Toby était défoncé

      Легкие порывы ветерка, едва уловимые кожей, но такие заметные на листьях осинок. Они дрожат, словно бы силы кончаются у тонких веточек, и они вот-вот отпустят свои зеленые наряды, подарят их шаловливым потокам воздуха, дадут унести их далеко, туда, где кончается горизонт и начинается гладь океана – бесконечно синяя, глубокого голубая и изумрудно-зеленая.       Со серых стен медленно скатывается капля воды. Мутная, грязновато-коричневая, подцепившая ржавчину и пыль с труб под самым потолком.       Шаги, такие легкие, медленно переходящие в бег. Им так хорошо, так хорошо вместе. Ему так хорошо с ним. Так хорошо смотреть на эти волосы, немного жесткие от плохого ухода – их хозяину слишком все равно на подобные мелочи жизни. Мальчику нравится фотографировать, а еще нравится кадр, когда друг на фоне колосков ранней осенью почти сливается. Нравится, когда уже такой затасканный красный свитер сочетается с венком из листьев на голове. Они уже желтые, некоторые – бурые. Осень давно вступила в свои права. Но это было тогда. Сейчас его рука с мозолями от долгой работы за станком для дерева держит другую, поменьше и с более нежной кожей. В конце концов, работать с бесконечными бумагами не то же самое, что ручной труд, у него просто пальцы в царапинах, а вот у голубоглазого напротив даже шрам есть во весь указательный. Что ж поделать, если даже пробегающая мимо мышь может отвлечь его, захватить все внимание.       Тяжелое дыхание, прерываемое всхлипами и содроганиями. Судорога пробила все тело, и он сжимается в клубочек в холодном углу старой комнаты, которую так давно покинула жизнь. Мирная жизнь, когда домой хочется вернутся, когда в родном месте и воздух чище.       Здесь хочется только лечь и сдохнуть.       – Поторапливайся давай! Боже, какой же ты медленный.       Штаны немного испачканы от травы, да и собственные болотно-зеленые тоже. Тоби они немного велики, и только лямки помогают им оставаться в одном положении. Но не он такой, жизнь такая. Любимые коричневые после последней шалости порвались, а эти дошить нормально не успел. Вот и ходит в чем приходится.       Томми тянет его прямо на вершину холма, откуда видно их маленькую деревушку, речку, пробегающую под мостом, где плещутся маленькие рыбешки, елочки за домом Фила, лошадь возле загона, - почему не в загоне – вопрос хороший, - мирно щипающая клевер, пролетающий мимо шмель. Он садится прямо на волосы парня, топчется на месте немного, но, в целом, в копне шоколадных волос чувствует себя просто прекрасно. Парень смеется, смотря на своего растерянного друга – не то чтобы тот не рад такому гостю, шмели вроде не жалятся, да и с полосатыми Тоби в ладах.       - Весь мир такой медленный…       Его губы холодные, синие, как и руки в сгибе локтя. Кто бы мог подумать, что прилежный мальчик докатится до такого. А он всего лишь хотел избавится от боли. Хотя бы на короткий миг перестать чувствовать вообще что-либо, просто перестать существовать. Но для смерти он слишком трусит, зато для такого способа глуп достаточно.       – Чел, да что с тобой сегодня? – он опять нетерпелив. Как и всегда, каждый день, проведенный вместе. Они дышат одним воздухом, делят одну кровать, пьют из одной кружки, но Томми все равно раздражается от малейшего его вздоха.       – Прости, мне все нехорошо сегодня. Все еще не могу отойти от того, что ты жив.       – Ты такой тупой. Я всегда был жив.       – Прости.       А руку все равно сжимает сильнее, все равно немного переплетает пальцы, все равно делает легче. Одним своим присутствием делает легче, что уж говорить о объятиях, когда большая рука зарывается в волосы, прогоняя маленького шмеля, и тот, недовольно жужжа, садится на рядом цветущий бутон клевера.       