Предисловие от автора работы:
Приветствую всех на страницах своего нового фанфика!
И снова я, теперь уже надолго. Эта работа, я уверена, не создаст фурор, потому что АцуХины не главный пейринг фандома и эти мальчики популярны гораздо меньше СакуАтс, но так уж вышло, что мне хотелось творить и я обожаю этот шип. Так что я надеюсь, что эта история понравится тем, кто любит АцуХин так же сильно, как я! Она будет длинной: конечно, не такой большой, как Papermoon, но и пятьдесят тысяч слов — уже неплохо. Я писала её чуть меньше месяца: с конца ноябрьского Nanowrimoo по начало декабря. Я довольна тем, что я сделала. Может, вышло не так хорошо, как мне хотелось, и далеко не идеально... Но история завершилась тем, чем и должна была завершиться. Она писалась так, как я изначально хотела её написать, и я добилась желанных эмоций, так что я довольна. Из жанров здесь стоит hurt/comfort, потому что кое-что очень серьёзное случилось с Шоё и ему необходимо восстановиться. Но боль уже в прошлом, и я вам гарантирую, что всё окажется настолько сентиментально и мило, что вы будете блевать радугой. Эта история — ау. Для разнообразия я взяла некоторые фишки из Haikyuu, но это альтернативная вселенная, в основе которой лежит книга «Океан безмолвия», прочтённая мной в колледже. Прошло предостаточно времени, и я помнила так мало, что вынуждена была её перечитать, чтобы приступить к работе. В любом случае, я основывалась на своих воспоминаниях и брала те моменты, которые мне близки. Надеюсь, вам понравится! Как обычно, главы будут короткими. В конце концов, так мне нравится больше, да и Wattpad взаправду не для длинных глав. Чтобы вам было проще, можете делать паузы, а я буду выкладывать главы как можно чаще.
Я вас всех целую и желаю приятного чтения! Не стесняйтесь комментировать, и, даже если я появляюсь в комментариях с опозданием, знайте, что я всё читаю и однажды точно вам отвечу!❤️
⸻
Часть первая — Красная магнолия
«Он отправляется на пробежки лишь ночью, потому что день гораздо опаснее любого другого времени суток. В ночи, по крайней мере, на улицах никого нет».
⸻
I глава
Ацуму выходит из своей комнаты, слыша, как его брат спускается по лестнице. Он толкает дверь, выходит в коридор и, увидев большую сумку, которую ему предстоит спустить на первый этаж, надувает губы. Со вздохом он поднимает её: Осаму должен был взять всё остальное, так что Ацуму мог избежать очередного бесполезного «путешествия» вниз. Уже стоит жара, так что Ацуму, закинув толстую бретель рюкзака на плечо, чуть расстёгивает рубашку, пропуская воздух. Первый этаж малость напоминает базар: куча вещей стоит у входной двери, и он задаётся вопросом, как его брат перевезёт всё это в полном одиночестве. Последний в этот момент как раз проходится за спиной Ацуму быстрым шагом. — О, спасибо. Осаму забирает ручную сумку у брата и, поставив её рядом с другими, уходит на кухню. — Как ты перетащишь это всё в одиночестве? Ацуму лениво наблюдает за братом. Он сам никогда не спешит, и, если бы кто-то спросил его мнения, он бы ответил, что так торопиться перед поездками просто глупо. — Суна отыщет меня в аэропорту. К тому же, ты разве не знаешь, что там есть что-то типа тележек для транспортировки? Нет, Ацуму не знает по одной простой причине: он никогда не летал на самолетах. Он никогда не видел, что находится за стойкой регистрации багажа, местом, где он каждый раз прощается со своим братом, когда тот куда-то уезжает. Чаще всего на пару дней или неделю. И никогда — на два полных месяца. Ацуму надувается, возвращаясь на кухню. Осаму стоит, наклонившись над столом на четверых, за которым они едят каждый вечер и завтракали сегодня утром. — Чем ты занят? — Я составляю тебе список покупок. Ацуму поднимает глаза к небу, а затем скрещивает руки и садится напротив дверного проёма. Его часы показывают, что они ещё не опаздывают, но Осаму всё равно поспешно пишет что-то на бумаге. — Я оставил онигири в холодильнике. Наготовил их предостаточно. Есть ещё всякие съедобные штуки, так что первое время тебе не нужно будет ходить за покупками. Не ешь один рис, как проголодаешься, хорошо? Он поворачивается в сторону Ацуму, чтобы многозначительно взглянуть на него. Тот весело ему улыбается и пожимает плечами. — Я уже не мальчишка. — Нет, самый настоящий мальчишка, когда дело касается заботы о себе. Ешь три раза в день, спи понемногу. И не забывай принимать душ. На это Ацуму что-то бормочет, отводя взгляд в сторону. Хочется обидеться, потому что правдивые слова брата выставляют его грязнулей, не умеющим готовить. — Я моюсь, не нужно мне об этом напоминать. — Ты изнуряешь себя перед сном, а потом отрубаешься, забыв почистить зубы. — Чёрт возьми, Саму. Хорошо, я понял. Мне уже двадцать четыре, перестань строить из себя мать-наседку. Осаму заботится о нём, это логично. Они живут вместе очень долго, и Ацуму знает, что не он один переживает из-за этого расставания. Осаму уезжает заграницу, а ему остаётся ремонтировать их старый дом на протяжении всего лета в полном одиночестве. Всё хорошо, каждый из них занимается своей собственной жизнью. Но этот факт немного удручает, хоть они и не могут с этим ничего поделать. Чтобы заполнить образовавшуюся тишину, Ацуму говорит: — Позвони, как приедешь. И Осаму с облегчением отвечает: — Да. Он прикрепляет лист со списком покупок на холодильник, сбоку от заметок с номерами телефона, адресами и хорошими ресторанами. Ацуму прекрасно знает, почему брат всё это написал. Без сомнений, поваренную книгу ему вытащили, чтобы тот сверялся с ней, как только закупит необходимые ингредиенты. Но Ацуму всегда предпочитал простоту: это слишком долго — тратить полчаса, а порой и часы на готовку, чтобы затем проглотить блюдо за пару минут. Осаму выходит из кухни, и Ацуму следует за ним. Пришло время отъезда. Ацуму достаёт свои ботинки из маленького напольного шкафчика в коридоре и медленно завязывает шнурки. Осаму поглядывает на брата одним глазом, пока пробегается по дому, удостоверяясь, что ничего не забыл. — Поторопись, а то опоздаешь на свой самолёт. Это неправда. Можно ещё немного подождать, но это Ацуму везёт брата до аэропорта, и ему хочется поскорее сесть в машину (старенькую Tacot, которую он любит всем сердцем) и включить радио, чтобы заполнить тишину. В Ацуму просыпается желание расплакаться, но