Fingerprints

      Заснуть порой бывает очень трудно. Даже в те моменты, когда ты пьян, в голове клубится густой туман, глаза закрываются сами собой, а зевота выламывает челюсть. Можно вжаться головой в жёсткую диванную подушку, от которой обязательно утром будет болеть шея, и сомкнуть веки, сильно-сильно, до мерцающих вспышек и боли, но уснуть, забыться не получится. Слишком уж много мыслей в голове. Жужжат и не дают отключиться.       Дождь уже закончился, сменившись густым сырым туманом, который окутывает пустынные улицы, и комната тонет в предрассветных сумерках, серых и унылых. Тихо попискивают электронные часы на тумбочке, в стеклянной пепельнице дымится несколько почти затушенных сигарет, рядом валяется сломанная пластиковая зажигалка. Возле дивана — несколько пустых стеклянных бутылок, потёртая джинсовая куртка свисает с подлокотника. Утро уже, а Тайджи ещё и не ложился, несмотря на то, что вернулся уже очень давно. И плевать, у него выходной. Никуда он сегодня не пойдёт, так и будет весь день лежать носом в подушку, и пусть только кто-нибудь попробует его тронуть, живо получит бутылкой по башке.       Недовольно фыркнув, Савада поворачивается и случайно задевает рукой стоящую на полу пустую бутылку из-под пива, и она с глухим звуком падает на ковёр. Израненные струнами, сбитые в кровь длинные пальцы неаккуратно заклеены пластырями, но ссадины под ними всё равно отзываются тупой болью от этого столкновения. Как он будет завтра играть на репетиции — решительно непонятно.       Снова полупьяный, снова один в пустой холодной квартире. А ведь мог бы сейчас греться о тёплый бочок Йошики и, уткнувшись носом ему в шею, разве что не урчать от удовольствия. И винить в этом одиночестве некого, кроме себя самого.       — Могло бы быть лучше, промахиваешься постоянно. Долго ещё будешь лажать, тайшо? Мы такими темпами далеко не уедем.       Тайджи планомерно выводил его из себя на каждой репетиции, выбешивал, проверял на прочность нервы; постоянно говорил, что барабанное соло могло бы звучать гораздо лучше. А Хаяши терпел, только изредка позволяя себе огрызнуться. Упрямо наклонив растрёпанную от интенсивной тряски голову, прятал взгляд за длинными рыжими волосами. Для него мгновенно заорать в ответ приравнивалось к проигрышу, а сдаваться на милость он не любил, не желал и поэтому молчал до последнего. Но через какое-то время всё-таки срывался. Вот и сейчас Йошики помалкивал, крутя в пальцах гладкие барабанные палочки, но Саваде, который уже изучил почти все его привычки и на интуитивном уровне чувствовал настроение, легко было представить, какими бесконечно злыми были в тот момент его раскосые глаза; руки у Йошики тряслись от ярости, да и напряжённые плечи давали понять, что он из последних сил держит себя в руках и борется с желанием вместо барабанов постучать Тайджи по голове. И желательно не палочками, а чем-нибудь потяжелее — например, его же собственной бас-гитарой.       Даже ребята в этот раз как-то неодобрительно на них посмотрели. Они знали, конечно же, знали — встречаться с кем-то из одногруппников и утаить это в секрете от остальных очень сложно, видно же всё: мимолётные, но такие страстные взгляды, случайные вроде бы прикосновения. Такие мелочи, которые, как ни старайся, не скроешь. Вроде бы участники «X» и привыкли к постоянным стычкам сладкой парочки, тихо перешёптывались между собой, посмеивались даже иногда, но сейчас этого не произошло; Тоши опустил микрофон, явно подавляя тяжёлый вздох, Хиде деликатно кашлянул и отвёл в сторону глаза. Один только Пата, как обычно, с невозмутимым видом смотрел куда-то себе под ноги и дёргал струны гитары. И у всех на лицах было написано лишь одно: «нет, ну только не опять».       Тайджи на это только хмыкнул. Именно, что опять. Потому что без игры на нервах чересчур скучно. В особенности, когда поблизости есть существо такой тонкой душевной организации, которое из себя выводить — одно удовольствие.       