hey, mister policeman

Хёнджин кидает окурок себе под ноги и топчет носком ботинок, ежится от внезапного порыва холодного ветра, пытаясь укутаться в тонкую и не согревающую ни хрена потёртую временем кожанку. На часах половина двенадцатого ночи, а он стоит под фонарём, облокотившись широкой спиной и холодный столб и вертит в руках бутылку недавно купленного виски. Светлые волосы падают на глаза, ограничивая боковое зрение, а в мыслях лишь сраное господи, какого вообще хрена? С хёнджиновых пухлых, но слегка посиневших губ слетает недовольный вздох, а длинными пальцами он спешит открутить крышку от бутылки горького пойла, чтобы в следующую секунду почувствовать этот неприятный, но необходимый организму вкус. Морщась, Хёнджин откидывает голову назад, позволяя тусклому свету фонаря лечь на кожу тонким слоем, из глотки вырывается тихое: — Блять. Он делает очередной глоток, прижимает тыльную сторону ладони к губам и скалится, ощущая, как алкоголь медленно, едва ли ощутимо начинает действовать на мысли, согревает продрогшие конечности и возвращает в грубую реальность, которая так не кстати приходится по вкусу. Мышцы ног и спины немного побаливают, заставляя Хёнджина сделать шаг, другой, третий, двинуться по направлению одинокой скамейки. Мимо проезжает машина, сверкает своими фарами в темноте ночной улицы, и Хёнджин, поправив чёрную кепку, делает ещё один глоток, тянет уже порозовевшие губы в улыбке и хихикает с каких-то глупых, совершенно ненужных на данный момент мыслей, которые врываются в черепную коробку раз за разом, принося пьяную пелену удовольствия, с которой он смотрит себе под ноги чёрными блестящими шальными глазами. Откинув голову практически непроизвольно, Хёнджин краем глаза замечает разноцветное мигание где-то недалеко, метрах в четырёхстах от него самого. Голова немного гудит, а пальцы с каким-то особым рвением сжимают несчастную бутылку виски. На губах, в свете ночного фонаря, блестят остатки алкоголя, и Хёнджин заводится от какого-то непонятного предчувствия веселья, которое образуется под рёбрами, тянется чуть выше, достигает глотки и вырывается из неё ощутимым смехом, который Хёнджин и не пытается сдержать. Хёнджин ставит бутылку под ноги в тот самый момент, когда большой полицейский внедорожник останавливается напротив, смотрит из-под тёмного козырька кепки своими бездонными глазами, замечая, как из транспорта выходит… Какой-то пацан? Хёнджин хмурится, глядит внимательно, с долей любопытства и усмехается, стоит этому самому пацану выйти на свет. — Пить алкогольные напитки после одиннадцати вечера запрещено законом, мистер, — пацан смотрит сверху вниз внимательным, сосредоточенным взглядом, сводит светлые брови к переносице и косится на бутылку, стоящую между разведённых ног Хёнджина. — Я буду вынужден забрать Вас в отделение. Хёнджин разглядывает его с ещё большим интересом, ведёт языком по нижней губе, слизывая последние остатки алкоголя, и поднимается. От чего-то чувство превосходства заполняет его изнутри. Хёнджин неприятно ухмыляется, замечая недовольный блеск в глазах напротив и небольшие пальцы, что вынимают из-за пазухи форменной куртки железные наручники. — Аха, ты серьёзно, малыш? — Хёнджин хихикает совсем как-то по-гадкому, нагибается вперёд и выдыхает пары алкоголя прямо в миловидное личико напротив. — Смотри, не перетрудись, — и демонстративно, схватив недопитую бутылку алкоголя, делает глоток. — Я Вам не малыш, — с губ служителя закона срывается явное раздражение, а металл наручников так и блестит в тусклом свете фонаря. Хёнджин ухмыляется, смотрит хитро, с львиной долей насмешки. — Тогда будешь деткой. Как тебе, нравится? — его ведёт от ситуации, а всему виной проклятый алкоголь, который организм с каждым новым разом принимает всё охотней и охотней. Пацан, напротив, ещё больше хмурится, едва ли не дует кукольные губы и вынимает из кармана узких пиздец брюк удостоверение, открывает