если он даст себе волю, то потом они с Осаму будут смотреть друг другу в глаза как два идиота, и тот перехочет уезжать. Однако этому не бывать: это его каникулы заграницей, далеко отсюда. Он работал, чтобы оплатить путешествие чуть подлиннее и навестить приятеля. Он имеет полное право уехать. А Ацуму не имеет права и дальше задерживать его с собой, человеком, ещё не готовым к подобному. Он поднимается и берёт сумку, прежде чем открыть дверь. На улице гораздо теплее, но это ещё не самая жара: днём доходит до тридцати пяти градусов, благо, к ночи температура падает. Так что всё в порядке, судя по теленовостям. Ацуму спускается с крыльца, пересекает небольшой сад и доходит до машины, припаркованной рядом с домом, стоящим в самом конце их аллеи. Они могут шуметь здесь сколько угодно: по одну сторону от них живут глуховатые пожилые соседи, по другую — молодые весельчаки. Ацуму ставит сумку в багажник, и появившийся за его спиной Осаму намеревается сделать то же самое. В конце концов, двух заходов хватает, чтобы загрузить все вещи. Они больше ничего друг другу не говорят, и Ацуму первым берёт ключи. Он смотрит на брата, чуть кивая головой: они выходят, и Ацуму закрывает дверь. Вот и всё. Его брат приедет лишь через два месяца, и вскоре Ацуму, вернувшись домой, окажется в полном одиночестве. В горле стоит небольшой ком, он забирается в машину и захлопывает за собой дверцу. Осаму проделывает то же самое и садится с пассажирской стороны, бросив на него взгляд. — Всё в порядке, — улыбается Ацуму. — Не делай такое лицо, словно переезжаешь. А я пока приберегу слёзы для аэропорта, чувствую, там я не сдержусь. Сделаем это прощание драматичным настолько, насколько это возможно. Затем Ацуму включает радио и делает его погромче. Опустив стёкла, он переключает передачу заднего хода, и машина выезжает из загородных резиденций. Он ещё пару раз шмыгает носом во время поездки.⸻
II глава
Шоё натягивает футболку, когда из гостиной раздаётся голос Ханы. — Свистать всех наверх, мы выдвигаемся через десять минут! На улице настолько жарко, что Шоё решает прикрыть оконные ставни: у него маленькая, а потому очень быстро нагревающаяся комната. Пару недель назад он откопал на блошином рынке вентилятор, и пусть он безумно шумит, это всё же лучше, чем ничего. Достав из-под одеяла свой рюкзак, он надевает его и выходит из комнаты. Шоё проходится по коридору до комнаты своей сестры и стучится два раза. Дверь практически сразу распахивается, и Нацу всматривается в брата с почти безумным видом. Она запустила руки в волос и пытается собрать их во что-то, отдалённо напоминающее пучок. — Я не иду, — шипит она. — я просто не могу там появиться в таком виде. Это становится обыденностью. Она пытается сделать всё сама, а потом в последний момент понимает, что её волосы никогда её не слушаются. Шоё поводит бровью и подталкивает Нацу в комнату. В ней царит беспорядок ещё больший, чем у него самого: бельё валяется на полу, полки переполнены, шкаф готов взорваться от количества одежды. Он делает себе проход к стоящему в углу туалетному столику с большим зеркалом и садится на табуретку. Их взгляды пересекаются, и Шоё приподнимает бровь. Нацу задумывается на секунду. — Два маленьких хвостика. Он улыбается. Пусть будут два маленьких хвостика. Это несложно, к тому же Шоё давно в этом практикуется. Дело не в том, что сестра не может сама себе сделать причёску (это было бы смешно), утро — просто не её время суток. Её густые длинные волосы очень быстро запутываются, поэтому, когда она не уделяет им должного внимания, её попытки управиться с ними заканчиваются плохо. У Шоё уходит не больше минуты на то, чтобы выбрать резинку для волос и сделать два хвостика. Он берёт не все волосы, лишь прикорневую часть, и причёска выходит симпатичной. Довольный своей работой, он спрашивает мнение сестры, бросив на неё взгляд, и та кивает головой. — Спасибо. Шоё наклоняется, чтобы быстро чмокнуть сестру в лоб, а затем разворачивается к выходу. Тётя, уже надевшая свои туфли, ждёт их в гостиной. Её сумочка до сих пор лежит на шкафу, но женщина довольна видеть племянников уже спускающимися с лестницы. — Минута в минуту, бравые солдаты. Нацу обгоняет брата на последних ступенях и уходит, чтобы положить свой обед в сумку. Она приносит Шоё его судочек, и тот бережно проделывает с ним то же самое. Через пару мгновений он водружает себе на плечи рюкзак и начинает обуваться. — Шоё, мы поедем спереди. Он поднимает взгляд на тётю, ждущую его ответа, и кивает головой. Они делают это каждое утро с начала лета (и даже более раннего времени), так что он в курсе вещей. Хана кидает Шоё ключи, а Нацу машет ему перед уходом. Снаружи он закрывает дверь, не забыв сделать два оборота, а затем огибает дом в поисках велосипеда. Он слышит отъезжающую машину (небольшой городской четырёхместный автомобиль, задние сидения которого пригодны лишь для людей ростом ниже одного метра тридцати сантиметров) и машет ей рукой, пока та выезжает из сада задним ходом. Шоё выводит свой велосипед на улицу и после аккуратно прикрывает ворота. Он разбегается, прежде чем запрыгнуть на сиденье и с силой надавить на педали. Квартал неспешно проносится мимо, и, хотя Шоё не вспотел, сильные дуновения ветра быстро его освежают. Воздух душен, здания постепенно становятся выше и шире, и он объезжает машины, порой заезжая на тротуар, когда на нём нет людей. Шоё любит кататься на велосипеде: его мышцы напрягаются, он контролирует свою траекторию — это снимает напряжение. Возможно, он склонен уезжать слишком далеко, не разогревшись, но боль быстро утихает, поэтому ему всё равно. Ехавшая перед ним машина тёти исчезает из виду, но это нестрашно: он знает дорогу. По правде говоря, существуют ещё четыре пути, способные привести его к ресторану, так что всё в порядке. Солнце печёт с самого утра, Хината Шоё с огромной скоростью крутит педали, разъезжая по окончательно пробудившемуся городу. Он улыбается.⸻
III глава