Кто же знал, что Йошики так взбесится в этот раз, швырнёт на пол палочки, да с такой силой, что одна из них с треском разломится пополам, и уйдёт в гримёрку, буркнув: «Продолжайте пока без меня». Застрянет там минут на сорок, а потом вернётся, молча сядет за барабаны и больше за этот вечер не скажет ни слова. А ведь когда Хаяши молчит — страшнее и быть не может. Савада за столько лет усвоил одну истину: пока вспыльчивый лидер бесится на всё подряд, орёт и топает ногами, можно не беспокоиться, а вот когда он хмурый и как воды в рот набрал — значит, дело дрянь, и лучше держаться от него подальше.       Не первый раз ведь вроде уже так ссорятся, для них каждая репетиция, каждый совместный выход куда-то — бомба с тикающим таймером. Ну не могут они как нормальные люди, мирно болтать о чём-нибудь и гулять, глядя с любовью друг на друга и нежно держась за руки. И для Тайджи, и для Йошики это слишком скучно, не говоря уж о том, что нет у них любви, лишь что-то, отдалённо похожее на симпатию. Адреналина в жизни даже с группой и рок-музыкой не хватает, вот и отыгрываются друг на друге. Даже если всё будет хорошо, от этого напряжения никуда не денешься, оно уже стало частью их самих.       И всё равно ведь, как бы там ни было, как бы они ни ругались на репетициях, как бы ни шипели друг на друга и ни толкались, ночью Йошики будет метаться под Тайджи на горячих простынях и в его объятиях забудет обо всех своих обидах. Или сделает вид, что забыл. А сегодня не захотел, ускользнул после репетиции домой на такси. Взорвался и, видимо, решил, что будет хорошо вот так проучить постоянно задирающего его любовника.       — Хаяши, чтоб тебя… — хрипло, пьяно, Савада опять сжимает подушку обеими ладонями и кривится.       Уснуть, просто уснуть наконец. Чтобы не осталось возможности больше думать о нём, чтобы не осталось ни одной мысли в без того плохо соображающей спьяну голове.       Прохладные пальцы слегка касаются щеки. Тонкие и нежные, шелковистые, скользят вниз, слегка царапая длинными ногтями, но совсем не больно, скорее слегка поддразнивая. Они оставляют за собой отпечатки, каждый раз. Невидимые глазу, но прекрасно ощутимые. Мелкие такие, горячие пятнышки с рисунком. И не только на коже — и на волосах, и на губах…       — Та-а-ай… — тянет слегка насмешливо мягкий голос прямо над ухом, раковину обжигает горячим дыханием.       Тайджи слегка морщится, поглубже зарываясь носом в подушку. И сюда уже пробрался, сволочь. Даже поспать нормально не даст, никогда, и в сон заберётся. Хотя голос слышно так отчётливо…. Уймись, это клиника уже какая-то.       Смешок, его легонько тянут за волосы, пальцы зарываются в непослушные, спутанные каштановые пряди, заставляя всё-таки приподнять голову. И снова гладят по лицу, очерчивая кончиками выступающие скулы и острый подбородок.       — Вот пристал, спать хочу… — всё ещё полусонно, машинально ворчит Савада, недовольно покачивая головой из стороны в сторону, чтобы высвободиться. Но пальцы держат его крепко, даже больно, и он всё-таки, морщась, подчиняется и неохотно размыкает веки. Зачем только, всё равно ведь сейчас опять увидит перед собой лишь пустую полутёмную комнату, здесь же никого нет…       …И он тут же сталкивается со взглядом удивительных раскосых глаз, резко очерченных чёрным карандашом…       — Ты… Ты как здесь оказался? — севшим голосом, нервно сглотнув и приподнявшись на локте. — Ты мне снишься, да?       Йошики смеётся, водя по его лицу кончиками пальцев.       — Ну конечно, снюсь. Чтобы я к тебе попёрся в реальности среди ночи? Губу закатай.       Ничего не понимающий Тайджи, хлопая глазами, обшаривает его взглядом. Да он не просто попёрся, а ещё и при полном параде, он будто только что со сцены спрыгнул — весь в полупрозрачных тонких кружевах, белоснежных и чёрных, под которыми бесстыдно просвечивает нежная кожа, лихорадочно блестящие глаза подведены карандашом, на губах слегка размазалась липкая красная помада, шея увита тонкими жемчужными нитями, а длинные рыжие волосы собраны в высокий хвост. Слабо верится, что Хаяши рискнул бы в таком виде высунуться куда-нибудь, кроме сцены. Он отшибленный, но не настолько.       