Она не верит. Дневной свет уже несколько раз сменил мрак ночи — она до сих пор не верит. Не даёт закрепиться в своей голове мысли о том, что её существование в один момент исчерпало себя. Утратило последнюю опору, которая позволяла ей балансировать над внутренней пропастью с другими сломанными составляющими некогда прочного моста, соединяющего бездну её души и реальный мир.
Она не справляется. Мысль оседает. Чересчур осязаемо оседает. Проникает в мозговые клетки, затормаживает инстинкты, любые стремления к действиям и к удовлетворению базовых потребностей. Чувство голода и жажды уходят на второй план.
— Привет, Ви. Я всё время тебя вспоминаю. Так хочется с тобой поговорить. Вот я и решила позвонить. Как в старые времена.
Она теряет счёт часам, суткам, даже неделям. В первые дни — успевает отключить имплант голосовой связи и заблокировать панель входной двери в квартиру на цифровой скан своей ДНК, выставляет у своей кровати несколько бутылок с водой, электроплитку и несколько быстрорастворимых наборов еды, вроде лапши и каши, с целью не умереть естественным путём раньше времени. С недавних пор — ориентируется в нём лишь при смене уличного естественного освещения на искусственное внутриквартирное и только в те промежутки, когда боль изнутри неё становится чуть более выносимой, когда слёзы перестают литься и хотя бы на пару минут с глаз сходит пелена.
В какой-то момент сил на то, чтобы остановить поток, преграждаемый сомкнутыми веками, не остаётся. Пелена прекращает спадать. Когда ей всё-таки удаётся открыть глаза, окружение превращается в размытое сочетание разных цветов.
— Это тупо, конечно, но... раньше люди вообще разговаривали с надгробиями и нормально... Это никого не удивляло. Как будто так и надо.
Ритуалы с захоронением в землю отживших своё время ушли далеко в прошлое, ровно тогда, когда каменные кресты и плиты начали занимать слишком большие площади, по мнению глав набирающих влияние корпораций. Теперь для почтения умерших отводились колумбарии — относительно небольшие участки на окраинах городов с ячейками (приобретаемыми за немалые деньги, кто бы мог подумать) для праха и личных вещей почившего. Будто бы корпораты тем самым намекали простым смертным: «Проливайте слёзы по своим родственникам, но не на территориях, юридически принадлежащих нам».
С ними бесполезно бороться: ни как с общественным классом, ни как с современным явлением в принципе. Как сильные мира сего, они, если не убьют тебя сразу, то надломают морально. Надломают так, что ни ты, ни твои знакомые, ни твои друзья — никто впредь не подумает возразить или даже пойти против них.
Самый близкий для неё человек осознал данную истину слишком поздно — когда у него практически не осталось ни времени, ни стремления довести своё и без того самоубийственное дело до конца. «Арасака» победила, хоть до сих пор и не осознавала этого.
— Если уж говорить честно, я постоянно о тебе думаю. О том, что ты сделала.
Последний удерживающий её в пределах объективной реальности элемент поддался соблазну оборвать своё движение по течению к естественному концу жизненного пути. Любому индивиду всегда было проще сбежать от проблем и ответственности вместо того, чтобы их решать и брать. И для некоторых подобный «побег» в какой-то момент мог дойти до крайней точки — побег от существования в рамках невыносимой действительности. В рамках невыносимого себя, отвратительного в своей прогрессирующей слабости и деградирующего ощущения контроля над собственными синапсами.
— И, мне кажется... я понимаю, почему ты решила уйти, а не бороться дальше.
На самом деле, она не понимала. Через призму своих жизненных ценностей и опыта она просто не могла понять, каковы были причины ухода из жизни морально сильных, далеко не самых предрасположенных к депрессивному настроению, людей по собственному желанию. В особенности, у той, кому было адресовано данное сообщение.
Её фраза, с большей вероятностью, представляла собой высказанное вслух самоубеждение о желаемом понимании произошедшего, нежели обращение к человеку, которого уже не было в живых. Возможно, это было одно из её последних желаний — узнать, почему её покинул даже он. Быть может, это и было скрытой целью звонка?
— Но... Блин, Ви... Ты вообще думала про то, как... Что будет, когда...
До Найт-Сити ей не приходилось сталкиваться со смертями родных, будь они по крови или по духу, от своих рук. Приходилось ли ей раньше в принципе сталкиваться с суицидами? В коротких рассказах и книжках — да, в фильмах — да, в VR-играх из детства — тоже, но не в реальной жизни.
Когда умирает дорогой человек, сфера из сформировавшихся к нему чувств даёт трещину, осыпаясь осколками — обломки натыкаются на опору, застревают, вспарывают тебя изнутри. Свежие душевные раны кровоточат, «кровь» поднимается до твоего ментального сосуда, наполняет его доверху, не давая тебе думать о чем-либо помимо смерти, и, в конце концов, либо всасывается обратно, либо вынуждает тебя лично дать течь накопившемуся внутри.
Второе подразумевает, что цепочка из трескающихся внутренних сфер может продолжиться. Но только в том случае, если ты к моменту своего рокового решения имеешь неравнодушных к твоему пребыванию в этом мире. Если ты находишься в иной ситуации, то при принятии того же решения начинаешь задумываться: «А мне есть что терять?»