Ацуму со скучающим видом проедает взглядом экран своего компьютера. Вздох уже зарождается в его груди, но тому удаётся его сдержать: третий, менее чем за минуту, был бы уже перебором. Вместо этого он переводит взгляд на кипу файлов, ожидающих его в стороне, и даже не силится их сосчитать. Его дневная норма ещё далека от выполнения, и он решает ненадолго вернуться к папке файлов. Судя по времени, указанному в правом углу экрана, перерыв уже скоро. И если он не закончит по меньшей мере ещё с парочкой документов, то будет вынужден заниматься ими в спешке за час до ухода, как полнейший кретин. Справа от Ацуму сломанные жалюзи пропускают лучик солнца, и тот решает задержаться на плече юноши. Прискорбно то, что в компании принят дресс-код, потому что Ацуму не может найти пытку ещё ужаснее, чем в такую жару сидеть не в шортах, а в плотных джинсах. И этот проклятый луч припекает его плечо до такой степени, что юноша задаётся вопросом, возможен ли солнечный ожог в форме чёрточки. Ну ведь возможен, разве нет? Перед ним, в офисе напротив, Акааши Кейджи — менеджеры поставили их сюда на лето: в зданиях этой страховой компании всегда полным-полно людей, но, видимо, в этот раз все уместились — делает всю работу размеренно и кропотливо: он берёт файл с досье, практически целиком его читает и заносит информацию в базу данных. Пара щелчков, проверка — файл перекочует слева направо, и Акааши берёт следующий. Это то, чем должен заниматься Ацуму. Именно за этим его наняли, но бумаги всё заполоняют коридор в ожидании, пока их отсортируют. Он завистливо смотрит на мини-вентилятор сослуживца, стоящий у него на столе. Акааши Кейджи проходится по каждому досье, чтобы выполнить работу раньше срока, пока Ацуму забывает о половине из них прямо на глазах у своего начальника. Акааши Кейджи всегда делает чуть больше, чем нужно, и практически не отдыхает. На этот раз Ацуму вздыхает и потягивается, чтобы облегчить боль в спине. Это сиденье неплохое, гораздо лучше старых, но этот факт всё равно никак не влияет на неподвижное сидение за компьютером в течение многих часов. В конце концов, перерыв всё же наступает (хотя Ацуму не занялся даже меньшей частью документов). Он немного винит себя за это: ему ведь платят. Но ничего страшного, после кофе он примется за работу с двойным усердием! Поднимаясь, он подхватывает свой бейджик и бросает взгляд на Акааши. — Ты хочешь... — Нет. — Кофе? — Нет. Ацуму обижается. Ответы коллеги всегда одинаковы, но он всё равно не теряет надежды. Они уже два года делят один офис, и Акааши никогда не ведёт себя с ним дружелюбно. У юноши нет потребности нравиться абсолютно всем, далеко нет, но холодность Акааши его всё же задевает. Ему служит утешением то, что тот вообще ни с кем не ведёт себя дружелюбно. — Понял... Ацуму выходит из помещения и поглядывает в конец коридора, где трудятся его руководители. Благо, на горизонте никого. Он разворачивается в сторону служебной лестницы и быстренько даёт дёру. Он немного стрессует использовать лифт, поэтому, воспользовавшись пропуском, попадает на лестничную клетку и спускается на первый этаж. Сегодня Ацуму не будет работать допоздна. Его контракт рассчитан лишь на половину рабочего дня, поэтому у него будет время сходить куда-нибудь ещё. Может быть, в diy-магазин. Да, это хорошая идея. Ему нужны рабочие материалы, и он уже начал составлять список комнат, которые нужно переделать в первую очередь. Его брат больше не с ним, в их доме целых две ванны, и у него предостаточно времени, чтобы ими заняться. Когда он открывает дверь, ведущую к кофемашинам, то замечает, что никто ещё не подтянулся.⸻
IV глава
В районе часу дня Шоё возвращается в ресторан. Доставка заказов заняла больше предполагаемого времени, но, когда он спускается с велосипеда, единственное, о чём он может думать, — это бутылка прохладной воды. Он чуть ли не спрыгивает на асфальт и заходит в тесноватое помещение кафе. Внутри всего парочка клиентов, и его сестра лавирует между столиками, принимая заказы. Это семейный ресторан, дом, переделанный в коммерческое помещение, с высоким потолком и сдержанным интерьером. Стулья удобны, еда домашняя, и это безошибочно работает. Его тётя не сколачивает на этом целые состояния, но живёт хорошо, и этого достаточно. Его взгляд цепляется за привычных клиентов, один из которых его незамедлительно узнаёт. Это взрослый бородатый мужчина, он поднимает руку в знак приветствия. — Шоё! Сколько лет, сколько зим! Он улыбается и коротко машет рукой. Хана за стойкой, так что он проходит вперёд с пустой сумкой для развоза заказов за спиной, притворяясь, что пьёт воду. Тётя бросает ему удовлетворённый взгляд, а затем подаёт стакан воды. Он принимает его за считанные секунды. — Ты хорошо поработал. У нас новый заказ, ты готов выехать? Он кивает. Из-за спины его окликивают посетители. Он не может вспомнить их имён, но здесь они частые гости. Шоё и Нацу работают лишь летом в течение почти трёх лет, и для него этот маленький ресторанчик — способ быть загруженным тогда, когда нет учёбы. Для Нацу — повод сбежать от родителей, чтобы подзаработать карманных денег. — Итак, мой мальчик. Что нового? — Нам сказали, что ты вечно занят в университете. Сколько эта штука уже длится? Он только-только окончил третий год. Следующий будет уже другим, но он предпочитает не думать о том, что ждёт его дальше. Пока он справляется — позднее всё усложнится. Он не сможет вечно оставаться травмированным мальчишкой. Если от него не требует многого сейчас, то это только потому, что всё произошло недавно. Он знает, что однажды ему скажут повзрослеть и двинуться дальше. Он улыбается мужчинам, и Нацу приходит Шоё на помощь, возникая между ним и клиентами. — Учёба длится пять лет. — говорит она, положив руки себе на бёдра. — У него прекрасные оценки. — О, это правда? — Разумеется! Мой брат — прилежный ученик. Он окончил свой год с похвальными рекомендациями. Шоё не может удержаться от того, чтобы отвести взгляд, краснея. Это не потому, что сказанное — неправда, далеко нет, но во всём этом нет его заслуги. У него оказалось полно свободного времени в последний учебный год, и заучивание материала наизусть было единственным его занятием. Читать, учить. Он просто продолжал плыть по течению. — Отличная работа, малец! Мужчина пожимает его ладонь, и Шоё делает то же самое. Когда тётя приносит ему упакованную в картон еду, он утрамбовывает её в свою сумку. Это тяжёлая работа, но он привык: он поднакачался за всё это время. И немного вырос, к тому же. Сестра машет рукой на прощание, когда он уходит. Велосипед, как всегда, на том же месте, и Шоё садится на него, чтобы отправиться в дорогу.***