Йошики всегда жаловался, что, хоть ему и нравится делать макияж, он всё равно устаёт от этого. И говорил, что хотя бы наедине с Тайджи ему хочется побыть без этого, самим собой — неидеальным, но живым… А Савада фыркал в ответ. Это он-то говорит о своей неидеальности, просто смешно. Хаяши всегда идеальный. Даже когда с похмелья, помятый, с намертво спутанными волосами и кривящийся от головной боли. Даже когда сонный, всклокоченный, в футболке Тайджи, которая ему велика, покрытый засосами после очередной жаркой, бурной ночи. Даже когда голый и весь насквозь мокрый с криками и слезами мечется под любовником по кровати и молит «ещё, ещё, ещё!», пока Савада яростно вбивает его в подушки. Потому что красивый, мерзавец. И знает об этом, умеет пользоваться своей внешностью в любых ситуациях, чтобы сводить окружающих с ума.       Выходит, снится, и вправду? Но ведь разбудил уже вроде как, и не исчез никуда. Да и его пальцы, нежные и гибкие пальцы пианиста, кажутся настоящими, так и манят поцеловать… Неужели Тайджи настолько перебрал, что не может даже отличить реальность от своих мокрых фантазий?       Не до конца отдавая себе отчёт в происходящем, Савада всё же накрывает его ладонь своей.       — Я скучаю… — капризно тянет Йошики, обиженно оттопыривая нижнюю губу. — По-моему, мы зря поссорились… Знаешь, самому себя трогать очень скучно, — он наклоняет набок голову, щуря глаза.       — Всего-то ночь прошла, — Тайджи криво улыбается, глядя в лицо. А ведь понимает, что и сам уже успел дико соскучиться по этой заразе. С ним не может, и без него никак. Что за сорт безумной болезни такой? Не любви, нет, именно болезни. — Вернее, даже не прошла ещё. И вот уж не думал, что ты засунешь в жопу свою гордость и вот так придёшь мириться…       Хаяши фыркает, слегка приподнявшись и уткнувшись носом в его волосы:       — Я ведь тебе снюсь, забыл? — его обнажённая шея, увитая жемчужными нитями, которые почти сливаются с белой кожей, оказывается на уровне рта, и Тайджи едва не задыхается от этого манящего тепла и ставшей уже родной смеси ароматов: дорогих сигарет, горького парфюма и, как на контрасте, сладковатого запаха кожи. — Значит, могу делать, что захочу. И мне за это стыдно перед самим собой точно не будет. Ну же… Я хочу!       Савада ухмыляется — командует, как же иначе. Его всё чаще одолевают сомнения в том, кто из них над кем доминирует. Вроде бы Йошики всегда снизу, подставляется с большим удовольствием и жадно бросается в его руки, позволяя делать со своим телом всё, что угодно, и ни разу не предложил поменяться местами, но эта свобода обманчива, на самом деле он даже в такие моменты продолжает всё контролировать и направляет любовника. Лидер, даже в постели лидер, и никак иначе. Главный.       «Ну, если мне и вправду это снится, то, пожалуй, ты прав, можно и повеселиться».       Тайджи тянется вперёд, обхватывая руками тонкую талию и привлекая задрожавшего в нетерпении лидера к себе поближе. Приподняв голову, носом отодвигает в сторону воротник. Поцелуями, начиная от подбородка, по шее вниз, то хватая нежную кожу, зажимая губами, то ласково зализывая языком. Шея всегда была у него эрогенной зоной номер один, и Савада знает, как надо приласкать его в этом местечке, чтобы завести. Вдох-выдох, Йошики цепляется пальцами за его майку на плечах, запрокидывает назад голову. Тянет слегка за тонкую ткань — ему явно неудобно сидеть на коленках, хочется выпрямиться. И Тайджи, подчиняясь, встаёт, поднимая его следом за собой, но от кожи не отрываясь ни на одну секунду.       Залепленные пластырями пальцы уже расстёгивают «платье» из белоснежных кружев, дёргают завязочки на открытой спине, и Хаяши тихо посмеивается, вертясь в его руках. Он выдыхает в губы, пока Тайджи гладит его, обводя выступающие косточки рёбер, задевая твёрдые шероховатые соски. Кожа такая горячая… И Савада целует его, раз за разом, кусая за язык и засасывая нижнюю губу. Губы уже болят у них обоих, как обычно, но кому сейчас не плевать на это?       