые другим плоды невинности. смеется. они смеются. самое заветное принято прятать под цветастой от масляных красок рубашкой, куда глубже. грубые удовольствия для тонких натур, нуарная замешканность, неуверенность расцветших глаз. таяние ледника, третий инкогнито за бортом блаженной забавы. тэхен слизывает приторный мёд и оливковое масло с пальцев юнги, расписанных игривыми оттенками самой теплой интимности, на которую способен намджун. они грешат, они оскверняют идиллическую картину, напускным трауром смазывают печатной краской с сочинений юнги слова в полотна поллока. чтобы жить, ему нужно писать, чтобы писать - умирать. каждый знает, что актеры ебутся с поэтами. бессонные изнеможденные ночи в побеге от самих себя друг в друге стали привычными. погрязшие в черни строк, распластаны по палитре грязных оттенков. по утрам для юнги тэхен не носил ничего, кроме берета и грустных глаз. сама скверная притягательность. высшее существо, живущее в мире искусства, он и есть искусство, выходящее за пределы личности - драма за тонким занавесом напускной колкости характера героев романов гюго. отверженные. наполненные утопиями и самообманами, в надежде и спасении. эпоха декадентства, опиум и абсент. юнги молчит, красоту нельзя удержать. юнги начинает ебать движ париж. антракт. каждое волнение, всплеск молочной пены возвращается на круги своя. эфемерное одиночество не привыкло распаляться, но "тэхен, боже. ты навеки моя самая красивая депрессия, самая прекраснейшая причина для слёз. растекаясь "постоянством памяти" в своих неотправленных письмах к тебе, прикладываю все то самое, что не изобразить и не описать..." легкая поступь костной муки рассыпется. петлистым почерком, жаль, что не узлом петли начертано "...p.s. рандеву, обусловленное прошлой жизнью, бывай."