У порога зимы

Полуденное солнце встретило Шиннан, когда сырая, шепчущая темнота древнего кургана осталась за ее спиной. Ударивший в лицо свет был безжалостен: резанул вспышкой и стер целый мир, будто за пределами древних извилистых пещер ничего никогда и не существовало. Она вскинула руку, прикрывая глаза. Ей не хотелось видеть — Шиннан Фарлонг и без того отчетливо ощущала, что, где бы ни оказалась, она больше не в топях Мерделейн. Это место дышало иначе. Воздух, касавшийся ее лица и тревоживший спутанный узел волос на затылке, был сухим и колючим. Он нес с собой запах трав, которых она не знала; от него веяло холодом, похожим на поцелуи железа. Ни в Невервинтере, ни в Западной Гавани, ни в Крепости-на-Перекрестке Шиннан не чувствовала столь отчетливого дыхания зимы. Она смахнула со лба темную вьющуюся прядь и, щурясь, обвела взглядом раскинувшийся пейзаж. Фигура шагавшей впереди Сафии казалась единственным темным пятном на фоне проступающего из пелены света лесного массива. Рашемен. Облачко пара, слетевшее с ее губ, застыло в воздухе. Сотни, тысячи миль отделяют ее от дома. Рашемен расстилался, сколько хватало глаз, заполонял собой горизонт — необъятный до головокружения, незнакомый и чужой. Он сам видел в ней пришлую, чужачку, нежеланную гостью — Шиннан ощущала это в движении воздуха и в пронзительных, недружелюбных взглядах телторов, бродивших в полумраке кургана. Она не могла их винить. Не сейчас, когда самой себе казалась кем-то другим — незнакомкой, чужой и холодной. Совсем как стылые земли Рашемена. Пустота резонировала с миром вокруг, отзывалась ему. Что ж, подумала Шиннан, некрасиво кривя губы в усмешке. Их неприятие взаимно. Опустив руку, она потерла занемевшие запястья. Она не может вернуться домой, пока этот проклятый узел не развяжется. Не сможет вернуться, не сможет найти покоя, не сможет разыскать тех, кто шел с ней рядом. Только Рашемен будет ей спутником — будет скалиться десятками хищных пастей и сверкать волчьими глазищами, виться вокруг сонмом разноцветных духов. Если она не распутает этот узел — останется только его разрубить. — До Мулсантира — всего пара дней пути, — говорит Сафия. Шиннан разминает пальцы. Ей кажется, что это не имеет никакого значения. Она кое-как стягивает мантию на груди и морщится — тонкое одеяние не только не защищает от стылого ветра, но и не прячет багрового, еще не сросшегося шрама, заштопанного наспех — будто мясник сшивал разделанную тушу. Первое, думает Шиннан, что она сделает, оказавшись в городе — сменит платье, будто кожу. Местный наряд не приблизит ее к здешним обитателям ни на йоту — ей и не надо. Достаточно отвязаться от немоты в теле, так похожей на застарелую, недолеченную простуду. — Тогда пойдем, — хрипло отзывается она. Тропа петляет между поросших серым мхом и бересклетом холмов и рекой утекает вдаль. Чужой воздух Рашемена обжигает горло. До Мулсантира — пара дней пути. Шиннан тянет за первую ниточку. И узел затягивается петлей.