Важный человек

Анна Алексеевна Радович, которая всю свою жизнь прожила в маленькой квартирке на втором этаже углового дома, не привнесла в мировую историю значительного вклада. Не было в её жизни ни взлётов, ни падений, ни даже значимых для мира событий. Вся её история походила на салфетку с аккуратно вышитыми на ней цветами (скорее всего, маргаритками или сиренью), причём вышивание это тоже было неторопливым, спокойным, долгими зимними вечерами, когда за окошком падает снег, а фонарь освещает фрагмент почищенной вчера дорожки и даже бампер стоящей у дома серой машины. Ребёнком она была очень спокойной девочкой с прямыми средне-русыми волосами, светлым взглядом и робкой улыбкой, и с детства она почти не изменилась. Как она сдавала учителям тетради, так позже сдавала сдачу покупателям в маленьком продуктовом магазине, в котором проработала всю жизнь. В восемь магазин закрывался, Анна Алексеевна желала своей коллеге хорошего вечера и неторопливо шла домой, кормила кота, читала книгу, отводя от щёк выбивающиеся из простого хвостика пряди, а то и вовсе засматривалась на улицу, на которую смотрела долгими взглядами с самого раннего детства. Ей нравилась улица, нравились жёсткие кусты жёлтой акации под окнами, нравился нестриженный газон с одуванчиками, нравились соседи и кот. Когда-то очень давно ей нравился Евгений, который учился на строителя и хотел изменить мир к лучшему — его щёки краснели, когда он говорил о лучшем мире. Но Анна Алексеевна была обычной девушкой, и она искренне радовалась, когда Евгений нашёл Ольгу — ему под стать: спортивную, яркую девушку с крепким телом и озорной улыбкой. Они вместе ходили в горы, сплавлялись по ледяным рекам, пели песни у костра, а ещё строили лучшее будущее. А у Анны Алексеевны было только настоящее на вечном повторе, и она ни о чём не жалела, но замуж так и не вышла. Просто как-то к слову не пришлось. Всё у неё было на своих местах: вовремя оплаченные счета в тяжёлой кожаной папке, которую ещё отец купил в Москве, два кустика герани в заботливо расписанных горшках, половичок на входе, тюль, который Анна Алексеевна заботливо стирала хозяйственным мылом каждые два месяца. Нравилось и мыть окна: её «угловая квартира» выходила одним окном на одну улицу, другим на другую, и когда Анна Алексеевна мыла окна ранней весной, впуская в квартиру талый воздух, представляла себя героиней чёрно-белого советского фильма, в котором всё у всех хорошо, и люди много гуляют в светлых косынках, беседуют и смотрят на реки и просторы. Шабайни остановилась у этой угловой квартирки, теперь опустевшей, из которой завтра начнут выносить вещи. Кота вчера забрали соседи, а вот герань так пока и стояла на подоконнике с тщательно намытыми окнами и чистым тюлем, один из кустиков цвёл ярко-красным, жизнерадостным цветом. — Анна Алексеевна Радович, — сказала Шабайни чётко и открыла блокнот в тёмном пушистом переплёте с металлическим изображением прыгающего горностая. Могло показаться, что листки чуть сияют голубоватым или зеленоватым светом. — Важный человек и душа. Воспоминания Анны Алексеевны потекли в блокнот, наполняя страницы. Всё, что казалось неважным с точки зрения мировой истории, но было очень важно для Анны Алексеевны — румянец на нежных щеках Евгения, розовый рассвет, который она увидела однажды, когда встала в пять утра и не смогла заснуть, как росла на её глазах соседская девочка Катя, которая обожала пирожное «Корзиночка» с яркой вишенкой, и Анна Алексеевна однажды подарила Кате такое пирожное, когда Катя пришла к ней в маленький продуктовый уже со своим ребёнком, и Катя расплакалась и обняла её, и они долго говорили о старых временах, пока ребёнок безмятежно спал в раскладной коляске. Как кот — ещё другой, первый, дымчатый, любил устраиваться рядом с ней вечерами, пока она читала, мял одеяло и мурлыкал. Звонок будильника, старого советского, чуть мятого, по которому Анна Алексеевна вставала всю свою жизнь — в школу, а потом уж и на работу, а на пенсии — просто так. И о том, как мама целовала её всегда в лоб перед тем, как отправить в школу, и говорила: «Ты мой зайчик». То, как Анна Алексеевна любила свои наручные часы, подарок отца, и несколько раз меняла в них истрепавшийся ремешок, а в школе иногда на переменах просто сидела и слушала, как часы тикают — такой нежный и хрупкий успокаивающий звук. Воспоминания втянулись в блокнот и превратились в слова, каждое из которых имело смысл. Шабайни постояла ещё немного под окнами, глядя на две улицы, сливающиеся воедино в этом тихом уголке, посмотрев на то, как зацветают первые одуванчики, как акация вышвырнула свои первые салатовые скрученные листья. Как спешат по своим делам люди. Одна девушка остановилась рядом с агентом важных душ и вдруг посмотрела на окна Анны Алексеевны. Постояла, а потом пошла дальше. Тринадцать лет назад эта девушка сидела в раскладной коляске и мирно спала, пока её мама ела самое вкусное пирожное «Корзиночка» в своей жизни. Шабайни проводила её взглядом и улыбнулась, а потом сказала чётко и внятно, как этого требует не протокол даже, а элементарное уважение к чужой жизни: — Ты значима, Анна Алексеевна Радович, твоя жизнь важна для нас. Ты никогда не будешь забыта. Спасибо тебе за твой вклад в гармонию мира. Шабайни поклонилась, закрыла блокнот и медленно пошла вниз по улице, прогуливаясь в этот чудесный весенний день. Чужие воспоминания ещё горели в её сердце, и она думала, что никогда не встречала незначимых людей, ни одного. И всё-таки хорошо искренне любить свою работу и видеть такие невероятные вещи чужими глазами, ощущать их через чужое сердце. Следующий важный человек жил с другой стороны улицы, через семь домов отсюда. Шабайни остановилась под окнами третьего этажа с яркими занавесками и огромным алоэ, и, помедлив, достала свой пушистый чёрный блокнот с металлическим горностаем.