его и тычет прямо в пьяное лицо Хёнджина. Тот с трудом читает в графе имени имя обладателя данного документа: Феликс Ли. Феликс, Феликс, Феликс. Хёнджин моргает пару раз, фокусирует взгляд и всё так же по-гадкому ухмыляется, скользя розовым языком по раскрасневшимся, непозволительно пухлым губам. Феликс соврёт, если скажет, что не задержал на них взгляд секунды на три. — Как кот? — Хёнджин издевается? Окей, Хёнджин издевается: подло, мерзко, некрасиво, именно так, как он умеет и как привык. Феликс сцепляет челюсть между собой, морщит свой очаровательный веснушчатый носик и убивает в себе желание пристрелить мерзавца прямо здесь, и пусть они знакомы от силы минуты пять, к сожалению, это не меняет ничего. — Если Вы сейчас же не перестанете себя так вести и не сядете в машину, я буду вынужден применить силу, — низкий голос вызывает какие-то приятные мурашки вдоль позвоночника, а в голове лишь одно: интересно, а как он стонет? Алкоголь бьёт в голову ужасно неожиданно, непредсказуемо и энергично, заставляя Хёнджина засмеяться в голос, вызывая яркое непонимание у юноши напротив. Тот смотрит, сведя брови к переносице, ждёт, когда данный цирк наконец закончится, но, к сожалению или к счастью, он только начался. — Ты, детка, и сила, две совершенно несовместимые вещи, — будто в подтверждение своих слов Хёнджин кивает. — Кстати, меня зовут Хван Хёнджин, приятно познакомиться. — Вы издеваетесь? — Ну что вы, мистер полицейский, разве не так? — Хёнджин в издевательском жесте обводит всего Феликса с ног до головы, замещая эту худощавость и хрупкость, с которой пацан собрался его арестовывать. Смех, да и только! — Миленький, — последнее слово он практически стонет, впиваясь взглядом в, Господи, упаси его грешную душу, стройные бёдра. — Так и хочется трахнуть тебя прямо в этой самой тачке. И в этот самый момент у Феликса звонит рация. Хёнджин от неожиданности вздрагивает и подносит к губам горькое горлышко бутылки. Феликс скептически разглядывает его секунд пять, а потом поднимает рацию, слыша на другом конце шипящее: — Хэй, Феликс, приём, у тебя всё в порядке? Феликс принимает вызов, подносит к губам рацию и отвечает: — Да, Чан, всё отлично, никаких происшествий не обнаружено. Буду держать тебя на связи, — и вырубает аппарат, неотрывно наблюдая за Хёнджином, который делает хрен знает какой глоток за этот вечер. — Простите, но я вынужден одеть на Вас наручники, — сообщая с тяжёлым вздохом, Феликс делает шаг вперёд, встаёт едва ли вплотную, смотрит снизу вверх своими карими в чёрные и шальные. Хёнджин цыкает, хмурится и, поставив бутылку себе под ноги, вытягивает руки, позволяя нацепить на себя бесполезную херню, которая в момент соприкосновения с кожей доставляя лёгкий, едва уловимый дискомфорт, от которого Хёнджину, в пьяном состоянии, хочется спрятаться. Феликс усаживает его на пассажирское сиденье рядом с собой, обходит машину и, удостоверившись в том, что ничего не забыл, садится за руль. Машина едет ровно, тихий гул мотора и неизвестная, видимо девяностых, музыка из радио заставляют Хёнджина то и дело прикрывать глаза, звенеть наручниками и шептать всякие странности, от которых голова начинает идти кругом. Феликс косится в его сторону, замечает, как чёрная кепка, некогда прикрывавшая голову, теперь покоится на коленях, а светлые, наверняка жёсткие после стольких обесцвечиваний, волосы ровным водопадом лежат на шее. Феликс перестаёт коситься, потому что Хёнджин, наплевав на все рамки, бесстыдно разглядывает юное тело, щурится, будто в попытке рассмотреть даже самые мелкие детали чужой внешности. Феликса это раздражает, а Хёнджину в кайф. — Прекратите, — Феликс в конце концов попросту не выдерживает пристального взгляда, цепляется небольшими пальцами за руль и тормозит на светофоре, сглатывая, от чего острый кадык заметно дёргается. — Что прекратить? — правда не понимает или делает вид, что не понимает? Феликс