— Я... Блин, да что такое...
Сил продолжать беседу, ни моральных, ни физических, не остаётся — что первые, что вторые забирает функционирующая чуть ли в круглосуточном режиме слёзная железа. Впрочем, и сказать ей больше нечего. Всё, что она была способна озвучить в голосовом сообщении к своей мёртвой девушке, она озвучила. Квартира наполняется звуками продолжительных, надрывных и прерываемых лишь на вдохи через заложенный нос рыданий.
Под ногами лёд, и в сердце лёд. Я внутри — лишь лёд. Я забыла, кто я.
По прошествии долгого времени нахождения в мрачных размышлениях её личность растворяется. Слёзы более не текут — она забывает, по кому вообще должна их лить. Мозговая активность падает до значения в один знак, выстраивание составных логических цепочек становится непосильной задачей. Остаётся лишь опустевшая оболочка, содержащая в себе одну мысль. Одно намерение. По-настоящему последнее желание.
Истощённым полутрупом, с выступающими по всему телу венами и кожей, натянутой на чистый, не модифицированный хромом, скелет, она переворачивается на кровати к самому краю, сваливается с неё, сильно ударяется локтем о жёсткий пол, не придаёт хрустнувшей кости и упавшим на глаза сухим прядям цветных волос никакого значения. Энергии на привычную ходьбу не остаётся, смысла в восполнении оной она более не видит — чередуя повреждённую и неповреждённую руки и ноги и не поднимая головы, на четвереньках ползёт к знакомой на уровне инстинктов ванной комнате, с которой ранее её связывало неприятное событие, суть которого она забыла, как и всё остальное.
Подползая к ванне, наконец силиться поднять раскрасневшиеся глаза, тянет руку к предметам, оставленным на стиральной машине, сбрасывает их на половую плитку. Тёмно-фиолетовый махровый халат, чистая хлопковая майка с небольшим разрывом у шеи и, наконец, маникюрный набор, пилка для ногтей и ножницы из которого при падении издают звон с последующим эхом в пределах слабо освещаемого помещения. При взгляде на последние в ней, впервые за весомый временной промежуток, слабо, но зажигается нечто похожее на психологическую потребность, не связанную с её внутренними процессами.
Желание подобрать их, ощутить холод стали, приложить один из острых концов к участку тела, где в достаточном количестве содержалось то, что по какой-то причине до сих пор поддерживало в ней жизнедеятельность. Хотелось избавиться от единственного фактора, что не отпускал её из этого отравленного тьмой окружения.
— О, слушай, Ви, а что там насчёт «ножниц»?
Держась одной рукой, пульсирующей от боли после падения с кровати, за акриловую поверхность, она наклоняется, тянется исхудавшими пальцами другой к инструменту, подхватывает указательным пальцем его за кольцо. Пытается несколько раз приподняться на обеих: в ходе первых двух попыток — терпит неудачу, ударяясь грудной клеткой о край, в ходе успешной третьей — переваливается через бортик ванны, без ушибов и более серьёзных травм. Некоторое время — просто лежит в ней, на левом боку, уткнувшись пустым взглядом в материал белого цвета, в условиях нынешнего света кажущегося тёмно-зелёным.
Я не вижу... Волосы на глазах... Мешают... Сдуть их?.. Или перевернуться?..
Спустя несколько минут выбирает второй вариант: переворачивается на спину, волосы спадают набок, открывая ей лучший обзор на собственное ослабевшее тело. После, примерно через секунд двадцать, отталкиваясь от поверхности сантехники ладонями — принимает полусидячее положение.
Рука... Болит... Ничего страшного... Это скоро закончится...
Она медленно поднимает руку с разведёнными ножницами, переносит её на другую сторону, слегка задевая острой частью локтевой сустав второй руки. В голове неспешно заседает идея углубить их конец прямо здесь, пройдя по мышцам к плечу, однако решение придерживаться первоначальной задумки всё же берёт над ней верх. От запястья и по внутренней стороне вверх. До каких пор? До конечной точки.
Правое лезвие она приставляет к выступающей чуть ниже ладони вене, стараясь хорошо разглядеть ту в условиях плохой освещённости и помутнённого от усталости зрения. Одно незначительное усилие — и заострённая сталь разрывает кожный покров, прорывая выбранную точку кровяной магистрали насквозь. Бордовая жидкость начинает стекать с кожи, частыми каплями спадая на акрил ванны, пока она продолжает вести лезвие по внутренней стороне руки. От увеличивающейся в длине основной дорожки разрыва отходят побочные — большая часть внутренней стороны бортика ванны стремительно приобретает тёмно-красные оттенки. Падение капель учащается, переходя в конце концов на многочисленные тонкие струйки.
Это правильно... Я всё делаю правильно... После этого я их увижу... Их... А кого их?..
В её редкие мысли старается пробиться выжившее в подсознании воспоминание о произошедшем здесь чуть больше месяца назад, но не успевает. И без того приглушённый свет жизни в ней окончательно меркнет, оставляя надежду на достижение ею места назначения в неведомом мире за заслоном.