Прижимает подушку к себе, с каждой минутой все дальше улетая в мир собственного воображения, в мир того, чего никогда не было, пока маленькие ладони в порезах от бумаги и стекла продолжают истекать кровью, уже немного засохшей, с металлическим привкусом, когда он слизывает ее с грязных пальцев, потому что собственные мышцы буквально раздавили склянку с билетом в «три часа счастливой жизни», разлив по полу заветную смесь, ради которой он не ел в обед пару-тройку дней, - уже не помнит, сколько именно, - откладывая деньги.       Они смотрят вместе на то, как солнце садится, а Тоби замечает наплывающие со стороны леса мрачные тучки. Долго посидеть не выйдет, нужно будет уходить, иначе рискуют и под дождь попасть.       Он замечает, как картинка начинает плыть, а тело болит все сильнее и сильнее с каждой секундой.       Рука Томми сжимает его собственную еще сильнее, он вдруг становится так близко-близко, разглядывает глаза своего друга. Туббо в очередной раз всматривается в его черты, как в последний – контур губ, нос, голубые глаза – черт возьми, он в одни глаза только готов смотреть веками. Эта ненормальная одержимость, она появилась год-полтора назад и теперь все, о чем только может думать юноша, так это о своем очаровательном лучшем друге, который всегда говорит с ним, как с маленьким, но при этом готов жизнь свою отдать, если что пойдет не так. А в их приключениях много чего может пойти не так. Даже попасть под телегу на дороге особого труда не составит, как один раз чуть уже не покалечился Том.       Ладони сжимают собственные бока, осколки вонзаются крепко-крепко в тыльную сторону запястья.       Его губы накрывают губы Тоби в одном порыве – все так внезапно происходит.       Туман усиливается, обволакивает сознание полностью. Руки уже не подчиняются его командам – юноша в один момент словно становится простым наблюдателем, просто тем, кто смотрит со стороны. Он прижимается всем телом, доверяясь тому, кого любил. Хочет, наконец, исполнить собственные желания, которые тянули его камнями на дно всей одержимости. Он по-настоящему не в себе, когда-то даже пытался избавится от этого. Но влюбленность же волшебна, так? Она способна толкать на великие дела, особенно когда взаимна. Только вот Том встает, отталкивая друга от себя. Так же резко, как и притянул. Просто хватает за новенькую полосатую кофточку, откидывает от себя. Снова выглядит таким злым, словно бы это не он исполнил давнюю мечту друга, который только и делал, что грезил о таком касании. Единственном, легком, как крылья бабочки и нежным, как березовый сок из молодого деревца.       Нет, все должно было пойти не так.       Голубые глаза превратились в две льдинки, острые до безобразия. Лицо исказило отвращение.       Нет, все не так должно произойти.       – Ты ведь этого хотел, а? – Томми грубо держит его за запястье, осколки отдают сильнейшей болью, - Ты так хотел этого? Вот, получай. Только когда я просил тебя не прогонять меня, ты мои желания не исполнил.       – Томми–       – Хочешь еще раз, Туббо? А? Хочешь? – сильно сжимает за подбородок, впивается губами в чужие – в слюне четко ощущается привкус крови, - Вот, пожалуйста!       – Прекрати!       – Почему это? Мы же друзья, да? Друзья, и должны помогать друг другу, а не бросать именно тогда, когда больше всего нуждаемся!       Тоби падает на землю – она становится грязной, какой-то бурой, почти красной. Пропала вся трава, исчез маленький шмель из приятно пахнущего клевера, пропали и другие жители мира. Все стало пустым, мертвым, безжизненным. Словно бы не здесь покой царил минутой ранее, не здесь жизнь праздновало, поднимая бокал за вся и всех, за здравие. Никак не за упокой.       