химия

Тарасов каждый день встречал рассветы в однушке на Васильевском, выкуривал две сигареты с ментолом и ехал в универ на убер-блэк. Алекс любил сырники с черникой, шотландский виски вместо ужина и одиночество. Он не занимался самокопанием, часто забивал на ментальное состояние, считая, что трава может решить абсолютно любую проблему. — Ты пытаешься судить о красоте леса по одному дереву. Не будь такой идиоткой. Он терпеть не мог свой универ, людей, которые его окружали, и холодный латте, который в его ледяных руках никогда не оставался горячим. Он учился, потому что надо получать образование, он работал, потому что надо помогать матери, он жил, потому что надо. А ему хотелось тупо, бездумно бить ладонями по мраморному кафелю, чтобы физическая боль затмила моральную. Ему хотелось чувствовать нежные объятия, ему просто хотелось что-то чувствовать. — А есть ли любовь, Лёш? — Нет никакой любви. Страсть есть, привязанность есть. Любви… да нет, наверное. Алекс хотел и любви, и подарков под ёлкой, и заботы, но семейные реалии поставили трещины на юношеском восприятии мира и заставили его как-то слишком быстро повзрослеть. Ему едва исполнилось восемнадцать, когда отец оставил их с матерью, бросив напоследок что-то вроде «я никогда не хотел такую семью». Какую «такую» Лёша так и не понял. С тех пор он ненавидел три вещи: зиму, дни рождения и семейные ценности. Раньше он праздновал новый год на лазурном побережье, а сейчас вынужден каждое утро стоять в пробке на Суворовском, потому что Франция снова стала недосягаемой мечтой. — Всё советы, которые ты давал другим, нужны были в первую очередь тебе. Отношения Тарасов за двадцать лет тоже не научился строить. Друзей у него не было, а девушки бросали его через пару месяцев, называя его «бесчувственным ублюдком». В лучшем случае. — Я устала от твоего безразличия. Я словно стучусь в закрытую дверь, понимаешь? Я пытаюсь растопить твой лёд, но я уничтожаю саму себя. Почему ты молчишь? — Ты такая красивая. — Что? — Ты красивая, говорю. — Ты такой мудак. Алекс просто не мог заставить себя испытывать хоть какие-то ни было чувства. Чувства — это долго и больно, такое он не любил. Быстро тоже не любил, для разовых встреч эмоции тоже нужны. Скука — все, что отзывалось в нем, когда речь заходила об отношениях. Он не подходил ей. Ни по одному параметру, Алекс был другим. А Алиса всю жизнь мечтала о любви. Такой чистой, светлой и настоящей. Она влюблялась быстро, часто и надолго, любые чувства в ней отражались наиболее остро. Но у неё был Матвей. Мотя, такой светлый, добрый и по-детски непосредственный, был человеком, на которого Вяземская всегда могла рассчитывать. От Матвея пахло теплым молоком с медом, робостью и домашним уютом, о котором она мечтала с детства. Он смотрел на Алису таким влюблённым взглядом, что ей хотелось плакать. Кузнецов даже начал учить французский (который ненавидел до глубины души), чтобы попасть в ту же школу, где училась Вяземская. Матвей был до безумия чутким, нежным, но она задыхалась. Она задыхалась от терпкого запаха табака, которым до костей пропах Тарасов. Он нахальный, насмешливый взгляд ярко-зеленых глаз, а внутри — ничего. Алекс не верил в любовь, он словно арктический айсберг — холодный, одинокий и… несчастный. — Ты куришь? Зачем? Чтобы дымом заполнить голову и избавиться от мыслей о тебе. С Вяземской Тарасова связывали давние близкие отношения, настолько близкие, что Алису парень мог даже назвать своей хорошей знакомой. Мог, но не называл, всегда обращаясь к ней исключительно по фамилии. Они общались наплывами: раз в месяц. Алисе нужно было изливать душу, Алекс был хорошим слушателем. Он не давал советы, часто высмеивал кажущиеся ерундовыми