На город только-только опустилась ночь, Ацуму поедает рис безо всяких добавок, устроившись на диванчике. Перед собой он держит телефон, на экране которого крупным планом мельтешит лицо его брата. Если принять в расчёт его бардак на голове и след от подушки на щеке, то можно заключить, что в Бразилии сейчас утро. Позади Осаму проходит Суна, еле передвигая ногами, и не удостаивает Ацуму даже взглядом. — Ну, вижу, вы все в делах. — Заткнись, Цуму. Сейчас ещё утро. — Который у вас час? Он прищуривается, и Ацуму знает, что значит это выражение лица. Его брат переводит взгляд вправо и решает отставить этот вопрос без ответа, так как, по всей видимости, не такая уж сейчас и рань. — Разные часовые пояса. — бормочет он, и это наиболее приемлемый ответ. Ацуму спокойно поедает вторую тарелку риса. Раковина забита посудой, и он успел съесть все онигири из холодильника. Уже как три дня его брат уехал, так что ему приятно видеть его, пусть даже и по веб-камере. — Итак. Чем вы занимались? Его брат разворачивается, безусловно, к Суне. Когда он снова обращается к Ацуму, то пожимает плечачм. — Были на пляже. Посещали всякое. Ночные улицы взаправду симпатичные. — О да. Те самые разные часовые пояса, всё так. Осаму выглядит довольным. Он пока не загорел, но долго ждать этого не придётся. С улицы в комнату проникает лёгкий ветерок. Ацуму находит погоду невыносимо жаркой, потому он открыл все форточки в доме; так дышится легче, и он чувствует себя уставшим. Уставшим, но не готовым уснуть. На экране Осаму опускает взгляд, чтобы увидеть, что тот ест. Он сдвигает брови, и его лицо суровеет. — Это рис? — Нет… — Цуму, я оставил тебе еду в холодильнике. Он вжимается в подушки. Диван всегда был большим, особенно с момента ухода их сестры, но сейчас он кажется просто огромным. — Я её съел. Я поздно пообедал сегодня, вот и всё. Так что сейчас я не так уж и голоден. Не переживай, я буду жив-здоров, когда ты вернёшься, обещаю. Ацуму видит: это ни капли не рассмешило брата. Но, к сожалению, ему больше нечего сказать, и он просто ставит миску на стол. — Давай, Саму, расскажи мне про Бразилию побольше. Ты не прислал мне фоток. — Шизу приходила? Он глубоко вздыхает. — Ты зануда. — Это значит нет. — Разумеется, это значит нет, с чего бы ей приходить? Мы не виделись с ней уже как три месяца, если конечно… Дерьмо, ты ведь не позвал её, я надеюсь? Ты попросил её прийти? Он несколько выпрямляется, напрягшись. Не то чтобы он не хотел видеть свою сестру, но… их встречи носят специфический характер. Осаму замечает его реакцию и качает головой. — Нет, разумеется, нет. Я всего лишь подумал о том, чтобы было бы хорошо, приедь она. — Зачем? — Чтобы убедиться, что ты хоть немного спишь. И не проводишь всё время в полном одиночестве. Ацуму поднимает глаза к небу и скрещивает ноги. — Ты не в том положении, чтобы говорить о моём сне, я полагаю. — У меня есть причина не спать. Я веселился. А ты… ты не занимаешься ничем, кроме самокопаний. — Нет. Я занимаюсь ремонтом: вот, между прочим, я… — Ты съезжаешь с темы. Осаму не выглядит довольным, но это не страшно. Ацуму может разговаривать с ним не больше пары часов в день время от времени, и он не собирается проводить эти часы вот так. — Ты хочешь, чтобы я рассказал о своих ремонтных работах, или нет? — Да, дерзай. Расскажи о своих ремонтных работах. — Супер. Так вот, я, кстати, вчера прикупил всё необходимое для переделки ванной комнаты на верхнем этаже, и я думаю…⸻
V глава
Уютно устроившись в уголке кресла, Шоё широко позёвывает, смотря телевизор. По другую сторону от него, на софе, Нацу что-то печатает в телефоне, практически не обращая внимания на идущий фильм, а Хана сидит с сомкнутыми веками. Она очень редко возвращается до закрытия ресторана, но сегодня, по всей видимости, оставила это на Мику. Тётя её очень любит, и Шоё правда находит девушку милой: когда они оказываются вместе, та не пытается заставить его говорить и не задаёт вопросов, на которые он не способен ответить. Лишь простые и дружелюбные «Всё в порядке?» и «Ты можешь доставить это?». Она работает у Ханы на полную ставку и определённо заслужила это место. Снаружи воздух всё ещё душен. Шоё пока не принял душ, но усталости он не чувствует тоже. Его ноги немного трясутся, а сердце быстро бьётся в груди. Он сверяется с часами и решает, что может идти. Когда он встаёт, Нацу поднимает голову. Она одета в пижаму, а её волосы мокрые. — Ты идёшь бегать? Он кивает. В ванной комнате на нижнем этаже лежат его спортивные принадлежности. Шоё стягивает одежду, чтобы переодеться в сменную, и смотрится в зеркало. Волосы чуть длиннее, чем нужно, но, по крайней мере, кожа уже не такая мертвецки бледная: он ежедневно выходит из дома, видит мир и остаётся загруженным. Это хорошо. Он долго всматривается в своё отражение и повторяет, что доволен собой. Закончив, Шоё отворвачивается и возвращается в гостиную. Тётя взаправду уснула, поэтому он бесшумно передвигается к выходу. Входная дверь не заперта, и Нацу бросает ему с софы: — Я её не закрыла, не волнуйся. Он улыбается ей и натягивает кроссовки. Его шорты немного короче тех, что он надевает на работу, и он видит, где проходит линия загара. Вечером всё другое: он чувствует себя лучше. Ночь не ужасающа. Он открывает дверь и ступает наружу. Он не утруждается открытием ворот. С широко раскрытыми глазами перемахивает через них, не чувствуя боли. Он всё ещё может это делать, даже если его ноги протестуют. Юноша начинает пробежку. Бег для Шоё не просто тренировка для поддержания формы. Его цель — максимально истощиться. Ночь темна, но уличные фонари освещают тротуар, по которому он движется вперёд. Он мчится, всегда с большей скоростью, всегда выдерживая более длинную дистанцию. Сестра часто спрашивает, почему он не берёт с собой наушники. Она любит заниматься физкультурой в спортзале, но заявляет, что всегда берёт с собой музыкальную гарнитуру: в противном случае ей становится скучно. Шоё не может делать того же: необходимо оставаться начеку. Он отправляется на пробежки лишь ночью. День намного опаснее любого другого времени суток. В ночи, по крайней мере, улицы пустуют. Мал шанс того, что кто-то прячется в кустах, чтобы затем выпрыгнуть на него оттуда. В худшем случае ему встретится парочка пьяных людей, но он может быстро их обогнать. К тому же ему