Шкатулка с пылевыми цветами

он помногу любил читать, и въедливо – до отсылок; любил варить кофе /а еще добавлять туда херес/. любил готовить омлет, чтоб с черри, кинзой и сыром… а ты его просто взял и — как по щелчку, — похерил. размотал; разменял, не вставая — за каткой в Доте; пропустил, проморгал, словно юность, втыкая в гаджет. и внезапно узнал: этот сердце пробивший дротик оказался смертельно опасным, как ируканджи. как застрявшая кость, как шнурок, опутавший шею, как безумные ролики, что всплывают в ТикТоке, как слепящий неон, как ночью криповый шелест, как район Роппонги, расстеленный где-то в Токио. и теперь все скорее поверят, что он любил сальсу; и что он гулял босиком, если дождь, вы вдвоем, и лето, чем поверят, что, видя во сне его, ты задыхался. просыпался в поту и ложился потом со светом. все, конечно, поверят в его талант к джиу-джитсу, что он носил браслеты и кольца — из стали и кедра; что ты улыбался, когда видел его в рваных джинсах, в мятой рубахе навыпуск и в кедах. поверят, что однажды полдня просидели на пирсе, и что пересматривали ВК под пиво и чипсы, что как-то по дурости сделали одинаковый пирсинг на костлявых таких, почти подростковых ключицах. что он любил эскимо, экстрим и пострелять в тире; и мечтал завести когда-нибудь бордер-колли, но никто не поверит, что, когда он покинул квартиру, ты разнес, все что мог — от злости, любви и боли. все поверят, что в зоо вы видели коалу и панду, а в океанариуме — экзотических рыбин; но никто не поверит, что если бы всё вернулось обратно, то ты обязательно, сразу бы... тут же… ты бы… что ты бы признал — без него реальность поблёкла, что ты бы открыл нараспашку входные двери. что ты бы позвал его шепотом, как олененка. но, конечно, никто, абсолютно никто не поверит.