Тайджи вскрикивает, и этот звук тут же превращается в рычание — Йошики, хмыкнув, сцепляет пальцы на его ремне. А джинсы, без того узкие, уже просто до боли впиваются в пах, буквально душат.       — Та-а-а-ай… — капризно, так похотливо, влажный язык проходится по ушной раковине. Тайджи слегка морщится — ну что за противная привычка лизать уши, это только в яойной манге, которую он иногда на досуге почитывает, выглядит эротично, а в реальности как ножом по стеклу, противно до ужаса. Сколько раз он уже со страшными ругательствами запрещал любовнику это делать. Но Хаяши не прошибёшь никакими матюками, наоборот, если ему что-то запретить, он продолжит делать назло. Выбешивать друг друга уже в привычку вошло. — Ты хочешь меня?..       Издевается ведь, нарочно. Савада, хмыкнув, дёргает его на себя; перехватив его руку, расстёгивает ремень, и возбуждённый член прижимается к впалому животу. Громкий выдох срывается сразу у обоих, и Тайджи душит его в очередном болезненном поцелуе, с усмешкой отметив появившийся на скулах лидера нежный розоватый румянец.       — Хочу! — опять он почти рычит, яростно вжимаясь стояком в его живот и хватая жадно губы своими. — Хочу, Хаяши, хочу, хочу, хочу!       Йошики усмехается краешком рта, сцепляя пальцы в замок на его затылке; дёрнув плечом, грациозно сбрасывает на пол белое безумие, оставаясь в одних асимметричных кожаных брюках — с одной стороны брючина длинная, а с другой её, фактически, нет вообще. Эти штаны облипают его, как вторая кожа, абсолютно ничего не скрывают, и стоит у него уже так, что даже в темноте видно.       — Так возьми, — томно шепчет он, запрокидывая голову и дразняще облизывая губы. —…А то я начинаю терять терпение.       У Тайджи давно уже стучит в голове весьма отчётливое желание сейчас же повалить его и взять прямо тут, на ковре. Но он кусает губу, хватает лидера под ягодицы, поднимает — хоть и костлявый, а тяжёлый, зараза, особо на ручках не подержишь — и тащит на кровать. Буквально швыряет на простыни, тут же нависая сверху. Тот фыркает и слегка разводит бёдра, сгибая в колене одну ногу. А Савада окидывает его замутнённым взглядом; он готов проклинать эти извечные чёрные ажурные колготки, которые Йошики постоянно на себя натягивает. Смешно, ведь скажи Тайджи кто несколько лет назад, что он будет заводиться от одного только вида тощего парня в макияже и колготках — он бы, наверное, от хохота лопнул и обозвал сказавшего это чокнутым. А вот теперь получите и распишитесь. И что поделаешь, если ноги у него и так на зависть многим девчонкам, а в этих колготках зрелище и вовсе восхитительное?       Навалившись сверху, он быстро прикасается губами к животу; настойчиво минуя требующий к себе внимания член, проходится по бедру, слегка оттягивая эластичную ткань зубами, целует острую коленку, и дальше вниз, к хрупкой лодыжке…       — Ну-у-у же, — стонет Йошики, пытаясь выдернуть ногу из его цепких пальцев, — хорош дразнить, изверг!       — Заткнись, Хаяши, — Савада шипит сквозь зубы, поднимая взгляд. Глаза наверняка так и горят в темноте. — У меня уже, блять, фетиш на твои ноги в этих колготках, это бесит!       — Ты грязный извращенец, ты в курсе?       Хаяши фыркает, ещё раз пытаясь высвободиться, вскрикивает, когда Тайджи довольно сильно кусает его за коленку. Запускает пальцы в длинные вьющиеся волосы, довольно грубо сгребая в кулак и оттягивая к себе. Подчиняясь, Савада по проложенной уже по телу влажной дорожке поцелуями-укусами возвращается наверх, ловит губами бьющуюся под челюстью жилку. Трясущиеся пальцы нащупывают пояс брюк и с силой дёргают, вырывая с мясом пуговицу; громкий выдох в губы, одновременно облегчённый и мучительный, опаляет, как пламенем.       