есть, что слушать. Шум, дыхание деревьев, пение сверчков, музыка, доносящаяся из некоторых домов, гудки машин — уже в центре городка. В течение года он живёт у родителей. Их дом не так далеко, прямо на другом конце города. Он может пересекаться с ними в свободное от доставки время, но его тётя ясно выразилась: когда он с Нацу у неё, пусть они и свободны, но правила диктует именно она. Немного свободы вдали от не всегда благих переживаний их матери. В конце улицы он снова набирает скорость. Он всегда меняет дорогу. Рутина порождает опасность, и Шоё не хочет быть предсказуемым. Он знает квартал как родной, поэтому может сворачивать за углы, но это неважно. Что важно, так это чувствовать напряжение мышц и делать его как можно более болезненным, необходимо выйти за пределы, чтобы почувствовать мышцы на следующий день. Нужно разваливаться по возвращении и выходе из душа, чтобы очистить все те эмоции, что сокрушают его каждый раз, как задействуются его ноги. Шоё наслаждается нежностью вечера в течение ещё тридцати минут, прежде чем остановиться на тротуаре без сил. Колени протестуют, ноги трясутся, и он чертовски потный. На улицах никого. Последний раз вдохнув, он восстанавливает дыхание и обращает взгляд к неизменно беззвёздному небу. Это небо ни о чем ему не говорит, потому что оно — не то, что он видел сегодня. То, что он видел, — палящее солнце, голубое небо и смерть.⸻
VI глава
Этим утром Ацуму приезжает на работу чуть загодя. Он минует входные двери, показывает свой пропуск и салютует единственному приятному охраннику — старичку, которому до пенсии рукой подать. Остальные напоминают высокомерных зомбаков: однажды один из них не пропустил парня, пытавшегося зайти в здание со штопором. Ужасно. Ацуму поднимается непосредственно на первый этаж: в каждом корпусе есть, по меньшей мере, шесть кофейных автоматов, но здешний срабатывает всегда, в отличие от других, выдающих кофе лишь выборочно. Он практически не удивлён, увидев большую очередь из чертей-сослуживцев, поэтому вместо того, чтобы приняться ворчать по старой привычке, ограничивается выуживанием монеток, чтобы затем их пересчитать. Ацуму не обращает внимания на стоящего перед ним человека ровно до тех пор, пока Ойкава Тоору не оборачивается с улыбкой на губах: — О, Мия. Мой любимый стажёр. — Мы временные работники, не стажёры… Отвечать на его слова — глупость: Ойкава Тоору говорит ему эту фразу каждый раз, как они пересекаются. По факту он считает всех нанятых на лето сотрудников стажёрами, пусть некоторые из них и старше него самого, но такое отношение справедливо: эти бедные парни взаправду находятся в самом низу пищевой цепи. — Ощущение, что тебе сегодня насрали на голову. У Ацуму нет ни малейшего желания на это отвечать. Он и так в курсе по единственной прекрасной причине: тех четырёх часов сна определённо было недостаточно. Он провёл ночь за демонтажем поганых обоев в ванной и удалением остатков клея для придания стенам гладкости. Нудное и тяжелое занятие, но ему нужно было чем-то себя занять. Когда он улёгся, то проворочался совсем ничего, прежде чем уснуть. — Спасибо, Ойкава. Рад тебя видеть. — Ох, я в этом не сомневаюсь. Ойкава Тоору не просто его коллега на два месяца: они также учатся в одном универе. Он — на факультете литературоведения, в другой части кампуса, так что они практически не пересекаются, но, даже когда это случается, они едва здороваются. Вежливый кивок. Это правило временных сотрудников: в мире не так уж много предприятий — за исключением фастфудов и ресторанов, — готовых принять студентов, так что здесь они ладят, и по завершении лета забывают друг про друга аккурат на десять месяцев до наступления следующего года. Популярный и великолепный во всём Ойкава Тоору — единственный, кто никогда не нарушает это правило, дабы поддерживать свою репутацию. Ацуму Мия больше не серая мышка, но, надо сказать, он не тот, кому есть, что поддерживать — в отличие от других. — Угадай, что я хочу тебе сказать, Мия. — Будешь разглагольствовать о моей коже? — Я мог бы, потому что никогда не видел ничего серее, но нет. Ойкава чуть наклоняется к нему, словно собираеся рассказать какой-то секрет. Очередь продвигается, и Ацуму просто надеется, что в этот раз кофемашина выдаст ему его двойной эспрессо без сахара. Порой эта карга любит выбирать ему напитки на своё усмотрение. Например, кофе с молоком. Или горячий шоколад. Или неважно какую бурду, которую он, однако, точно не заказывал. Он вздыхает. Ойкава говорит: — Мы организуем праздник сегодня вечером. Чтобы отметить выходные, понимаешь? Можешь прийти, если хочешь. Ацуму хмурится. Его приглашают далеко не в первый раз, и каждый год появляется кто-то новый. Тоору во многом принимает участие и, в отличие от Ацуму, остаётся друзьями с теми, кого повстречал. — Я… — Ну, я сказал «если ты хочешь», просто чтобы сказать. В 7 вечера. Мы посидим в небольшом ресторанчике, а потом пойдём пить на пляж. У него не возникло желания спросить, кто это — «мы», так как там могут быть как пятеро, так и пятнадцать человек. В сущности, это неважно. — Я уже кое-что запланировал… — С кем? — Что? Ни с кем, просто ремонт и… — Да. Я так и думал. Неожиданно наступает очередь Ойкавы. Он кидает монетки в автомат, и тот выдаёт ему (как всегда, с Ойкавой Тоору эта кофемашина очаровательна) его капучинно без сахара. Он оборачивается, подмигивая. — 7 вечера, Мия. Я отправлю тебе смс с адресом. Затем он испаряется в противоположной стороне — финансовом отделе. Ацуму надувается и вставляет три свои монетки. То, что льётся в его стаканчик, уж точно не эспрессо, и он щурится, тихо шипя сквозь зубы, чтобы не быть услышанным другими сотрудниками. — Однажды я тебя отключу, адское ты устройство.⸻
VII глава
