Жестокое небо
23 января 2021 г. в 22:52
Лукас невыносим — общеизвестный факт. Дженнет с этим утверждением согласна целиком и полностью.
— Химера, — неистовое пламя в его взгляде до боли равнодушное, холодное, совсем-совсем не греющее. Еле уловимые искры интереса (таким взглядом обычно смотрят на любопытную букашку) высекают робкие ростки глупой надежды, которые она старательно пытается вырвать с корнем.
— Господин маг, — произносит излишне вежливо, сахарно-елейно, сладко до подкатывающей к горлу тошноты. Дженнет улыбается почти приветливо, но осторожно — с Лукасом лучше всегда быть настороже. Потому что это Лукас.
Он смотрит скучающе, лениво как-то — оценивающе, на самом деле. Она изучила его настроение вдоль и поперек, знает, что за мутной отрешенностью стоит испытующая недоверчивость. Дженнет знает, что Лукас не верит ей нисколечки — хотя верит ли он хоть кому-то? Ответ очевиден настолько, что она даже слабо ухмыляется (горько чуть-чуть, правда), насмехаясь над собственной глупостью. Если он и верит кому-то, то только одному человеку — принцессе Атанасии. И Дженнет знает прекрасно, что она не идет ни в какое сравнение с наследницей престола, но — право, даже забавно немного — Лукас их действительно сравнивает. Скурпулезно изучает, подмечая каждую незначительную мелочь, слепо щурится, силясь заметить как можно больше и смотрит отсутствующим взглядом. Пытается разглядеть схожесть между благородным золотом и кофейно-шоколадными прядями, в обычных, совсем-совсем не императорских глазах цвета спокойного, тихого и ласкового моря тщетно ищет такие знакомые сапфировые блики. И искреннее, почти по-детски злится, когда ожидаемо не находит.
А ведь это он еще даже не знает, что и Дженнет есть с кем его сравнить. Она сравнивает тщательно, вдумчиво, по крупицам собирая сходства и различия. Последних больше — неудивительно. Серебряная платина и непроглядная беззвездная ночь. Невозмутимый блеск медового янтаря и безудержное пламя кровавого рубина. Она усиленно, почти отчаянно цепляется за непорочный, ангелоподобный облик прекрасного «принца» Обелии, но дьявольско-опасная краса всегда манила отчего-то сильнее. А может это просто Дженнет и не особо пыталась противиться.
Вот только дьявол, самым бесстыдным образом соблазнивший вкусить запретную горькую сладость, все никак не желал отдаваться ей. Лукас слишком свободолюбив и, чего уж скрывать, себялюбив, чтобы признаться хотя бы даже себе в порочной, невозможной и предосудительной слабости к какой-то глупой и жалкой химере, определенно точно недостойной даже его снисходительного взгляда.
Дженнет этого взгляда и не хочет. Хочет она большего, намного большего. Такого, что и сказать вслух нельзя, такого, о чем остается только думать, взахлеб упиваясь соленой невозможностью тех мечтаний.
И она знает, что в силах получить это и даже больше, стоит только возжелать неистово. Темная магия, ее преданная до последнего вдоха спутница, с легкостью может выполнить любой, даже самый нелепый каприз. И Лукас будет смотреть на нее и только на нее со столь желанным обожанием и слепой любовью, с какой не смотрел даже на принцессу Атанасию.
Дженнет знает, что может претворить подобную прихоть в жизнь. Но не хочет этого делать.
Ей фальшивая от и до любовь от Лукаса не нужна, Дженнет слепым щенком, тыкаясь по закоулкам его души, ищет отголоски искренней привязанности к ней, но, к своему несчастью, не видит и намека. Чувствует лишь напряжение, готовое ударить током по ней в любой момент и раздражение, читавшееся в его взгляде слишком явно и слишком часто.
Лукас ей даже не симпатизирует, самый максимум — она ему любопытна, будто подопытный кролик в экспериментах фанатичного ученого. Он наблюдает за ней пристально, с безукоризненной внимательностью. Ведь Дженнет проблема. Проблема, рожденная в несмываемом грехе. Проблема, рожденная с невыводимым клеймом. Проблема, рожденная из амбиций, неутолимой жажды власти, беспринципности и темной магии. Последнее — самое важное и создающее ей далеко не радужные перспективы, если хоть кто-то узнает правду ее рождения. Лукас знает. Знает, кажется, даже больше самой Дженнет.
Дженнет о Лукасе не знает практически ничего. И одновременно с тем успела выучить его вдоль и поперек. И знает, что подобный вздорный интерес отнюдь не привычен для него.
Надежда распускается робкими бутонами акации, а умирает сгнившими бабочками в животе.
