Журавли

Светлая даль, журавль одинокий в небе над облаками Могут поднять мое вдохновенье прямо к лазурным высям. Ясные горы, чистые воды, с ночи лежащий иней… Лю Юйси - ”Осень”

Снегопад шел всю ночь, и закончился лишь под утро. Ветви деревьев покрылись инеем, и сад затянуло хрупким хрусталем. Фэн Синь смотрит на эту красоту, и ему хочется обломать тонкие от мороза ветки одну за другой. Хотя бы так выплеснуть скопившуюся ярость. Му Цина в холодной выстуженной спальне не было. Опять исчез с рассветом, как всегда поступал последние месяцы, с тех пор как… С тех пор. Фэн Синь предпочитал думать об этом именно так. Говорить об этом он вообще не собирался. Даже с Му Цином. Особенно с Му Цином. Потому что любой их разговор непременно превращался в скандал. А скандалить на такую тему было бы… Неприятно. В конце концов, это Фэн Синь первым дал слабину, забыв о такой маленькой, казалось бы, мелочи, как нерушимый обет и путь совершенствования. И ведь проклятый Непревзойденный совсем не выглядит опечаленным, значит как-то они с Высочеством обет обошли, и Му Цин точно знает как, знает и молчит, он вообще почти всегда теперь молчит, потому что любое слово привычно превращается в ссору, и спасает только тишина. *** Фэн Синь выходит на веранду, потягиваясь после недолго сна, и замирает, забыв опустить руки — Му Цин никуда не ушел. Стоял, подсвеченный едва пробудившимся солнцем, в нижней рубашке и легких штанах, подвернутых до колена, по щиколотку утопая босыми ногами в снегу. Черные волосы гладкой волной струились по спине, свободные от тяжелых заколок и острых шпилек. Он подставил лицо рассветным лучам, прикрыл глаза и замер так — не шевелясь, сам похожий на ледяную статую. Совсем не такие статуи ставят генералу Сюанчжэнь. Знали бы они… Фэн Синь одернул себя — вот уж не надо им этого знать. Семь тысяч храмов стоят богу войну, а не этому поднебесному изваянию, до которого и дотронуться сейчас страшно — рассыплется в крошево, порежет ладони. В том, что порежет — не сомневался. В том, что рассыпется — не был уверен, но слишком часто стал замечать, по какому краю ходит Му Цин. Лучше бы и дальше оставался слепым. Все было проще тогда. Фэн Синь издает низкий, глухой рык — как пес перед костью, которую нельзя переломить челюстями — и надевает сапоги. Накидывает на плечи теплый плащ, хватает со стула другой — темно-синий, отороченный мехом, с искусно вышитыми журавлями в сосновых ветвях — и выходит на улицу, шагая нарочито громко, так, чтобы снег скрипел под ногами, чтобы у стоящего спиной Му Цина не осталось сомнений — кто-то идет. Можно сколько угодно сражаться, кричать друг на друга и ссориться — каждый раз как в первый, каждый раз как навсегда — но всегда оставлять возможность сохранить лицо. Он молча накидывает плащ на плечи Му Цина и встает рядом, щурясь на солнечные лучи. Му Цин зябко поводит плечами и говорит: — Знаешь, здесь до отвращения не хватает гор. *** В Небесных чертогах и в самом деле нет гор — как и необходимости в них, чего не скажешь о смертном мире. Фэн Синь и Му Цин спускаются незамеченными недалеко от одного из храмов генерала Сюанчжэнь. Му Цин кутается в плащ и в теплое ханьфу под ним, прячет в рукава тонкие запястья, и Фэн Синь с удивлением ловит себя на мысль, что хочет это запястье не только сжать в порыве гнева — или страсти, он не видит разницы, когда речь идет о Му Цине — но и попросту согреть. Но, конечно, не делает этого. Маленький городок — почти деревня — вовсю готовится к празднику. Повсюду лоточники продают сладкие ягоды в карамели, жареную и сушеную хурму, подманивают конфетами и мандаринами. Около единственного трактира зазывала приглашает отведать лучшего местного вина. Фэн Синь только ухмыляется про себя — никакое вино в такой дыре не может быть “лучшим”. Хотя бы годным — и то редкость. Однако и он не отказался бы пропустить по глотку. Но Му Цин не выглядит как человек, собравшийся веселиться. Хмурый и собранный, как перед боем, он оглядывается по сторонам — словно инспектирует свои владения. Фэн Синь хмыкает и отходит к лоточнику за танхулу. Берет две палочки, предлагая одну Му Цину — тот отказывается. Ни ухмылок, ни закатываний глаз — как не Му