Все хотят Макса

      Мысли о будущем опять невеселые, выхолощенные до неузнаваемости. Как будто мысли эти принадлежат грустному клоуну, а не спасателю-стажисту.       Нужно почитать мантру, включить то и дело заедающую, оскомину набившую пластинку. Оптимизма навалить три кучи, а лучше четыре…       Первое: ангары у них, конечно, дай бог каждому, просторно и светло, а главное не примерзаешь к полу, стоит задуматься. Тепло у них, понимаешь, как на югах.       Второе: с техникой туго, но если репортаж какой снять или орден вручить, можно выкатить пару дорогих самолётов. Рассказывать, что с самолётов этих пылинки сдувают двенадцать месяцев в году, ни в коем случае нельзя. Техника состарится, не набрав и десяти вылетов. Обидно, но таков закон: старое добей, а новое не трогай без особого указания. Самолеты у них один другого круче, стоят в рядок, блестят и лоснятся, подойти без фрака страшно.       Как ананасы на Новый год, любуешься ими, два дня слюной истекаешь, а они, суки такие, то кислые, то гнилые.       В этом смысле у них не жизнь, а праздник.       Алексей перебирает одинаковые папки, крупные фотографии, хрен знает зачем наклеенные. Хватило бы обычной паспортной карточки, к чему этот модельный выпендреж? Они ведь все на одно лицо, толпа хихикающих мальчишек, насмотревшихся репортажей с красивыми самолётами, идеальными трагедиями без жертв. Сколько мальчишек уйдёт после первого вылета? Отсеиваются умные, наперёд просчитавшие возможность сгореть в воздухе. Кому вообще в здравом уме хочется сыграть в ящик, когда жизнь впереди? Никому не захочется, но вот из кустов появляется великое русское надо. Прет молодняк, горячие сердца, ясные очи, упругие ягодицы.       Бегают с лопатами наперевес, хоть всех и сразу в порно-календари. Алексей конечно не поощрял такого грязного пиара, но мысль о защитных комбинезонах душила скучного консерватора и моральную жабу. Хотят парни голыми перед камерами попрыгать, пусть прыгают. Им, может, умирать завтра, так хоть память.       При мысли об очередной фотографии на мемориале расхотелось листать папки и смотреть новобранцев. Взялся за оставленный кем-то из операторов буклет и тут же пожалел о том, что не напился.       Алексей листал очередные новшества спасательного дела, любовался стройными докладами вышестоящего руководства и очень хотел все их умные изречения им же в жопоньку запихать. Учителя, три высших образования, хари одна другой толще — только фотошоп помог им влезть на разворот с ушами.       Плюнул вникать, выкинул в мусорное ведро и решил пойти на полигон. Глазам нужны поджарые тела будущих коллег. На контрасте инструктор проникся к балбесам отеческой нежностью и даже любовью. Ну молодые, ну горланят кто куда, а у них спина от пота чешется, носки от бега прогорели, новые попросить страшно. Живут по сорок человек в комнате, не подрочить без скрипа. Кошмар.       Уже и слезу почти пустил по горемычным, когда кто-то из строя заголосил. Красиво заголосил, довольно. Будто все у него в жизни было замечательно, спина не чесалась, носки самозашивались, девчонки подкопы рыли в общагу и оргии устраивали через день.       Прислушался к песне, замотал головой. Марусю поет, каков франт. Льёт Маруся слёзы, прямо на копье, понимаешь.       — Саш, а это кто у тебя там?       — Это, Алексей Палыч, самородок.       — Имя у самородка есть?       — Максимка Шустов. Только вы не засматривайтесь, уже обещан другому.       — Да я просто спросил. Мне своих хватает. Спросить нельзя?       Отошёл с гордым видом, притворился, что не расслышал подначки, брошенной в спину: «Много таких ходит, просто спрашивающих…»       Найти Максима Шустова оказалось не так-то просто. Дореформенный заход, папка старого образца, фотография отклеилась, а имя с фамилией писал кто-то пьяненький и китаец.       — Шустов, Шустов. Господи, как будто кривым членом выводили…       В биографии у новичка всего ничего, да и не назвать уж прямо зелёным. Удивительно, как же он полгода отбегал незамеченным, еще и «самородком». Или все, кроме Соколова, заметили, расписали и утвердили?       Если что и впечатляет в папке Шустова, так это количество сорванных вылетов. Парню катастрофически не везло. Последний раз вообще приземлился в огонь. Обгорел немного, в лазарете месяц валялся, справка даже была. Громоздкая, злая бумажка и расписка героя, мол, претензии не имею, выписывайте ногами вперёд.       Зачитавшись, точнее погрузившись в иероглифы, Алексей не заметил, что его окружили, но, слава богу, не враги.       — Вы планёрку пропустили. Ругались на вас.       Косте больше всех надо, он вежливый, но пропиздоны за инструктора получать надоело даже ему. Не интересно иметь жену-красавицу, двух детей и при этом ловить инфаркты при упоминании штаба. Не потому что задача невыполнимая, просто клал Алексей Павлович на их планерки в девяти случаях из десяти. Предпочитал с утра пораньше любоваться упругими молодыми жопами, читать блевотные методички и философствовать о бренности профессии.       — Костя, ты скажи, как будущий чемпион в прыжках с вертолета в адское пламя. Насколько надо быть молодцом, чтобы проебаться даже на пятнадцатом вылете до ожогов второй степени?       — Это кто такой хороший?       — А вот почитай кто.       Костя роняет осторожный взгляд на нечитаемый титульник и тут же выдает свое неутешительное заключение.       — Слышал про такого. В рубашке родился.       — Ты, Костенька, нормально рассказывай. Без этих твоих иносказаний.       — Пусть Петя рассказывает.       Ситуация и правда выходила комичная. Шустов, оказывается, знаменитость. Тот, чьё имя не произносят, но знают и побаиваются. Петя, и тот не в своей тарелке, все трет шею, не зная, как подобрать нужную формулировку. Дипломатом Петя был неважным, горящую дверь плечом выбить — это пожалуйста, а в слухах черт ногу сломит. Выдал что смог:       — Странный он, Алексей Павлович.       — А тут нет не странных, Петя, ты поконкретней.       — Знаете, баба на корабле к беде? Вот и Шустов, к беде, вроде как.       — Ты мне баб не обижай. И не бабы, а женщины. Ну это я так, дочь у меня, понимаешь… ты продолжай.       — Да нечего продолжать. Все его к себе хотят, а как до дела доходит, буксуют. Курс по второму разу проходит, к новой технике на пушечный выстрел не пускают.       — Плохо летает?       — За штурвалом как бог.       — Нихрена не понял, но очень интересно. Я почему про это чудо только сейчас узнаю?       — Да вы же не ходите в штаб.       — А вы мне зачем? Вы уши мои, глаза мои. Орлы! Соколы!       Соколы-Орлы поняли, что дело пахнет керосином, и притихли. Шеф был парнем справедливым, рассудительным, а иногда в нем просыпался самодур Лёша.       «Присмотримся. Нормальные люди у нас что-то не приживаются, чувствую, последний переведется, только мы его и видели».       Кирилл, а может Камиль, и правда перевёлся через неделю. Благо, укомплектованных бригад хватало, а техники нет. Есть время поиграть в сватов.