не знает, да и копаться в этом дерьме нет никакого желания. — Формулируй точнее своё недовольство, детка. — Смотреть на меня, прекратите, — последнее слово он выдыхает на самой низкой ноте своего голоса, кусает нижнюю губу и сосредоточенно следит за обратным отсчётом светофора. — Это отвлекает. — Интересно, от чего же я тебя отвлекаю? — и вновь в его глазах этот шальной огонёк, который с каждым новым разом сверкает всё ярче и ярче. — От дороги? — Феликс кивает, не поворачиваясь, а тачка трогается с места. — Ну, ты такой красивый, что я попросту не могу не смотреть, — пожимая широкими плечами, Хёнджин шире разводит длинные ноги, колени которых то и дело упираются в бардачок, вызывая дискомфорт. Феликс практически успокаивается, когда рядом сидящий замолкает, и решает уже выдохнуть с облегчением, как вдруг, будто гром среди ясного неба, Хёнджин заговаривает вновь: — Если бы мы встречались, я бы любил тебя бесконечно долго, каждую ночь, каждую свободную минуту дарил как можно больше приятных мгновений, лишь бы видеть, как твоё прекрасное лицо искажается в гримасе удовольствия. Да, я бы так и делал, — Хёнджин замолкает, а Феликс всеми силами пытается отыскать в его словах истинный смысл. — А знаешь, как бы я это делал? — у Феликса в голове огромное красное нет, которое хочется выплюнуть в чужое лицо без прелюдий и уйти. — Не нужно, прошу, молчите, — из феликсовой глотки слова вырываются сдавленным шёпотом, а вести машину с каждой секундой становится всё сложнее и сложнее. — Вы меня отвлекаете, — и в момент, когда нужно было ехать прямо, Феликс поворачивает руль вправо, въезжая на плохо освещённую улицу. Но Хёнджин не желает слушать жалкие потуги пацаны остановить его словесный понос. — Знаю, — Хёнджин хихикает, возвращая своим глазам тот шальной и ненормальный блеск, — я бы брал тебя там, где бы сам захотел, будь то кухонный стол или кровать, прихожая или ванная. Мне всё равно, главное, чтобы вместе. Поначалу было бы, возможно, больно, неприятно, но потом ты бы привык к моим размерам, насаживался сам, не стеснялся стонать и плакать. Весь подъезд узнал бы моё имя. Феликс от чего-то краснеет щеками, жмурится каждый раз и, честное слово, старается отогнать от себя любое воображение, что всплывает в голове ярко, непредсказуемо и пиздецки горячо, от чего всё внизу тянет и пылает в изнемогающей пытке. Что, чёрт возьми, вообще происходит? Разве этого хотел Феликс? Нихрена! — Я с удовольствием оценил бы вместимость твоей задницы, — без какой-либо тени смущения Хёнджин смотрит в упор, будто хищник, который поджидает свою жертву, — трахал, пока бы ты попросту не отрубился в моих руках, нет, прежде довёл бы до лучшего оргазма, от которого, как раз таки, сознание и покинет твою прелестную голову, — Хёнджин выдыхает как-то сипло, видимо, угодил ловушку, из которой, увы, выхода нет. — Кончать в тебя буду глубоко и долго, — и фраза эта звучит как сейчас и не прекословь. Феликс чувствует себя несчастным неудачником, школьником в пубертатный период и просто сучкой в период течки, потому что член до безумия неприятно впивается в ширинку треклятых узких брюк, а вести машину попросту нет, как сил, так и чёртового желания. Машина останавливается в каком-то тёмном, хоть глаз выколи, переулке трудно определяемой улицы. Феликс напрочь глушит мотор, опирается локтями в руль и зарывается в них лицом, переводя сбитое так очевидно и неудержимо горячее дыхание. Внутри всё подрывается мелкими атомными гранатами, внизу пульсирует томящееся желание, от которого голова идёт кругом и хочется рычать, плакать и умолять сделать с этим хоть что-то. Феликс готов перешагнуть через свою гордость, встать на колени и смотреть побитым щенком, ластясь к ногам хозяина. — Оу, ну надо же, — звучит возле самого уха этот издевательский, ехидный пробивающий до огромных мураше тон. Феликс косится, не пытаясь скрыть тот маниакальный блеск в своих глазах, который