И вот именно ради всего этого стоит доводить друг друга до ручки? Стоит. Потому что горечь придаёт пикантности, а без неё становится скучно.       Тайджи уже даже не помнит, как сдирал с него брюки; Йошики вяло пытается что-то пискнуть в знак протеста, но ему затыкают рот поцелуем. Терзают и так уже больные, распухшие и кровоточащие губы, кусают, зализывают: Тайджи упрямо и с силой толкает в них язык, стараясь раздвинуть и углубить болезненный поцелуй. Дрожащими ладонями он гладит острые бёдра, стискивает пальцы на ягодицах, сминая, чувствуя, как подушечки покалывают чёрные кружева. Он бы ногтями уже эти чёртовы колготки разодрал, если бы ногти не были опилены и залеплены пластырями. И вместо этого приходится нащупывать резинку и пытаться подцепить её. Хаяши, уже почти доведённый до ручки, тихо скулит ему в губы и цепляется за плечи, а в живот упирается адски твёрдый бугор.       — Да потерпи ты, ненормальный, сейчас…       — Сам ты ненормальный, задрал тянуть, мне больно вообще-то!       Йошики шипит и сам кусает его губы, явно пытаясь этим выразить своё негодование. Возня, тихие ругательства, не слушающиеся пальцы, несколько секунд — и остатки одежды оказываются где-то далеко на полу. А обнажённый лидер откидывается на подушки, бросая на него хитрые, игривые взгляды из-под длинных пушистых ресниц. Ничуть не смущается, даже наоборот, красуется, извивается, давая себя рассмотреть. И длинные волосы, как языки пламени, рассыпаются по подушкам.       — Вот же ж рыжая сука… — Тайджи выдыхает куда-то ему в плечо, он уже беспорядочно целует всё, что попадает под губы, утыкается то в нежную шею, то в остро выпирающие ключицы. А ладони наконец всё-таки касаются его кожи, гладят, ласкают, сминают. Оставить отпечатки, побольше. Сжать так, чтобы следы стали потом красными или серыми, превратились в синяки, свербили и напоминали об этом.       Савада подхватывает затрепетавшего лидера, приподнимает его, с силой вжимаясь в такое горячее, мокрое тело. Так трудно терпеть. Но он всё же проталкивается внутрь осторожными, неспешными толчками — Йошики сейчас весь как один сплошной обнажённый нерв, остро реагирующий на малейшее прикосновение, а Тайджи, как это ни странно, не хочется причинять ему лишней боли. Начать аккуратно, дать ему привыкнуть. А потом уже, когда он окончательно разомлеет, можно будет забыть обо всех этих мелочах и сорваться — Хаяши сам начнёт просить об этом.       Низкие гортанные стоны эхом разлетаются в голове, окончательно плавя и без того замутнённое сознание. Йошики уже подаётся бёдрами навстречу, насаживаясь сильнее, ловит его губы своими, зарывается пальцами в волосы. Такой нетерпеливый, вроде отдаётся, позволяя любовнику делать всё, что тот захочет, а вроде и говорит своими движениями — мало, ещё, сильнее.       Тайджи склоняется ближе к нему, целует, проникая языком в рот и касаясь ровных зубов. И, уткнувшись носом в щёку, ловит такой горящий, порочный взгляд раскосых глаз. Вот как только Хаяши в голову пришло на сцене изображать из себя ангела? Он же демон, самый настоящий! Страстный, ненасытный, временами даже сумасшедший… Впрочем, а разве сам Савада сильно от него отличается? Он часто думает, что им с Йошики мешает поладить не разное мировоззрение, а как раз то, что во многих вещах они слишком похожи.       Но пусть эти мысли тонут в утреннем тумане и первых лучах солнца. Сон развеется, и через день они опять будут ссориться на репетиции. А сейчас Йошики здесь, изнывает от грубых ласк, цепляется за Тайджи, расцарапывая ногтями спину, плечи и покрытые татуировками руки, и можно тонуть в его взгляде, целовать его и заниматься любовью до изнеможения, забыв обо всём на свете…