Начинает темнеть, и Шоё осознаёт: уже поздний час. Работа по вечерам его не напрягает, так как тётя призналась, что он справляется с ней быстрее всех остальных доставщиков. Он скользит меж машин, и одна начинает сигналить. Это нестрашно, ему всё равно. Эта часть города не особо спокойна, и её жители чаще на нервах. В сей час народу меньше, но это его последний заказ, и он хочет доставить его как можно быстрее. Возможно, он подрезает авто слишком резко и не всегда останавливается на красный, но здесь никогда не бывает копов. Шоё прибывает в квартал, в последний раз крутанув педали. Он надеется, что заказ не успел остыть, потому что клиенты уже жаловались на это. Это присущий его работе риск, но Шоё здесь не для того, чтобы судить о состоянии доставленной еды. Он лишь развозит её, поэтому, когда он оказывается напротив высокого дома, стоящего впритык к другим таким же зданиям, он сверяется с адресом и спускается с велосипеда. Звонит в дверь один раз. По истечении нескольких долгих секунд, за которые никто ему не отвечает, он склоняют голову. Он не любит звонить дважды, но, прикусив губу, нажимает снова. Так как и это повторное действие ничего не меняет, он достаёт мобильный и начинает продумывать сообщение в ожидании клиента… Изображение на экране вдруг меняется, телефон вибрирует в руке, и его палец зависает над кнопкой «принять вызов». Рука подрагивает, он подносит сотовый к уху. — Ало? Вы уже здесь? Шоё таращит глаза. Он открывает рот, но из него не выходит ни звука. На улице никого нет, он один. — Ало? Вы меня слышите? Его дыхание несколько учащается. Он пытается думать, но голова ватная: ничто не приходит на ум. Он прочищает горло, чтобы выдавить из себя хоть что-то, и, в конце концов, клиент просто бросает трубку. Шоё смотрит на свой мобильник, а затем порывается дописать сообщение. Дверь перед ним открывается на лету. Он поднимает голову и отступает на шаг. — Это вы доставщик? Он запоздало кивает головой. Он всё ещё держит заказ в картонной упаковке в руках и начинает тянуться пальцами к небольшой карточке, которую хранит в кармане шортов. Мужчина, что выше его на голову, спускается на ступеньку ниже, чтобы забрать у него заказ. — Это для меня, нет? Он слишком близко, но Шоё лишь сглатывает, кивая. Мужчина хмурится. — Да, а вежливость вы припасли для другого дня. Карточка уже у него, остаётся лишь показать её. Простое «я не говорю», написанное чёрным по белому. Но клиент поворачивается к нему спиной и поднимается до двери. — Хорошего вечера. Сухой тон, дверь захлопывается прямо перед его лицом. Велосипед потрясывается на подножке, и Шоё остаётся неподвижным на мгновение, прежде чем сглотнуть и развернуться, чтобы сесть на него. Несколько секунд он везёт его по траве, а после усаживается в седло и принимается крутить педали. В горле ком, и ему безумно хочется дать самому себе пощёчину. Это не страшно, это ровным счётом ничего не значит: на него всего лишь чуть подняли голос и всё. Не оскорбляли, не давили. В действительности даже не этот мужчина пробудил в нём желание расплакаться. То был грохот закрывшейся двери, вернувший его к реальности. Однажды он должен будет снова заговорить. Он должен будет сделать это, потому что люди не понимают. Они и не обязаны, он убеждён, что их жизни слишком сложны и без того, чтобы озабочиваться ещё и его проблемами. Он не немой, не инвалид, никто не заставил его молчать: он просто не говорит. Это всё. Он не хочет говорить, не может — но он больше не хочет выбирать тот путь, что позволит ему избегать этого. Он не хочет, чтобы его жизнь была предопределена этим. Он шмыгает носом и берёт направление на ресторан. Ночь тяжела, как и этот вечер.⸻
VIII глава
Ночной ветер дует сквозь опущенные боковые стёкла машины, и Ацуму следит за дорогой, пока волосы лезут ему в глаза. Он постукивает пальцами по рулю и чувствует себя прекрасно. Уже поздно, это правда, а воздух душен, но, в конечном счёте, вечер был не так уж плох. Он поболтал с людьми, немного выпил и засмеялся в голос по меньшей мере дважды: Ацуму не спец по успешным вечеринкам, но решил, что эта была прилично выше среднего. Ойкава не пригласил кучу народа, лишь коллег по работе, и все они прогуливались вдоль берега, пока Ацуму не решил вернуться на парковку. Никто на этом не настаивал, но никто и не был рад его уходу. Ойкава сказал ему: «До понедельника». Акааши Кейджи не было, но это и не удивительно. Ацуму сворачивает в свой квартал и едет по прямой, а после делает ещё несколько поворотов. Фонарный столб на его улице не работает, но освещения фар достаточно для того, чтобы заехать на дорожку у их с братом дома без проблем. Ворот нет, и он не уверен, что когда-то вообще их видел здесь, поэтому он оканчивает свой путь, паркуясь и заглушая двигатель. Он оставляет стёкла опущенными, выбирается из авто, хлопнув дверцей, и не озадачивается блокировкой машины. Никакой свет не зажигается, когда он доходит до входной двери, но ему без проблем удаётся вставить ключ в замочную скважину. Внутри никого нет. Он замирает у входа лицом к лестнице на пару секунд. Ацуму бросает свои вещи, опустошает карманы, а после продвигается вперёд в полной темноте. Сквозь паноромное окно в гостиную проникает свет, и он шагает вправо прямо до кухни, моет там руки, а после усаживается на диванчик. Он смотрит перед собой пару секунд. Тишина почти оглушает его, потому он громко говорит: — Хорошо, и что дальше? Уже поздно, но он не чувствует себя уставшим на все сто. Хоть сегодня и пятница, но это не меняет ровным счётом ничего. Он моргает, а затем вздыхает. Наконец Ацуму встаёт и отправляется в ванную комнату. Ту, что находится на нижнем этаже, парень использует чаще всего, так что он быстро раздевается и натягивает на себя лёгкие шмотки для ремонтных работ. Дырявая майка, вся в пятнах от краски, и шорты с карманами, которые раньше были частью спортивного костюма. Запах этих вещей сейчас он находит практически восхитительным. Прошлым летом он отремонтировал гараж, переделав его в мастерскую. Ацуму поработал также со своей комнатой и кухней. Осаму был доволен, пусть им и пришлось какое-то время довольствоваться подобием микроволновки, что берут с собой в походы. Сейчас на очереди стоит ванная. Затем, может быть, он примется за комнату брата. Или Шизу. Всему своё время. Ацуму вновь пересекает гостиную, доходя до белой дверки, ведущей к гаражу. Снаружи он чувствует себя лучше. Он поворачивается к старенькому радио, включает его и выкручивает звук на минимум, затем поднимается на второй этаж и подходит к двери ванной комнаты, которую недавно снял с петель. В такой час он не хочет сильно шуметь, так что никаких молотков или шуроповёртов. Всё, что он может сделать вместо этого, — это заняться шлифовкой, доведя себя до полного изнеможения. Это просто: он шлифует и шлифует в своей мастерской, пока не перестаёт чувствовать руки, и решает, что уже можно отойти ко сну. Перед тем, как осуществить задуманное, он открывает дверь гаража наполовину: она поднимается вверх, ровняясь с его ростом, и позволяет воздуху немного освежить комнату. По радио играет знакомая песня, и он с наслаждением втягивает носом воздух.⸻
