Quien calla, otorga

Он больше всего хочет сохранить свою тайну, ту самую, которая давно стала для всех явной. Палермо знает, что все это огромное крышесносящее чувство только для него. Никто не разделит его с ним, даже после громких признаний, требований или угроз. Берлин не ответит взаимностью, да и удачей будет, если не выгонит из старого монастыря, а заодно и жизни. Берлин смотрит с поволокой только на ярких и умных женщин, только им вслед он восхищенно цокает языком, только их он ведет под венец уже в пятый раз. Поэтому Палермо молчит. Правда внутри у него вскипает целое море: то заливает его жаром, то делает ноги ватными, то мешает дышать, то толкает прикоснуться краешком пальца к рукаву его пиджака. Палермо с мазохистским удовольствием продолжает молчать. Ему даже нравится хаос эмоций, бурлящий в его теле и не утихающий столько лет. Обычно, любое признание убивает эту жгучую лаву в груди, а Мартин был не из тех людей, которые отказываются от бесплатных легких наркотиков, поднесенных на блюдечке с голубой каемочкой. Палермо представлял себе собственные эмоции в виде вполне себе рационального графика: сначала нарастающая влюбленность, которая переходит на очень высокое плато, находиться здесь – будто есть шоколадные конфеты с перцем. Бум! Не для любителей нежностей. Затем, возможное признание, и вот уже появляется риск: тебя либо выгоняют с позором, выставляют за дверь, стирают из собственных историй, иногда вспоминают с брезгливой ухмылкой и наспех затыкают эту мысль под ментальные половицы, а сверху накрывают ковриком.Либо живут с тобой долго и счастливо,сначала выжимая газ на полную и выкачивая из нервной системы все эндорфины. Бум! Пока не надоешь. Ну а чуть позже роняют розовые очки, и добро пожаловать снова в первый сценарий. Чао. При любом исходе, после достижения пика линия графика со стремительной силой рухнет вниз, так что в интересах Палермо было не поднимать ее слишком высоко. Чтобы не раздавило массой при падении. Конечно, Палермо всегда рядом. Берлин воспринимает это как должное, хотя подозревает, что не заслужил таких устойчивых опор крепкой дружбы. Палермо же плевать на то, что там о себе думает Берлин. Палермо хочет просто смотреть, просто быть неподалеку, чтобы хохотать с ним над им одним понятными шутками, обсуждать великие перспективы и невозможные планы, смаковать идеи, просто молча читать на соседних креслах. Палермо в восторге от ума Берлина, от его умения поставить любого на место, от его уверенной и статной силы. Иногда Палермо думает о том, что воздвиг слишком высокий алтарь для этого человека просто чтобы не претендовать даже на каплю взаимности. Как может наивный щенок с большими полными преданности глазами надеяться на взаимность со стороны льва? Обжигающе холодное обаяние Берлина плавило все щиты Палермо, поначалу воздвигаемые в немереных количествах. Потом он махнул на это дело рукой, мол, уже не первая зависимость, можно и забить.Палермо просто брал все, что ему было нужно, не платя ни здоровьем, ни деньгами. Вот это по-настоящему продуманный кайф без побочных эффектов. Берлин же, кажется,с наивностью пятилетки верит в их дружбу, или единство душ, как он там это еще называет? Он не вздрагивает от случайных прикосновений и может обнять Палермо в порыве своей театральной южной тактильности. Палермо чувствует себя самозванцем в такие моменты, а еще немного предателем, потому что обнимают не его, а лучшего друга. И это осознание скручивает внутренности в узел. Но зато, Палермо уверен, что Берлин позволит просто быть рядом. Сегодня и завтра можно будет смотреть на то, как он поправляет манжеты, вздергивает подбородок, щурится и выпускает свою фирменную ухмылку, предназначенную для всех вокруг, но не для Палермо. Для Палермо здесь – прямой короткий взгляд, полный чего-то задумчиво невыразимого. А когда в один прекрасный вечер Берлин начинает разговор с того, что знает о его чувствах, Палермо внутренне сжимается и готовится бежать, пока Берлин буднично предлагает двигаться дальше. Но в этой игре нужно держать лицо: может выпьем вина? Ах да, не объясняй, я ни на что не надеюсь. Отнекиваться и переводить все в шутку было бы насквозь фальшиво и глупо, поэтому Палермо идет ва-банк. Слушает все эти разговоры про родственные души и недостающий процент совместимости, наблюдает все те же самые широкие жесты, которые так любит Берлин, и