возненавидь ближнего своего

      Масамунэ уже не удивлялся тому, что ему приходилось жить обособленно ото всех. Для ронина одиночество вошло в тягостную привычку — балласт, который с каждым днем становился все тяжелее и все сильнее сдавливал расправленные крепкие плечи.       Когда Такао выделил Араи для ночлега и обитания небольшой домишко, находившийся на самой глухой окраине деревни, Масамунэ скорее принял это как данность самой матушки судьбы, чем неприятно удивился (а дзенин клана ожидал именно такой реакции на свое садистское указание). Не сказать, что отведенный под жилье дом находился в хорошем состоянии: оно и неудивительно, здесь давно никто не селился, и только Масамунэ, кажется, спустя столько лет выпала выбранная еще задолго до рождения решка и обеспечила сырое помещение, насквозь пропитанное влагой талой воды. Крыша, изготовленная из подручных материалов, покосилась и больше не выполняла свою функцию защиты от непогоды: с самого потолка на Масамунэ периодически спадали крупные капли, и он принял решение поставить на пол несколько ведер, раздобытых в деревне. Вместо окон в этой лачуге были лишь две огромных дыры, из-за которых холодный ветер с легкостью мог хозяйственно ворваться в полупустую комнатушку и яростно засвистеть — это наипротивнейшее бешеное посвистывание твердо засело в голове у Масамунэ и каждый раз, когда оно резонировало с настоящими завываниями ветра, у ронина начинала адски болеть голова.       Единственным, что оставалось сухим в проклятом доме, как ни странно, был дощатый пол — а точнее, некоторые его участки, до которых ледяная водица добраться не смогла. Масамунэ решил сохранить эти нетронутые островки во что бы то ни стало, но светлые идеи о том, как это организовать, наотрез оказывались посещать забитую шелестом ветра голову. В конце концов Араи решил обратиться за помощью к Такао — ему совершенно не хотелось этого делать, но иного выхода найти было попросту невозможно. Масамунэ был уверен в том, что колдун его вытурит и даже слушать не станет, но рискнуть все-таки решился. Как ни посмотри, но дзенин оставался одной-единственной надеждой на приведение запустелого дома в порядок.       Он застал Такао сидящим в позе лотоса в своей нескромной обители. Услышав топот обутых в тяжелую обувь ног, маг моментально вскочил и как можно скорее направился к двери. Заметив у порога Араи, он скривился — как-то боязливо и презрительно одновременно. Определенно, мнение о самурае у Такао сложилось не лучшее, и всеми своими силами он пытался показать свое раздражение, вызванное внезапным вечерним визитом. Но Масамунэ будто бы и не замечал пассивной агрессии светловолосого мудреца; подойдя к нему чуть ближе, ронин осмелился взглянуть прямо в бездонные голубые глаза с бегающими суженными зрачками.       — Тебе что-то нужно? — мягко спросил Такао, положив руку на плечо Масамунэ и осторожно отстраняя его от себя. Несмотря на наигранное добросердечие, голос колдуна звучал холодно — будто шла глубокая трещина по льдине. Араи перенял фальшивый настрой дзенина и кротко убрал руку, совсем легонько сжимая в ладони подрагивающие и прохладные паучьи пальцы.       — Да, — ответил он; нижняя губа предательски дрогнула, и Масамунэ с трудом сдержал невольную улыбку. — Требуется твоя помощь. Мне нужно привести в порядок жилище, которое ты мне так благодушно выделил.       — Хорошо, я помогу тебе, чем смогу, — Такао махнул широким рукавом кимоно — известный жест равнодушия и бесстрастности. — Пойдем.       Вместе они покинули уютный дом колдуна, которвый совсем не был ровней развалюхе, в которую Араи хотел вселить хоть толику жизненно необходимого удобства. Да, он смирился со своей участью извечного скитальца и сон на насквозь мокром ложе казался трудностью несопоставимой со всеми теми, что ронин уже перенес и обязательно перенесет в будущем. Но какая-то внутренняя дерзость, тщательно скрытая за личиной присущей всем самураям сдержанности, прогрызала путь наружу и находила свое выражение в едких фразах в адрес Такао, безбожно и неукротимо крутившихся на языке и отдававших горечью в пересохшем горле. Несмотря на эту малопривлекательную особенность, Масамунэ, как и дзенин, шел молча и даже не смотрел в сторону неумышленного спутника. Молчание было напряженным, и даже природа, до сей поры пестревшая обилием разнообразных звуков, решила умолкнуть и позволить Такао с Араи насладиться столь редкой в такую буйную пору безмятежностью.       