IX глава
Шоё сидит на табуретке у кухонной стойки, его взгляд устремлён на экран перед лицом. Включённый ноутбук покоится рядом с корзинкой фруктов, сестра моет посуду, время от времени посылая ему взгляды. Лицо матери транслируется крупным планом, и в нижнем углу он может увидеть своё — почти белое. — Вы хотя бы хорошо питаетесь? Хана прекрасно готовит, но я знаю, что она нечасто бывает дома. Он кивает в уже, должно быть, седьмой раз с момента, как ему позвонили десятью минутами ранее. Его ответ, по всей видимости, не удовлетворяет мать, потому что её губы трогаются в недовольстве. — Я могла бы ненадолго заскочить завтра на обед. Что скажешь? Шоё хмурится. Он начинает печатать сообщение и быстро его отправляет. «Хана не хочет, чтобы ты приходила. Ты же знаешь». Но, как обычно, она притворяется, что забыла просмотреть чат, лишь скашивая взгляд. — В районе двенадцати было бы неплохо. Я могла бы привезти поесть, и мы бы пообедали все втроём… — Мама! — восклицает Нацу, даже не обернувшись. Тон сестринского голоса заставляет Шоё поднять голову и посмотреть на неё. Нацу в своих латексных розовые перчатках, что надевает всегда, как берёт губку в руки. Судя по тому, как гремят тарелки, она переусердствует, но на этот раз он прекрасно знает, почему. Если здесь и есть человек, готовый сепарироваться от их матери, то это она. — Хана не хочет тебя видеть. — говорит она. — И ты знаешь, почему. Их мать огорчённо сдвигает брови. Она не видит дочь, поэтому решает смотреть Шоё прямо в глаза. Сквозь окно на кухню проникают оживлённые уличные звуки — вместе с москитами, привлечёнными светом. — Шоё, мой дорогой. У тебя, что, нет желания увидеть свою мать? Шоё двадцать три года. Разумеется, она должна была спросить об этом Нацу, учащуюся только в лицее, но в такие моменты она всегда обращается именно к нему. — Не пытайся заставить его чувствовать себя виноватым! — рычит Нацу, говоря всё громче. — Ты делаешь это каждый раз. И прочти сообщения, которые он тебе оставил, у него уж точно нет желания возвращаться домой! Шоё горбится и принимается разглядывать свои пальцы. Практически повсюду — побелевшие шрамы, от их вида его тошнит, и он горбится ещё сильнее. Ладони мокрые. Он ненавидит звонки матери. — Нацу, не говори со мной таким тоном! Он печатает: «не кричи, пожалуйста. Ты знаешь, что летом мы у Ханы». На этот раз она читает сообщение: её взгляд скользит по экрану. Днём его мать всегда прекрасно выглядит: она занята встречами со своими клубными друзьями. Порой она открывает свой бутик-ателье, чтобы провести в нём курсы, но это случается намного реже. В вечера, как этот, когда её волосы распущены, а с глаз смыт макияж, его мать выглядит на свой возраст. Наконец она поднимает голову, с чувством прикусив губу. — Разумеется, я это знаю, как может быть иначе? Вы же не здесь! — Мама! Мы сбросим вызов, если ты продолжишь. — угрожает ей Нацу. Со злостью она запихивает последнюю тарелку в сушилку для посуды, что стоит подле раковины, и, открутив крышку бутылки из-под воды, опустошает её разом. Шоё наблюдает за тем, как сестра стягивает перчатки. Она разворачивается, подходит к нему и усаживается рядом. Нацу с матерью перестреливаются взглядами. — Ты знаешь, что советовала нам психолог в последний раз. — Эта идиотка не знает, о чём говорит. Её совет — это отказываться от детей на каждое лето? Оставлять их на попечение сводной сестры, которая меня даже видеть не хочет? — Нет, её совет — это давать детям хоть глоток свободы, мама! Нацу ударяет рукой о стойку. Шоё вздрагивает, широко раскрыв глаза, и тогда сестра, тут же пожалев о сделанном, бросает ему виноватый взгляд. Нацу пытается украдкой взять его за руку, но он отдёргивает её, так что девушка не настаивает. — Увидеться она должна не со мной. — вздыхает их мать, и они снова поворачиваются к ней. — Если ей и платят, то за то, чтобы она помогла Шоё, а не разделила нашу семью… Нацу только-только открывает рот, как мать продолжает, на этот раз глядя сыну прямо в глаза: — Как ты можешь чувствовать себя лучше, если ты никогда не ходишь на сеансы? Ты не думаешь, что стоит их возобновить? Он замирает, руки, покоящиеся на коленях, сжимаются в кулаки. Он никогда не знает, что говорить ей в ответ, но, как бы то ни было, она бы даже не прочла то, что он ей написал. — Может быть, приложив немного усилий, ты сможешь заговорить снова… Или, если ты ей не доверяешь, ты можешь говорить со мной. Ты знаешь, что я всегда тут, верно? Я твоя мать, самый близкий твой человек по определению. Как я могу помочь своему сыну, если ты не говоришь даже со мной… Нацу захлопывает экран ноутбука; её челюсть сжата, глаза широко распахнуты. На кухню тотчас возвращается тишина, разрезаемая лишь звуком телевизора из гостиной. На улице жарко, однако Шоё пробирает мелкая дрожь. Она сбросила вызов, вот так просто. Нацу храбрая. — Эй… — осторожно говорит она. — Ты знаешь, не нужно её слушать, когда она себя вот так ведёт. Папа, должно быть, всё ещё работает допоздна, так что… Ты прекрасно знаешь, что она тебя не винит. Она стоит рядом, сложа руки, её губы дрожат. Он знает, что в этой истории он не единственный, он знает, что причиняет всем боль, не приходя к тому, чтобы просто забыть и двинуться дальше. Но это сильнее него: он открывает рот, и сердце начинает биться быстрее. Потому что, если он заговорит, если скажет хоть одно слово, люди начнут ждать от него объяснений. Они будут ждать от него рассказа истории, которую он не готов поведать вслух, чего-то такого, что он не готов пережить вновь. Они будут ждать его слов «Мне уже лучше» или «Сейчас у меня всё хорошо». Ещё не время. Шоё медленно поднимается и чуть ли не спрыгивает с табуретки. Ему почти хочется проблеваться, но трясущиеся мышцы не оставляют ему иного выбора. — Хочешь обняться? Я могу тебя обнять? Он отрицательно качает головой. Нацу ничего не говорит: не издаёт и вздоха, не пытается его задеть. Она кивает, сторонясь и давая ему пройти. Он идёт вправо, к ванной комнате. Стоя лицом к раковине, он не смотрится в зеркало: он открывает кран и делает несколько долгих глотков воды. На газетах лежат его спортивные вещи, вынутые из сушилки для белья, и он надевает их. Он выходит из ванны, и Нацу тихо ждёт его перед дверью. Она изучает его вид, и её плечи поникают. — Ты идёшь на пробежку? Он кивает. Да, он идёт на пробежку. Потому что не существует иного способа забыть слова матери (это не страшно, это ровным счётом ничего не значит, она делала вещи и похуже, её слова не так уж сильно его задели; она просто человек, такой же, как и он сам, и ей тоже плохо). Он пересекает всю квартиру и, дойдя до входа, натягивает свою обувь и хлопает дверью. Снаружи — темнота, он врывается в неё и перепрыгивает через ворота.⸻