поднимается с кресла. Перестает ощущать себя в пространстве и просто падает в мерцающий черный тоннель, на другом конце которого стоит Берлин. В голове гремят мысли о том, как Андреас говорит о любви, какой она была бы, если бы не один кусочек паззла. Палермо очевидно нечего терять, и он решает нырять с этой скалы вниз головой. Тело движется само собой, все ближе к Берлину, стоящему в центре комнаты. Палермо переходит на шепот. - Где твое влечение? Здесь? – глаза в глаза, чтобы не упустить ни единой эмоции, вышедшей из-под контроля. Прохладные кончики пальцев касаются висков Берлина и скользят ниже, обводят скулы. Стальная выдержка Палермо рушится, и он переводит взгляд на губы, к которым так тянет. Это тот момент, в который не надо быть лучшим другом, можно превратиться во влюбленного идиота и не бояться касаться. Еще можно смотреть на то, как Берлин храбрится и строит из себя разбивателя сердец, наслаждаться тем, что он не пытается отпрянуть или замять все смешками. В его взгляде - интерес и вызов, но Палермо различает еще и тонкую нить страха, которой обычно не видит там никто. - Где оно? – Палермо наблюдает, как на лице Берлина проскальзывает легкое замешательство, но быстро сменяется нервной полуулыбкой. Берлин принимает правила игры.- Не волнуйся, расслабься. - Палермо чувствует напряжение мышц, когда касается шеи и плеч Берлина. - Не бойся. – Тихий шепот, почти одними губами. Берлин молчит. Берлин ждет. Палермо расценивает это как неуверенное «да» и целует. Со всей страстью, болью и желанием. Целует, так, как не целовал никого никогда. Ему кажется, что еще секунда и из глаз польются слезы. Хочется обнять его до хруста костей, вжать в себя, впитать, вместе с его дурацкими ухмылками и бравадой, вместе с его болезненнойостротой и прямолинейностью. Искусать эти тонкие губы. Показать ему, как много он значит, как он здесь нужен. Рассказать, как страшно его потерять. И Берлин отвечает. Поцелуй длится пару секунд, но у Палермо внутри все переворачивается, а в глазах скачут цветные пятна. Лихорадочные мысли о сладковатом вкусе и тепле губ пульсируют в висках. Хаос. Остановка. Что это значит? Хочется поддеть его, отомстить за эту колюще-режущую паузу, сделать ему так же больно. И хочется целовать его еще, до сбившегося дыхания и нервной дрожи в пальцах. И Палермо целует снова. Надеется на еще один ответ, как подтверждение того, что это было не случайно. Ему нужна расписка,что это никогда не закончится. Что они будут вот так стоять вечность: Берлин будет пахнуть холодным парфюмом,а Палермо будет с мазохистским удовольствием падать в бесконечную кроличью нору. Берлин не двигается. Молча смотрит в глаза. И мир для Палермо сужается до желания пробить этот железобетон спокойствия. Ему хочется бить в грудь мужчины кулаками, кричать и рыдать о том, как это нечестно, неправильно. За это мгновение Палермо понимает, как больно будет падать с той вершины, на которую он залез. Он не решается больше целовать неподвижные губы и кажется, вслух задает глупые вопросы просто чтобы расшатать эту глыбу, что находится у Берлина вместо сердца. Палермо готов упасть на колени и вымаливать ответные чувства, или еще один поцелуй, или еще один теплый взгляд, да хотя бы просто возможность видеть Берлина иногда рядом. Хотя бы что-то, чтобы зацепиться в полете с этой отвесной скалы. Берлин,улыбаясь,делает шаг вперед, заставляя Палермо убрать руки и отступить. И еще. Палермо не успевает перевести дух. И еще. И так до самой стены, в которую Палермо впечатывается всем телом. Рука Берлина на шее, смазанный неверящий взгляд в потемневшие глаза, жар тела, тепло дыхания и дрожь в коленях. Берлин прижимает его к стене и целует с такой властью и напором, будто хочет поставить на Палермо печать. Как хорошо, что сзади стена, не будь ее, Палермо бы не удержали подкосившиеся ноги. Все внутри обрывается в оглушающий фейерверк ощущений, красок, звуков. Его руки обвивают шею Берлина, чтобы повиснуть в этой слепящей пустоте. В животе что-то взрывается, щеки горят, дышать невозможно. Палермо лихорадочно думает о том, что не мог представить ничего лучше первого поцелуя, а сейчас это что-то за гранью. Берлин не останавливается, берет лицо Палермо в ладони и целует еще, глубоко, сладко, с нескрываемым удовольствием.