так хорошо контрастирует с хёнджиновым! — У маленького мистера полицейского давно не было секса, как я погляжу, — боже, по всем критериям, у Хёнджина связаны руки. Феликс мычит согласно. Да, у него давно не было секса, а если быть точнее, то его не было никогда. Феликсу не стыдно. Хрен с ним, потому что на данный момент это не важно, а важно то, что хёнджинов стояк виднее как-то чересчур отчётливо. Блять, Феликс, не думай об этом. Но Феликс глупый, думает об этом. Хёнджин минут пять назад дал ясно понять, что эго у него довольно крупное, и поэтому Феликс как-то совсем по-порнушному представляет себе, как чужой бархатистый член приятно ляжет на языке, как будет разбухать всё больше и больше при каждой махинации, как будет растягивать глотку и упираться в заднюю стенку горла. Всё это и ничего более. Феликс закатывает глаза, стонет своим низким голосом, а член в его брюках дёргается, вынуждая ощупать все карманы в поисках ключа от наручников. — Ну тише, детка, не торопись, — Хёнджин глядит на пацана снизу вверх, аккуратно, как только его запястья освобождают от ненужного куска металла, касается ладонью одной руки чужого плеча, а другую укладывает на поясницу, тянет на свои бёдра и выдыхает, стоит почувствовать приятную тяжесть. — Всё настолько плохо, да? — Пожалуйста, — Феликс едва ли не плачет от желания кончить, трётся пахом о чужой непроизвольно, — прошу Вас. Господи, так низко он ещё никогда не опускался. Хёнджин смотрит на Феликса долго, гладит по пояснице мягко, целует в уголок припухших губ, а потом смотрит назад, оценивая размеры задних сидений. В голове делает отметочку «идеально!» и аккуратно указывает Феликсу, чтобы тот перебрался и устроился в удобной ему позе. Это какое-то сумасшествие. Сумасшествие, потому что с Феликса стянули всю нижнюю часть, оставив лишь рубашку, свободно висящую на плечах. Сумасшествие, потому что Хёнджин снимает с себя футболку. Сумасшествие, потому что Феликс своими небольшими ладошками касается рельефной груди, чувствуя, как перекатываются мышцы под светлой кожей. Сумасшествие, потому что Хёнджин целует как-то уж совсем не так, как ожидал Феликс: аккуратно, с толикой внимания и некой нежности, от которой внутри всё сжимается и лопается. Сумасшествие, потому что Феликс раскрывается полностью, без капли сомнения и безбожного стыда, тянет Хёнджина на себя и обнимает за шею, чтобы спрятаться, укрыться и никогда, никогда больше не показываться в этом мире. — А сейчас тебе нужно расслабиться, детка, — хёнджинов голос звучит сквозь толстую пелену жалящего удовольствия, которое окутывает с ног до головы и не даёт сделать лишний, необходимый организму вдох. — Не могу, — Феликс выдыхает и морщится в момент, когда влажными от слюны пальцами Хёнджин касается сфинктера, — не получается, — едва ли плачет, сверкая бриллиантами в уголках красивых глаз. Хёнджин будет последней мразью, если на данный момент развернётся и уйдёт, наплевав на любой комфорт, поэтому, коснувшись губами дрожащих напротив, он целует, вынуждая хоть на секунду расслабиться, чтобы войти и растянуть, иначе будет больно. Сумасшествие, потому что Феликс с каждым новым разом впускает в себя всё дальше и дальше длинные, жилистые пальцы. Сумасшествие, потому что прошивает на яркое удовольствие, от которого подбрасывает, заставляя член сочиться и набухать всё больше и больше. Сумасшествие, потому что это неправильно, спасть с первым встречным. — Ты молодец, детка, — Феликс кивает, заглядывая слезящимся взглядом в хёнджинов шальной и искрящийся, — просто умница, — Феликс краем глаза улавливает, как медленно, дразняще, испытывая терпение, Хёнджин расстёгивает собственные джинсы и вынимает из плена жёсткой ткани ноющий венистый член с пульсирующей и сочащейся головкой. Феликс стонет едва ли восхищённо, закусывает губу и откидывает голову назад, в ту же секунду ощущая на коже влажный язык и пылкие губы. — Детка, — Хёнджин