проблемы девушки, но ей просто хотелось быть услышанной. Тарасов никогда не рассказывал о себе больше, чем людям нужно было знать. О том, что у парня проблемы с наркотиками, Вяземская узнала спустя несколько лет знакомства, совершенно случайно. Алекс не скрывался, просто не считал нужным распространяться о некоторых фактах. — Это не выход, Лёш. — А что тогда выход? — Точно не алкоголь с наркотиками. — Она замолчала. — Назови пять вещей, которые делают тебя счастливыми. — Марихуана и виски. — Ещё три. — Солнце, Франция и… ты. Алекс называл её долбанным клещом, который так и норовил залезть к нему под кожу. А Вяземской просто хотелось знать его лучше, чувствовать его глубже (любить его больше?) Нет, она не любила его. Скорее, нуждалась в нем больше, чем в ком-либо. Она хотела помочь, хотела вытащить его из мрака и тени, в которой Алекс чувствовал себя лучше всего на свете. А ему не нужно было вылезать из болота, в которое он сам себя загнал. С Алисой чаще бывало комфортно, чем наоборот, хотя иногда она задевала его за ещё живые части и становилось по меньшей мере неприятно. Они встречались редко, чаще всего, когда Вяземская смешивала мартини с водкой, и тогда они подолгу стояли на улице, дрожа от холода. Точнее, дрожал Тарасов, отдавая Алисе последние частички тепла, которые накапливались в нем до неприличия медленно. Она говорила и говорила: жаловалась на его поведение, укоряла, плакала. Алекс слушал Вяземскую почти равнодушно, эти же слова он слышал от каждой предыдущей девушки. Но он не отталкивал, отчего-то чувствовал ответственность. Алиса была похожа на его бывших, но ему её было искренне жаль. Впервые. По крайней мере Вяземская была единственной, кто пытался помочь ему. Алекс чувствовал тепло её губ. Девушка была осторожна, она боялась, что Тарасов оттолкнет её, бросит здесь, на пронзительно-ледяном декабрьском ветру. Но он устал. Устал бегать от людей, от себя. Он поддавался. Целоваться он не любил и, как следствие, не очень умел. Для Вяземской это было проявление чувств, Тарасов же выражал их по-другому. Он никогда не спал с ней. Возможно, не хотел портить Вяземскую, возможно, больше боялся за себя. Боялся, что захлебнется в рыжем водовороте, что потеряет себя окончательно. Сложно копаться в себе, признать, что привязался — невозможно. — Когда в моей жизни появится человек, ради которого мне не нужно будет принимать наркоту, чтобы чувствовать себя счастливым, я брошу. Обязательно брошу. Алиса была этим человеком. В редкие минуты, когда они возобновляли общение, Алекс забывал про траву. А когда вновь давал понять, что он — проигрышный вариант, — срывался. — Неужели я не была этим человеком, Лёш? Была.

***

Он рискнул ей написать, когда в зелёном кружочке инстаграма появилось фото букета и дорогого кольца. Вяземская хотела разделить эту новость с близкими, отчего она не убрала его оттуда (хотя порывалась не раз), Алекс не знал. Свадьба была в середине декабря. Она всегда говорила, что хочет выйти замуж в последний месяц года. Декабрь в том году погодой не радовал, по крайней мере, не радовал только Тарасова. Солнечные блики отражались на его лице выцветшими веснушками, он натянул на нос чёрные очки и попытался сделать максимально равнодушный вид, когда из чёрного джипа высунулась Вяземская. Точнее, уже Кузнецова. — Поздравляю. — Сухо. Лаконично. Больно. — Спасибо. — Легко. Живо. Издевательски. Она ждала его. Ждала долбанных пять лет. А потом перегорела. А он вдруг понял, что нашел человека, ради которого хотел просыпаться по утрам. Ради которого готов был бросить наркотики. Понял. Поздно. — Любовь — это химия, Вяземская. А по химии у меня всегда была двойка. — А у меня пятёрка. — Поэтому ты умеешь любить.