***

      Это можно назвать странным, но Тайджи терпеть не может выходные. Отчего? Он и сам толком не знает. Может, оттого, что он всегда после полуночных репетиций слишком долго спит, просыпается поздно и абсолютно разбитым, с болящей головой и полнейшим нежеланием что-либо делать. Или же вся проблема в том, что в эти дни Йошики почти всегда едва не силой вытаскивает его в ближайший бар. Где они в итоге напиваются так, что на следующий день не могут ничего вспомнить, только недоумевают, каким образом они очутились в квартире, в постели, почему у Хаяши все волосы слиплись, будто его сверху шампанским поливали, а у самого Тайджи всё тело невыносимо ломит и спина разодрана в мясо. Это было забавно ровно первые два раза. А потом начало раздражать. И по сей день раздражает.       Он просыпается около полудня и долго лежит, уткнувшись носом в подушку. Разумеется, Савада один, Йошики здесь нет — похоже, и вправду приснился. Странно только одно: Тайджи казалось, что ранним утром он засыпал на диване, а сейчас он лежит в кровати, ухитрился как-то переползти на неё… Да какая, к хренам, разница. Голова раскалывается с похмелья и отказывается соображать, что происходит, всё так и плывёт перед взглядом, он даже с трудом может рассмотреть мерцающие на тумбочке рядом цифры электронных часов. А они тихо попискивают, отмеряя секунды, в тишине. И так и хочется с силой шарахнуть по ним кулаком, чтобы заткнулись и не капали на мозг…       Тайджи кривится и всё же заставляет себя встать. Сидя на кухне, долго мусолит сигарету, ломая её в итоге пополам в пепельнице, долго пьёт кофе, надеясь, что горечь развеет туман в голове. А потом с тяжёлым вздохом всё-таки берётся за гитару. Ещё один повод не любить выходные — какой в них смысл, если он всё равно в итоге репетирует, хотя и в одиночестве?       А ближе к вечеру — знакомый маленький бар недалеко от дома. Тут всё как обычно: маленький зальчик, заполненный сигаретным дымом и гулом многочисленных посетителей, неудобный табурет возле стойки, пиво в стакане, посмеивающийся бармен, который со скрипом натирает без того сверкающие бокалы.       …И Йошики, с мрачным видом сидящий за одним из дальних столиков.       Никакого макияжа, никаких кружев, никаких жемчужных нитей на шее. Самые обычные чёрные джинсы и заправленная в них футболка, изящная золотая цепочка, зажатая в пальцах сигарета, спрятанные за дымчатыми очками глаза — он явно изо всех сил старается слиться с окружением и притвориться невидимкой. Но его распущенные по плечам длинные рыжие волосы мгновенно бросаются в глаза.       «Хаяши, Хаяши. Если хочешь быть незаметным, хоть капюшон накидывай…»       Савада хмыкает и, поправив собственные очки, идёт к нему.       — Эй, красавица, чего скучаешь в одиночестве?       Он смеётся, слегка повышая голос, и Йошики, дёрнувшись, поднимает голову. И тут же криво улыбается:       — Не смешно, придурок. Ты вообще можешь разговаривать нормально?       — Не-а, — весело отвечает Савада и без приглашения плюхается на мягкий диванчик напротив него. — Не могу и не хочу.       — Что ты тут делаешь? — Йошики раздражённо дёргает плечом.       — У-у-у, какой сложный вопрос… Дай-ка подумать, — Тайджи напускает на себя задумчивый вид и поднимает взгляд к потолку. Сцепляет зубы, чтобы не засмеяться в голос, — мы с тобой сидим в баре, что же тут можно делать… Хм, напрашивается самый логичный ответ — голову крашу. Знаешь, прямо обожаю в барах причёску менять, только за этим сюда и хожу…       — Да прекрати ты уже идиотничать, в конце-то концов! — взрывается Хаяши, который и так, похоже, на взводе — вон, бледный весь и постоянно губы кусает. Которые у него, к слову, и без того пораненные и припухшие… К чему бы это.       — Сам идиот. Нахрена такие тупые вопросы задавать? — отбривает его Савада.       Йошики резко ломает сигарету в стеклянной пепельнице и тут же, подобрав лежащую под рукой яркую бело-синюю пачку, тянется за новой.       — Ты просто невыносим. Клянусь, когда-нибудь ты меня выбесишь, и я тебя уволю к хренам собачьим.       — Да что ты. Боюсь-боюсь. Ты сначала найди кого-нибудь ещё, кто тебя выдержит столько времени, — смешок, Тайджи подпирает рукой голову, спуская на нос очки и хитро глядя на него из-под тёмных стёкол. — Знаешь, я, может, и невыносим, но ты тоже на ангелочка, которого на сцене изображаешь, в реале тянешь мало.       