Тошнота подступает, желудочный сок неприятной горечью ощущается во рту.       – Ты бросил меня. Ты оставил меня, именно тогда, Туббо, когда был мне так нужен. Я любил тебя, я хотел обнимать тебя под теплым одеялом, а не помирать от холода под очередной елью. Хотел продолжить собирать наш гербарий, а не задыхаться во сне от кошмаров!       Мальчик цепляется за одежду друга, начинает плакать – уши закладывает, все такое мерзкое стало. Светлый лик плывет, становится размытым, кривым. Это все еще Том, все еще его Том, но что-то в образе отталкивает, вызывает отвращение. То самое отвращение, с которым смотрит на него приятель, вновь отпихивая от себя руками, с которым плюет на землю рядом с ним.       – Это ты во всем виноват.       – Нет, пожалуйста.       – Ты во всем виноват! – Томми толкает его, сильно толкает. Тоби ударяется головой о какой-то камень, все тело пронзает страшная боль.       Боль.       Этого всего не было во снах раньше. Может, стоит сделать еще укол? Тогда он посмотрит на него так, как смотрел раньше? Или, лучше, так, как смотрел на девчонок с класса, миленьких и нежных? Будет ли в голубых глазах тепло?       Дрожащие пальцы, они покрылись корочкой, следы крови размазались по всей руке. Словно кто водой пытался их смыть, но плохо старался. Так, брызнул холодной влаги да забыл благополучно. Стекло баночки такое же холодное, как и стекло окон – дождь начал бить с новой силой.       По грязной щеке скатилась уже вторая слеза.       Он не видит ничего, совсем ничего. Даже шприц берет тот же, промахивается пару раз, но, наконец, наполняет его вязким веществом. Помнит свой первый раз – день был солнечный, не то что сейчас. Тоби минуты три смотрел, как лучики замирают в этой жидкости, не имея возможности пройти насквозь. Слишком мутным было содержимое баночки, слишком мутным был тип, который втянул его в это все. Вгоняет в сгиб локтя. Даже не больно уже, там один сплошной синяк.       Картинка только громче становится.       Он видит звуки или это только кажется?       Томми кричит сильнее. Туббо зажимает руками уши, сильнее сворачивается в клубочек на полу. Страшно, больно, тошно, плохо, плохо, так плохо. Может, стоит дать себе порцию больше? Один же раз спасло.       Мир стал кружится с большой скоростью. Любимый голос стал еще громче, кажется, каждая его клеточка страдала и мучилась, не в силах заглушить крика. Стены пошли волнами, пол под ногами – трава, такая мягкая.       – Тоби? Тоби, ты слышишь меня?       Открывает глаза.       То же поле. Тот же высокий, худощавый парень.       Проводит рукой по земле – каждую травинку чувствует, холодную, еще мокрую от росы. Глубоко втягивает воздух носом, он такой свежий. Пахнет елями и, почему-то, розами. А во рту привкус металла. Странно так, очень странно.       – А? – смотрит непонимающе, глаза все никак не сфокусируются на взъерошенных локонах напротив. Секунда, две, и мальчик уже каждую волосинку способен различить. Как и листик, маленький, красный, забился в волосы и лежит себе.       – Живой? Ты упал резко, мы даже еще на холм подняться не успели. Все нормально?       Оглядывается – елки, домики внизу, все та же лошадь, тот же милый шмель. Облака плывут куда-то, задумчивые странники. Неторопливые, ленивые, неповоротливые. Солнце, только-только встало.       – Я в порядке, в порядке.       Рука Томми теплая. Теплая такая, он касается ее губами. Смотрит странно, но расплывается в улыбке.       – Дурак ты, Тоби, - собственные пальцы тянутся к листику, тут же выпускают его, отдавая во власти мимо пробегающего ветерка. Ладонь перехватывают, сжимают сильно, – Давай вставай, нам еще нужно вместе встретить рассвет. Ты же обещал мне, помнишь?

L'heure de la mort - 11:38