укладывает свои широкие ладони на стройные феликсовы бёдра, притягивая к себе ближе, крупной головкой упираясь во влажное сплетение мышц, — у меня нет с собой презервативов, прости. — Похер, войди уже! Хёнджин от чего-то ухмыляется этим словам, слетевшим с красивых губ, обхватывает собственный член пальцами и, сделав глубокий вдох, заполняет, миллиметр за миллиметром растягивая узкие мышцы. Феликса побрасывает. Он ногтями впивается в плечи и шепчет на грани слышимого: — Чёрт, больно! Хёнджин останавливается, смотрит, касаясь своим лбом чужого, дышит тяжело и понимает, что больно не только Феликсу, но и ему самому. — Хэй, детка, может, — Хёнджин не успевает договорить как Феликс, оборвав его, шепчет: — Нет, продолжай, там, ну, просто слюны не хватает, — и, позабыв о любом смущении, Феликс собирает с губ каплю слюны, затем другую, третью, растирает горящие мышцы сфинктера, едва касаясь чужого члена. — Всё, теперь попробуй. Хёнджин сглатывает напряжённый ком, что так нехорошо застрял в горле, заглядывает в карие и искрящиеся от скопившихся эмоций глаза, и, вдохнув как можно глубже спертый и влажный воздух, одним резким толчком заполняет до основания и слышит сквозь толщу воды, как вскрикивает Феликс, хватается за шею и тянет к себе, утыкаясь носом в ямку ключицы. Зарывшись пальцами в чужие волосы на макушке, Хёнджин опускается на локти. Слегка сменив положение, он с шумом выпускает из себя воздух и чувствует, как миллиметровыми шагами Феликс подступает к чувству расслабленности, не сжимает так сильно и шепчет что-то на подобии давай. Это полное, настоящее, необратимое и яркое сумасшествие, в которое окунулись оба. С каждым новым толчком Хёнджин входит уверенней, свободней, приятно растирает узкие мышцы и касается всего Феликса с ног до головы, целует открытые участки кожи и ловит губами томные вздохи, стоны и всхлипы, что не прекращаемым потоком вырываются из глотки и оседают на слуху до безобразия приятным и правильным. Феликс скрещивает собственные ноги у Хёнджина за спиной, прогибается в пояснице, поддаётся назад, пытаясь совладать с чужим сносящим ритмом и захлёбывается в собственной слюне. Вокруг даже время останавливается, а сил на осознание происходящего нет вообще. Точка возврата давно уже перестала работать. Хёнджин рычит как-то совсем не по-человечески, цепляется пальцами за узкую талию и вгоняет член резко, грубо, сильно, наслаждается выражением чужого лица под собой. Его ведёт, а чёртов Феликс Ли тому причина. Членом он проезжает по простате, раз за разом, да так, чтобы только и слышать рваные, громкие стоны, слезливые всхлипы и тихое пожалуйста. Феликс сжимает его в себе, жмурится, ноготками полосуя широкую спину, и, вскинув бёдра, кончает себе на живот, хватая губами воздух, будто рыба на суше. У Хёнджина в голове громкое блять, блять, блять мешается с попытками восхититься невероятным, нереальным, потрясным видом, который предстал перед ним, и, сделав пару толчков, он кончает глубоко внутрь, откинув голову назад. Сумасшествие ведёт обоих за руку. — И, получается, мы типа встречаемся, да? — Хёнджин аккуратно вытирает Феликса салфетками, которые нашёл в бардачке и, опустив глаза ниже, замечает сиреневые отпечатки своих же пальцев на стройных бёдрах, чуть выше, на талии, взглядом бежит по груди и ухмыляется, завидев алые разводы на шее и ключицах. Феликс сидит, дрожащими маленькими пальчиками пытается застегнуть рубашку, сопит как-то совсем по-детски и бросает эту затею, рыская в поисках белья и брюк. — По Вашей вине, видимо, да, мне придётся пойти на такие жертвы, — Феликс смотрит в чёрные, всё такие же хитрые глаза Хёнджина, сглатывает и понимает, что, ну, не такая уж и плохая кандидатура. — Оу, я польщён такой жертвой с Вашей стороны, Феликс Ли, — смеётся, натягивая собственную найденную футболку. — Пожалуйста, помолчите, потому что Вы… — Отвлекаю и мешаю думать! Знаю, проходили, детка.