Умирает, услышав безразлично-отрешенное «Химера лишь орудие. Ни более, Ваше Высочество» и почти ласковый взгляд, обращенный на кронпринцессу Обелии. Умирает от всепоглощающего чувства предательства и мгновенной горечи понимания, что Лукас никогда и не клялся ей в верности, никогда и не обнадеживал, чтобы сказать, что сейчас он предал ее. Умирает от осознания правоты придворного мага. Умирает от понимания, что Дженнет действительно всегда являлась лишь оружием в руках бывшего Императора — назвать его отцом было бы ужаснейшей ложью. Являлась оружием и в руках Лукаса. Даже нет, не так. Просто экспериментом. Просто очередным отвлечением от скуки.
Что-то болезненно натянулось, готовое предательски порваться в любой самый неосторожный момент. Лукас эти нити с готовностью тянется обрезать, дабы сломать глупую императорскую марионетку, сделав из нее бесполезную куклу, о которой все тут же забудут. Дженнет, однако, выбивает из его рук ножницы, а в топазах, более не сокрытых обманом магии, горит непогасимым адско-синем пламенем яростная решимость. Лукаса это скорее забавляет, чем пугает. Он усмехается ядовито, и эта отрава проникает все глубже в выженное сердце, сильнее разъедая его. Но в глазах, уже давно гордо нареченных зеркалами души, отражается бескрайнее кровавое небо. Лукас — ее небо. Необъятно жестокое, беспредельно мрачное и скучающе карающее, будто бы чужая жизнь — это лишь глупая нелепица, неприятная досадность, от которой следует избавиться.
И она смотрит только на это небо, будто бы действительно желая быть испепеленной заживо, умирая в мучительной агонии, что безжалостно пронзает хрупкое тело сотнями вспышками отчаяния и сжимает в болезненной судороге. Но Дженнет все равно упрямо смотрит на небо и никуда больше. Небо даже не дрожит, оно все такое же неумолимое и равнодушное.
Ее вина — ее рождение. И грех этот возможно искупить лишь собственной смертью.
Она умирает практически в одиночестве, если не считать ее личного палача. Принцесса даже не удосужилась попращаться с некогда любимой кузиной. А Императору и подавно до нее дела нет.
Лукас исполняет приговор, вынесенный грешнице, которая мало того что была рождена совершенно не естественным путем, так еще и знала о своем неисправимом пороке. Исполняет все с тем же безразличием, что леденилось в глубине застывших рубинов, но — Дженнет не верит, пусть и очень хочет — на жалкую долю секунды там мелькает тусклый отблеск какой-то непонятной и непривычной эмоции. Поздно.
— Ты же знаешь, я не использовала темную магию, — с трудом собрав в себе обрывки силы, выдыхает Дженнет, а в глазах-топазах медленно меркнет яркий огонек жизни.
— Знаю, — на мгновение замешкавшись с ответом, процеживает сквозь зубы Лукас. — Но это не имеет значения. Ты уже виновна.
— Просто тем, что родилась? — сил не хватает даже на горькую полуусмешку.
— Магия всегда несет за собой наказание, Дженнет. Всегда. Слишком огромная сила, чтобы не иметь последствий, — он говорит отчего-то тихо, и ей даже мерещится в голосе мага отчаянная надломленность. Будто бы он говорил не столько о ней, сколько о себе.
— Даже если я не просила об этом?
— Особенно если ты не просила об этом.
Она задыхается в собственной крови и мучительном кашле, смотрит умоляюще, и в нем что-то ломается. Лишь на мгновение. После Лукас привычно собирает себя по частям и старается не смотреть на угасающую девушку, из-за которой где-то глубоко, там, где он не искал слишком давно, всколыхнулось что-то, так сильно напоминавшее сожаление. Он никогда не жалел о чьей-либо смерти. Разве что о смерти учителя, который неведанным образом смог задеть какие-то с трудом сохранившиеся струны его души. А потом так эгоистично покинул своего ученика, тем самым оборвав почти все нити. Почти. Осталась лишь одна. И сейчас даже она под угрозой.
Почему же гибель этой девицы почти также важна, как и смерть учителя? Она не могла стать настолько необходимой за такой короткий срок, не могла привлечь его в понимании, отличном от научного интереса. Просто не могла. Дженнет являлась угрозой для принцессы Атанасии, ради которой он был готов растерзать любого, будь это даже особенно член императорской семьи.
В сознании давно выведено, что Дженнет равняется угроза. А с угрозами надо расправляться, а не сочувствовать.
Топазы погасли, окончательно лишившись живительного света. В широко распахнутых глазах, покрытых тонким льдом безграничной мертвенной пустоты, зияют еле заметные трещинки. Лукасу почему-то кажется, что это трещины на его сердце, которое, кажется, в очередной раз разбивается.