Дойдя до ветхого домишки, колдун лишь повел бровью — вид у здания был, мягко говоря, ужасающим. Мысленно проработав план действий, Такао обратился к Масамунэ:       — Думаю, мои магические способности искоренят эту проблему.       Араи лишь кивнул — не то саркастически, не то благодарно.       Несколько минут дзёнин стоял, размахивая руками, как мельница крыльями, хотя по социотипу он явно не относился к Дон Кихотам 1. В конце концов, он глубоко вздохнул и с победоносным видом посмотрел на усмехающегося Масамунэ:       — Готово.       Ронин взглянул на дом, и глаза его чуть было не округлились от удивления: от прежней обители запустения не осталось ни следа. Крыша выровнялась, фасад укрепился, дыры оказались заделаны прочными стеклами. Обычное культурное жилище, а самое главное — сухое. Изнутри оно оказалось теплым и весьма хорошеньким — даже чересчур комфортным для пары ночлегов.       — Спасибо, Такао, — улыбнулся осчастливленный ронин. Колдуну в ответ тоже пришлось выжать из себя скромную улыбку, после чего он без тени сожаления направился к себе домой. Этот Араи успел ему изрядно поднадоесть, а почему — не знал и сам дзенин. Быть может, дело было в предрассудках или проблемах с восприятем, но никогда прежде человек не казался ему таким ненадежным и вызывающим пресквернейшие подозрения. Что ж, время еще есть, и если догадка подтвердится — Такао будет не прочь лично расправиться с изменником. Главное, чтобы тот не успел вовремя вскинуть катану. Масамунэ — умелый воин, и его сопротивление вызовет общественный резонанс не только среди клана синоби...

***

      Легким дуновением погасив слабое пламя свечи, Араи лег на разложенную на полу постель — ронину было непривычно ощущать под собой что-то теплое и мягкое. Время было уже позднее, за окном стояла кромешная темнота, но сновидений не было ни в одном глазу. Обычно бессонница навещает людей после дня, с которым так не хотелось расставаться, дня, богатого радостными событиями, однако о сегодняшних происшествиях вряд ли можно было бы отозваться положительно. Некоторое время Масамунэ лежал, бездумно глядя в потолок, а затем перевернулся на бок и незаметно для самого себя заснул: так крепко, как никогда прежде не спал — это сказывалась усталость после долгого пути в деревню.       Очнулся ронин от резкой боли в ноге. Приподняв корпус, он увидел на своей без того израненной голени поваленную балку, ранее подпиравшую крышу. Масамунэ тревожно огляделся, и взгляду его предстала леденящая душу картина, заставившая дыхание ускориться, а сердце — вовсю колотиться: языки пламени угрожающе лизали обуглившиеся стены и перекидывались с одного предмета на другой: сначала огонь поглотит стол, затем перешел на пол, без труда опаляя доски и стремительно подбираясь к ронину. Араи попытался отыскать выход, но дверь преградила точно такая же балка, что придавила ему ногу. Благодаря все известные ему силы за сохранение жизни, Масамунэ пытался выбраться из плена огромной деревяшки, и ему это удалось — достаточно было оттолкнуть ее свободной ногой и помочь себе руками. Схватив лежавшую у постели катану — единственную свою ношу, ронин кинулся к ближайшему окну и без раздумий протаранил его плечом, в ту же секунду вылетев наружу и неудачно приземлившись на пострадавшую ногу. Стеклянные осколки неглубоко разрезали кожу на шее и расцарапали кимоно, но Масамунэ, не обращая никакого внимания на нарастающую ноющую боль, двинулся вглубь деревни синоби, чтобы заручиться поддержкой кого-нибудь из жителей. В тот момент Араи совершенно не волновало, как начался пожар — это он разузнает потом, а сейчас цель перед ним стояла совсем иная — обработать изливающиеся кровью раны.       Ронин решил сразу же направиться к Такао — он наверняка что-нибудь да смыслит в медицине и способах оказания первой помощи. Дохромав до нужного здания, Масамунэ сначала поколебался, а потом так быстро заколотил кулаками по двери, будто тем самым пытался скомпенсировать временную робость. Дверь отворилась чуть ли не сразу же, и Араи пришлось столкнуться с колдуном лицом к лицу — выражение оного у Такао олицетворяло беспокойство, самую невинную встревоженность, будто бы он и в самом деле волновался за состояние гостя, перестал видеть в нем угрозу и увидел лишь пострадавшего человека, которому требовалось немедленно протянуть перемотанную бинтами руку помощи.       — Проходи, — только и сорвалось с его губ после минутного затишья.       