И это заставляет Палермо отпустить малейшую иллюзию контроля. Вкус чужих губ, прерывистое дыхание, короткие волосы путаются в пальцах, жар под ребрами и оглушающий стук сердца. Палермо стонет и еще крепче зажмуривает глаза, будто еще секунда и морок развеется. Берлин не может сразу осознать этот звук. Еще один стон. И это натворил он? Интересно.И эти руки повсюду, это электричество в воздухе.Когда Берлин понимает, как действует на мужчину в своих объятиях, у него в груди что-то загорается.Будто щелкнул выключатель. Первый порыв - сбежать, оттолкнуть, разбить все вдребезги, сделать больно, лишь бы ничего подобного не чувствовать. Парализующий страх от самого себя, от своей власти, от его жажды. Он останавливается. Прислушивается к ощущениям в теле, а заодно и к сбивчивому дыханию Палермо. Берлин скользит взглядом по раскрасневшимся губам и легко касается пальцами горящих щек мужчины перед ним. Наконец у него хватает смелости посмотреть в глаза и то, что он видит совсем ему не нравится – распахнутые серые глаза полны слез. У Берлина почти нет времени подумать о том, как он хочет хэппиэнда хотя бы в этой сюжетной арке своей жизни. Он мягко смахивает крохотную слезу со щеки Палермо и неуловимо кивает, не отводя взгляда. Пауза отлично подходит для того, чтобы осознать сжавшееся до них двоих пространство. Грудная клетка Палермо ходит ходуном, ему явно не хватает всего воздуха в этой комнате. Еще Берлин ощущает теплую тяжесть чужих рук на своей шее. Отмечает оглушительный стук чужого сердца, который чувствуется где-то в висках. Взгляд Палермо разрывает сердце в клочья – в нем читается немой крик человека, который ожидает смертного приговора. Берлин не готов его выносить. Он и сам не понимает, что хочет сделать в этой ситуации, особенно после того, как усилием воли отодвинул желание ударить побольнее. Он не может действовать реактивно с Палермо, слишком много стоит на кону. - Мартин, послушай… - Берлин выдыхает и облизывает губы, не спеша отстраняться. – я не знаю, что с этим делать. Меньше всего я хотел бы причинять тебе боль, но сейчас я не могу дать ничего из того, чего бы ты хотел. - Сейчас было что-то, о чем я даже не мечтал, - грустно ухмыляется Палермо и неосознанно переводит взгляд на губы перед собой. - Приятно творить чудеса, - Берлин кривит губы в улыбке и проводит пальцами от затылка до плеч Палермо. – Дай мне время. Я не привык ничерта не понимать в своей жизни, а сейчас это явно так. Палермо удивленно вскидывает глаза и напрягается. - Что это значит? Ты не хочешь, чтобы я исчез навсегда из твоей жизни? – в выражении лица сквозит недоверие и страх. Палермо уже давно сам ответил на все подобные вопросы и сейчас мысленно паковал вещи и бронировал перелет на Сицилию. Поэтому сейчас ситуация казалась какой-то шуткой. Берлин немного отстранился и отвел глаза. - Нет, мы же еще не закончили план, amigo, - он чуть задержался перед тем, как произнести последнее слово. – Нужно больше времени. Палермо пропустил намеренное панибратство мимо ушей и сосредоточился на главном: Берлин не сказал «нет». Конечно, он не сказал и «да», но черт возьми, это было сродни выигрышу джекпота. Кроме того, он уловил неочевидную смену настроения Берлина: страх заслонила собой искра неуверенного интереса. Рано было делать выводы, но добавочное время появилось в этой игре не только ради разработки дополнительных чертежей плавильных печей. - Хорошо, да… Точно, план. Надо его закончить. - Палермо в мыслях судорожно перебирал каталог выходов из неловких ситуаций и чертыхался. Безумно хотелось просто сбежать из комнаты. В голове все еще шумел поцелуй. Все это время Берлин находился непозволительно близко, да еще и отрезал пути к выходу, откровенно наслаждаясь этим. - Вот и чудно. – Берлин внезапно театральным жестом приподнял подбородок Палермо, наклонился ближе и оставил легкий поцелуй на уголке губ. На его лице читалось удовлетворенность вновь обретенным контролем над ситуацией. Затем он резко отстранился, развернулся на каблуках и вылетел из комнаты, прихватив со стула плащ и шляпу. Как только звуки шагов затихли в коридоре, Палермо позволил себе съехать по стене с тихим стоном и зажмуриться. То, что происходило, явно не вписывалось ни в какие придуманные им сценарии, и это по-настоящему выбивало из колеи. От происходящего кружилась голова и хотелось выпить, еще хотелось успокоить бабочек в животе и немного поорать в соседнем лесу. Пожалуй, план на вечер становился ясным.