Он видит, как Йошики опускает уголки рта и слегка сдвигает к переносице брови. Злится, он терпеть не может, когда кто-то хотя бы мельком упоминает о его недостатках. Хотя Тайджи ведь правду говорит: Хаяши только на сцене весь такой изнеженный, хрупкий и женственный, этакая принцесса в кружевах и с наивным взглядом, сидящая со страдающим видом за белоснежным роялем или ударной установкой. Да, он придумал образ, который ему идёт, и заставил его хорошо работать на себя. Но за этой ангельской маской скрывается вполне себе реальный и весьма сложный в общении человек, истинное лицо которого открывается лишь в очень узкой компании. Вряд ли кто-то из поклонников всерьёз догадывается о том, что вне сцены весь такой из себя неземной Йошики — расчётливый, умный, яростный бунтарь, ненавидящий любые установленные рамки и правила, заядлый курильщик и большой любитель выпивки, он не терпит никаких слов поперёк себе, взрывается на раз-два, виртуозно матерится, может кого угодно до смерти заездить в постели и вовсе не кажется таким трепетным и утончённым. А ещё он редкостный эгоист. Вот тебе и принцесса или ангелок очаровательный.       — И я не пойму никак, — мирно продолжает Савада, подкручивая пальцами прядь волос, — чего ты разобиделся?       — Не понимаешь? — Йошики сердито поджимает губы. — Да ты заебал меня уже своими придирками! — он опять хватается за сигарету. — «Могло бы быть лучше», блять… Всё ноешь, и ноешь, и ноешь — самому не надоедает? Я человек, могу ошибаться, плохо себя чувствовать, в конце концов. Будто ты не лажаешь, кто тогда на концерте аккорды песни забыл?       Тайджи слегка морщится. Ещё одно нехорошее качество Хаяши — редкостная злопамятность, он помнит малейшие проколы, как свои, так и чужие.       — Ещё египетские пирамиды вспомни, блин. Это когда было-то?       — Но было же, — сердито перебивает его Йошики. — Странно с твоей стороны требовать от окружающих идеальной игры, когда ты сам вполне можешь напортачить. Кончай ныть, а то это уже изрядно действует мне на нервы.       — И не подумаю.       — Я тебя уволю.       Хаяши цедит это сквозь идеально ровные белые зубы, отведя в сторону взгляд. Тайджи откидывается на спинку диванчика и запрокидывает ногу на ногу.       — А вот и не уволишь, тайшо, — насмешливо проговаривает он, наклонив голову.       — С чего ты так уверен? — язвительно спрашивает Йошики, раскуривая очередную сигарету. — Думаешь, если ты со мной спишь, у тебя неприкосновенность?       — Нет. Просто ты чокнутый в плане группы, — фыркает Тайджи, с удовлетворением наблюдая, как вытягивается его лицо, а в глазах появляется злой блеск. — Нового басиста ты за один день не найдёшь, учитывая, какую высокую планку ты задрал для участников, а без него вся твоя работа, как бы помягче сказать, забуксует. И концерт сорвётся. Или ты из-за таких мелочей готов всё угробить? Думаю, ребята такой твой ход не оценят.       Йошики с хрустом ломает пальцы. Видно, что он в замешательстве. Ну ещё бы, он что угодно стерпит, только бы с его драгоценным детищем в виде группы ничего не случилось.       — Подумай, — мирно продолжает Савада. — Нам лучше дружить, мы оба ведь не хотим, чтобы с «Х» что-то случилось, правда? — он осторожно накрывает руку своей, и Йошики внимательно смотрит на его залепленные пластырем пальцы.       — Блядский шантажист, — кривая улыбка в ответ. — В самое больное место ведь бьёшь.       — А тебя по-другому не прошибёшь. Только бить в больное, — Тайджи хмыкает и слегка щурится, глядя ему в лицо. — Ну так что? Будешь дальше дуться, или сменишь гнев на милость, и пойдём ко мне, мириться?       Йошики поднимает на него глаза, раздражённо кидает на столешницу очки и медленно сжимает пальцы в ответ. И с чувством произносит:       — Ненавижу тебя.       Савада ухмыляется краем рта. Ну конечно, каких-то других слов от него и не дождаться, слова «люблю» или хотя бы «нравишься» в его адрес Хаяши не скажет никогда.       — Знаешь, Хаяши, а ты ведь мне сегодня приснился.       Почти одиннадцать, с потемневшего неба, затянутого тучами, моросит мелкий и холодный дождик. Йошики чуть подрагивающей рукой придерживает края наброшенной на плечи модной байкерской куртки — вечером было жарко, он оказался не готов к такой перемене погоды, и Савада набросил на него свою верхнюю одежду. Ему не холодно, а Йошики мерзлявый. Ещё не хватало, чтобы без того болезненный и нежный лидер простудился, тогда репетиции точно в ад превратятся, потому что Йошики в своей манере ни за что не захочет лежать дома, а в студии будет ещё сильнее раздражаться на всё подряд.       Ладонь в ладони, крепко сплетённые пальцы. Плевать на всех, улицы окраины Токио в такой час и погоду уже пусты, они могут держаться за руки сколько хотят. Да даже целоваться и обниматься могут, не боясь, что кто-нибудь увидит.       — Опять идиотничаешь? — устало спрашивает Хаяши, потряхивая мокрыми волосами. — Завязывай уже, сказал ведь.       — Вечно у тебя все вокруг идиотничают, один ты самый умный и серьёзный, — Савада презрительно фыркает и поправляет слегка сбившуюся набок шляпу. — И я серьёзно вообще-то.       Он осторожно высвобождает руку, обнимает лидера за талию и притягивает его к себе. Йошики дёргается, но вырываться всё-таки не пытается. Он мёрзнет, а Тайджи тёплый.       — Очень мило, — полусонно тянет Хаяши и прикрывает глаза. У него такие длинные ресницы, они едва не прикрывают его скулы, когда он вот так опускает взгляд… — И что же я там делал, у тебя во сне?       — То, что у тебя лучше всего получается, стонал подо мной.       Заметив, как его бледные скулы трогает едва видная розовая краска, Тайджи хмыкает и осторожно отодвигает в сторону длинные пряди рыжих волос. И вздрагивает, увидев свежий засос под ухом.       Лёгкая догадка проскальзывает в голове. Укус яркий, явно только что оставленный, и Савада помнит, как ночью яростно впивался именно в это место… Да ещё его покусанные губы…       — …И что-то мне сдаётся, — он ухмыляется и гладит пальцами красное пятнышко, — что нам с тобой приснился один сон на двоих… А, Хаяши?       Йошики кусает губу и кидает на него хитрый взгляд исподлобья.       — Тай, что за чушь ты несёшь? Я мало сплю, и мне никогда ничего не снится.       У него бывает бессонница, с самого детства, по собственным словам. Да, Тайджи это знает, слишком уж часто, проснувшись на рассвете и выйдя на кухню, обнаруживает Йошики курящим и мрачно смотрящим в окно. За эти годы, что они вместе, Савада вообще видел его спящим всего несколько раз…       — А откуда красота такая?       — Твои зубы постарались, откуда же ещё? — язвительно улыбается Йошики, покачивая головой.       И опять издевается ведь, сука. Мстит Тайджи за вчерашнее, пытается вывести из себя. Не на того напал, Савада, конечно, тоже вспыльчивый, но Хаяши ему сто очков вперёд даст, и его не переорать, даже начинать бесполезно.       — Когда? — он не поддаётся на провокацию и, ухмыляясь, целует в порозовевшую скулу. — Укус свежий, а мы с тобой со вчерашнего вечера не виделись. Решил с кем-то на стороне поразвлечься?       — Я шлюха, по-твоему? Да, ночью ничего не было, зато мы накануне повеселились от души, если ты забыл, — Йошики мило улыбается и слегка ведёт плечом. — У меня нежная кожа, эти засосы недели по две зарастают.       Тайджи кусает губу. Кожа у него и вправду нежная, от малейшего щипка синяк появляется. И на ней куда отчётливей заметны отпечатки пальцев, которые он оставляет.       А Хаяши продолжает усмехаться, поблёскивая глазами.       — То, что у тебя недотрах и ты постоянно похабные сны видишь — только твои проблемы, никак не мои. И вообще, не путай фантазии с реальностью, так и в психушку можно загреметь.       Он невозмутимо прикрывает засос волосами и тянется к карману джинсов за сигаретами, и Тайджи растерянно опускает глаза. Так приснилось в итоге или нет?