Воздух в доме был насквозь пропитан ароматом трав, который, несмотря на раскрытые настежь окна, все никак не улетучивался и продолжал навязчиво витать под самым носом ронина. Пытаясь не опираться на хромую ногу, Масамунэ доковылял до комнаты Такао и сел на пол возле стола. Колдун разместился рядом и внимательно осмотрел лицо ронина: на щеке красовалось несколько свежих ран, оставленных осколками разбитого окна, взгляд оставался равнодушным, абсолютно спокойным, но сквозь него дзенин сумел рассмотреть совершенно противоположное, с усердием сокрытое состояние души. Там, в самой глубине, застыл ужас — впечатление от увиденного в полыхающем доме, и эмпатичный Такао мимовольно перенял часть страха ронина.       — Что-то болит? — спросил он дрогнувшим голосом, ненароком касаясь тыльной стороны ладони Масамунэ. В отличие от взмахивания рукой, это был не жест бесстрастия — так Такао выразил свое сочувствие. Он и сам запутался в своих чувствах к ронину: то он готов был вспороть ему грудную клетку, то теперь сам бросился ему на помощь, вместо того чтобы воспользоваться уязвимым состоянием «оппонента» и не дать развиться зародышу его злодеяний.       — Нога. И плечо.       — Значит, мне придется тебя раздеть.       — Если без этого не обойтись, то я не возражаю.       — Станет больно — говори, — негромко попросил Такао, пристроившись ближе к Масамунэ и аккуратно отодвигая в сторону разорванный и влажный от обилия льющейся крови кусок черной материи, под которым находилось истерзанное плечо.       — Это кто тебя так? По виду кажется, будто ты столкнулся с армией екаев!       — Стекло.       Колдун вздрогнул.       — А вот и осколок. Потерпи немножко...       Пока Такао извлекал острые инородные тела и промывал раны, Масамунэ чуть было не заснул — это сказывался сегодняшний недосып. Сон...       — Ты не спал? — задал Араи прямой вопрос. Дзенин опешил.       — Нет, — признался он и сразу же сменил тему: — Теперь нога. — и до колена закатал ронину штанину. Решив воспользоваться такой близостью, Масамунэ перехватил запястье Такао и резко дернул на себя, отчего колдун легко, как безвольная тряпичная кукла, подался вперед.       — Это ты устроил поджог. — охрипший от злобы голос Араи звучал жестко, ядовито — так обращаются только к злейшим неприятелям.       Из уст Такао вырвался дурашливый смешок:       — А ты смекалист, ронин! Я знал, что ты обязательно навестишь меня, когда твое милое пристанище сгорит дотла.       — Я ненавижу тебя.       — Я тебя тоже. Но иногда собственные чувства кажутся мне изрядно противоречивыми... — дзенин прикрыл глаза и тихо вздохнул, затем широко распахнул их и выпалил, приблизившись к Масамунэ: — Мне нравится твоя напористость. — и нетерпеливыми губами коснулся пересохших губ Араи — легко, быстро, будто бы этого прикосновения и не было вовсе. Рука ронина, будто по инерции, скользнула вверх по шелковистым пепельным волосам, зарываясь вглубь и нащупывая затылок, на который пришлось легонько надавить. Губы Такао — податливые, нежные, но сам он — змей, сдержанный и хитроумный, и именно этот контраст подвел его — а может, наоборот, позволил сойти со скользкой дорожки и задействовать, наконец, неизведанные ранее чувства, а не привычную для понимания логику.       Масамунэ хватило дерзости и смелости упереться свободной ладонью в грудь Такао и несильно отпихнуть его от себя. Довольно.       — Теперь приступай к ноге.       Дзенин, не произнесший ни единого слова наперекор воле ронина, приступил к лечению измученной плоти. Это заняло не так много времени, как он преполагал, но такое обстоятельство ничуть не опечалило Такао — напротив, он триумфально вскинул голову, хищно улыбнулся и провел языком по губам. Что-то неладное творилось с настроением колдуна...       — Иногда невзлюбить кого-то намного тяжелее, чем влюбиться, — неожиданно начал он. — Но мы привыкли считать, что все должно быть с точностью да наоборот. Ненависть — понятие растяжимое, но до любви все равно не дотягивает.       — Мне все равно. — простодушно отозвался Масамунэ, но даже это замечание не остановило Такао:       — Любви без ненависти не существует. Я люблю тебя за непокорность, и ее же в тебе ненавижу.       — С десяток минут назад я просто тебе нравился. Быстро ты возносишься в чувствах, Такао.       — Помолчи, ронин.       И он замолчал. В воздухе все еще витал поднадоевший травяной аромат, но Масамунэ, к собственному счастью, больше его не ощущал — прикрыв слипавшиеся глаза, уткнулся в худощавое плечо Такао и глубоко вдыхал исходящий от дзенина запах расцветающих по весне цветов, полностью заглушавший все остальное, будь то насыщенные ароматы, пронзительные звуки или даже чувства, такие проблематичные, но вместе с тем такие чудотворные.