X глава
Он бежит изо всех сил, не останавливаясь. На этот раз его цель — это прояснить свои мысли, очистить их от всего ненужного. Шоё знает: его выносливость высока, а мышцы в тонусе, поэтому он отдаётся на все сто, пересекая свой квартал направо наискосок, а потом оббегает уже другой по периметру. В какой-то момент он останавливается, говоря самому себе, что ему наплевать на то, куда он бежит. Ноги начинают гореть, прямо как он любит, а грудная клетка пылает, пылает и пылает до тех пор, пока его сердце не норовит взорваться. Губы плотно сжаты, в ушах шумит. Эта ночь — пламенная. Центр города оживлён, он уверен, что начало выходных завлекло немало народу в бары. Но этот квартал, так или иначе, пуст. Он сгорает, стоя рядом с мусоркой, и какой-то кот бежит от него прочь. Ноги несут его ко входу в парк, который он оглядывает со страхом, прежде чем пересечь его — направо наискось. В голове звенит, так сильно и громко, что облегчение настигает его только тогда, когда он доходит до незнакомого района малоэтажек: он вдруг останавливается и опустошает содержимое желудка в кусты. Мгновение сердце бешено скачет в груди. Весь его сегодняшний ужин оказывается в высокой траве, а на языке остаётся мерзкий привкус. Горло горит, и он всхлипывает. Ощущение одновременно отвратительное — и освобождающее. Когда он выпрямляется с коротким вдохом, то вытирает край губы и отступает на шаг назад. Он не сделал это на свою обувь. Ноги трясутся, он потеет, футболка липнет к коже. Стоя посреди пустынной улицы, юноша задаётся вопросом, где он. Уличные фонари слабо освещают путь, и Шоё принимается идти вперёд. Он не узнает этого места, и за спиной, там, откуда он пришёл, всё чужое. Может быть, впереди он сможет найти табло с названием знакомой улицы. Доставлял ли он сюда что-нибудь? Это возможно, но в голове сейчас пустота: он чувствует лишь привкус блевотины во рту и своё тело — на исходе сил. Он больше не думает о матери. Он больше не думает о психологе. Может быть, однажды ему всё же придётся доехать до пляжа. Спустя мгновение Шоё понимает, что он взаправду потерялся. Это немного ужасает, потому что он определённо не контролирует ситуацию. Он ушёл не так далеко, но запястье голое: он вспоминает, что оставил часы на раковине в ванной. Он продолжает идти вперёд по пустым улицам, оставаясь по центру и — начеку, но это не особо помогает. Попав на новую улицу, название которой ему ни о чём не говорит, Шоё вздыхает. Это точно ни к чему его не приведёт, поэтому он решает вернуться назад. Он не помнит, чтобы и в этой местности поворачивал лишь направо, но так у него уж точно будет больше шансов. Он поворачивает голову, когда улавливает странноватый свет вдалеке. Ноги непроизвольно делают два шага, пока он не останавливается: до его уставшего мозга наконец доходит информация. Он снова поворачивается, приподнимая брови, и смотрит на эту дорогу, в самый её конец. Это не фонарь, точно. Он колеблется почти минуту. Шоё не может позволить себе так легко принять решение: с одной стороны, поиск пути слишком долог. Он может попытаться двигаться к центру города и затем привычной дорогой дойти до дома тёти. Вне всяких сомнений, это займёт кучу времени. С другой стороны, на том конце улицы, где горит свет, может быть кто-то. Он мог бы как-нибудь попытаться узнать дорогу. Не все незнакомцы опасны, пытается он уверить себя. Он знает, как себя успокоить. Это наилучший вариант: с его ухода прошло уже много времени, и сестра не постесняется отловить тётю к его возвращению или поднять её с кровати, если она уже спит. В последний раз, когда он просто хотел ночью немного спокойствия, его мать вызвала копов. Шоё снова вздыхает. Он начинает идти вперёд, приближаясь к свету. В начале дороги он осознаёт, что она уж больно напоминает аллею. Это частная собственность, и он собирается… Что он собирается сделать? Тут даже нет ворот, это же нельзя назвать проникновением со взломом, да? Мышцы болезненно ноют, и он продвигается всё дальше и дальше. Сейчас, когда он держит уши в остро, он слышит беспрерывный шум и потрескивание песни. Его глаза округляются, и его словно толкают вперёд. Свет льётся из гаража, большая раздвижная дверь которого наполовину поднята вверх. Человек внутри, должно быть, делает какие-то работы, и Шоё не может удержаться от вопроса, кто же занимается подобными в такой-то час. Если присмотреться, то дом находится поодаль от других построек, и он огромен, но во всех остальных свет не горит. На секунду он замирает перед гаражом, чувствуя, как сильно бьётся его сердце, грозясь лопнуть. Шоё заходит внутрь. Перед ним спина мужчины (молодого, думает он: по крайнем мере, он не выглядит старым) двигается в ритм музыки, доносящейся из четырёхугольного радио. Незнакомец весь потный, и то, чем он занимается, выглядит сложновато: мышцы на его руках руках напрягаются, и Шоё просто пялится в страхе на комнату пару секунд. Молодой мужчина поворачивается не сразу. Шоё не осмеливается даже пошевелиться. Но, когда он наконец делает это, его реакция заставляет Шоё отступить на шаг. Незнакомец подпрыгивает и чуть ли не опрокидывает деревянную дверь, лежащую на двух небольших металлических треногах. — Блять. — бросает он, хватаясь рукой за сердце. Из его руки выпадает толстая бумажка. Мужчина остаётся с полуоткрытым ртом и сведёнными у переносицы бровями долгие-долгие секунды, взглядом изучая Шоё. Наконец, когда незнакомец оживляется и прочищает горло, первое, что он делает, — это тыкает пальцем в пол, обозначенную между ним и Шоё дистанцию. Он говорит: — Я практически уверен… Что ты в моём гараже.⸻
Конец первой части