Цин. И как не на праздник пришли. Фэн Синь съедает обе палочки боярышника, покупает сладкий рисовый пирожок у седой торговки и идет дальше, разглядывая прилавки. Специально на несколько шагов впереди Му Цина, делая вид, что совсем не видит, чем тот занимается. Проще рассматривать веселую толпу усталых от долгих трудов крестьян, веселящихся в трактире, чем то, с каким лицом Му Цин незаметно снабжает детей в оборванных рубашках припасенными в рукавах монетами. Так весь город придется обойти, прежде чем он всех страдающих и малоимущих накормит, а бедность и нищету выметет метлой. Фэн Синь ругается сквозь зубы и покупает еще один пирожок. *** Фэн Синю никогда не было дело до чужих обетов — каждый совершенствуется как хочет и может. Пока… это не стало проблемой. Пока одна из множества драк не закончилась (совсем не)случайным поцелуем. И оказалось, что все намного сложнее. Потому и случилось (не)временное перемирие, которое так удивило небеса. Надо же, генералы Сюанчжэнь и Няньян не ссорятся, не кричат друг на друга, не разносят мостовые и дворцы… Фэн Синю очень хотелось, но он боялся что следующая драка кончится как-то покруче. И хотел этого, до дрожи в кончиках пальцев, до нестерпимого стояка хотел, потому и одергивал себя. Вот кому надо голым в снегу ходить. Фэн Синь задумывается и пристально смотрит на Му Цина. Тот хмуро пожимает плечами: — Что встал? Пойдем. Скоро фейерверк. Му Цин соглашается проводить с ним вечера — за вейци или в тишине, которая заменила им споры. Му Цин приходит в ночи и делит с ним постель, засыпая рядом с нижней рубашке и тонких штанах. Иногда они целуются, после чего Му Цин отстраняет его и отворачивается. Под утро Му Цин всегда уходит. Да кто вообще решил, что это хороший способ самосовершенствования? Ах да. Наследный принц Саньлэ. Поймать бы Се Ляня и вытрясти из него правду — что и как он делает со своим демоном, и как они выкрутились, мать их… Нельзя. Нельзя, а оттого еще более сводит желанием скулы и низ живота — желанием драки, желанием справедливости, наконец, просто желанием. Он не выдерживает и берет Му Цина за руку. Тот вздыхает, но руки не отрывает, только спрашивает с легкой издевкой: — И где твое танхулу? *** Они сидят на крыше постоялого двора. Му Цин прижимается плечом к плечу Фэн Синя, доедая последний рисовый пирожок, и смотрит в небо — с таким же лицом, как ждет запуска фонарей. Фэн Синь пьет вино из кувшина — жадными глотками, так, что оно проливается и течет по подбородку. Му Цин хмыкает и протирает его лицо пальцами. Морщится и вытирает их о плащ. И пить ему тоже нельзя. А жаль, потому что воображение Фэн Синя уже успело подменить пальцы губами, и рука сама собой вметнулась к собранным на затылке смоляным волосам, запуталась пальцами, потянула на себе… — Тц. Фейерверк. Слышишь? Пустили? И они смотрят фейерверк, сидя бок о бок на соломенной крыше, а в небе над ними раскрываются цветы и звезды. В отблесках фейерверка тонкое лицо Му Цина кажется особенно бледным. И его красоту не портит сейчас привычные маски ехидства и сарказма. Ему так лучше. Вслух это Фэн Синь, конечно, не говорит. Он молчит и гладит рукой двух журавлей среди сосновых веток, чувствуя, как напрягается и каменеет спина под ладонью. Хорошо бы, думает, быть журавлями. Пришла весна, прилетели, состарились вместе, на небо вознеслись, ели огонь, пили металл, охраняли императора — да мало ли. С императором не получилось — тот камень, что держали в когтях, на него же и уронили. Со старостью тоже, наверное, не получится. Но вот так сидеть рядом — уже хорошо. Му Цин поворачивает голову, смотрит, сощурившись, говорит язвительно: — Что смотришь? И, не дожидаясь ответа, целует — впервые за все это время сам. Фейерверк над их головами расцветает лепестками сливы и опадает, тая в черноте зимней ночи. Горные вершины окружают, закрывая от лишних глаз. “Ясные горы, чистые воды, с ночи лежащий иней” — всплывают в голове у Фэн Синя давно прочитанные строчки, и лучшее описание Му Цина он бы найти не смог. *** Если бы Фэн Синь мог, он бы рискнул — прямо сейчас. Но отобрать у себя (друга) соперника, (возлюбленного) врага он не готов. Пока не настанет время. Пока не растает снег.