Лимб

      Гермиона презирала ложь. В особенности ложь самой себе.       Ей казалось, что в честности, пусть и жестокой, гораздо больше пользы, чем в любой сладкой лжи. А Гермиона Грейнджер ценила пользу.       Возможно, в этом скрывался корень её проблем в общении с людьми. Было непросто наладить контакт с кем-то: почти всех она рассматривала с рационально-логической точки зрения, что так или иначе приводило к неловким ситуациям.       Люди не любили рациональный подход. Им не нравилось, когда все их поступки и реакции можно было объяснить элементарными законами логики.       Но она все равно делала так всегда.       Этой ночью она анализировала Драко Малфоя. Всего лишь набор человеческих реакций, но Гермиона чувствовала, что он опасен.       Почему? Чем он мог быть опасен для нее? У него отняли палочку, он не мог причинить ей физический вред, а его издевки она уже давно научилась пропускать мимо ушей… но что-то внутри неё тревожилось и сопротивлялось взаимодействию с ним.       Возможно, дело было в помутнении его рассудка? Она не заметила каких-то особенных изменений, но, вероятно, не могла всерьёз об этом судить хотя бы потому, что совершенно его не знала.       Безумцы всегда опасны. Все боялись Беллатрису не меньше Волдеморта, потому что в её поведении сквозило безумие. Она была подобна йодистому азоту: противоестественная в своем сумасшествии, чрезвычайно опасная своими садистки больными хобби. Малейшее колебание воздуха рядом с ней — и ты не знал, взорвется ли она и похоронит тебя под обломками собственного безумия, или тебя всё-таки пронесет.       Никогда не знаешь, чего ждать от сумасшедшего. Он словно хаос, полное отсутствие контроля, невозможность подготовиться и защититься.       При воспоминании о Беллатрисе Гермиону привычно передернуло. Она постаралась успокоиться и досчитать до десяти.       Воздух привычно наполнился запахом валерианы и чемерицы. Веки отяжелели, и Гермиона наконец уснула.       На следующее утро она вынуждена была признать, что не способна сосредоточиться ни на чем, кроме предстоящей встречи с Малфоем. Когда в обед Гарри зашел к ней кабинет и привычно обнял её, Гермиона уже была на взводе.       — Миона, я буду за дверью всё время, что ты будешь с ним в палате. Я не позволю ему обидеть тебя, ты же понимаешь это? Малфой серьезно рискует уже тем, что выдвигает какие-то условия, — с преувеличенной уверенностью сказал Гарри, хотя Гермиона отлично понимала, что козырные карты в этой игре были далеко не у них.       — Я знаю, Гарри, знаю. Как Джин? — спросила Гермиона, стараясь отвести друга от тревожащей её темы.       — Она чувствует себя лучше, но Джеймс почти не спит ночами, и, соответственно, мы с Джинни тоже. Я надеюсь, в скором времени ты навестишь нас. Джеймс мечтает увидеть свою крестную маму.       Гермиона неловко переступила с ноги на ногу и, не выдержав, обняла Гарри.       Для него объятия всегда были чем-то неловким. Похлопав её по спине, он прочистил горло и спросил:       — Готова?       — Готова.       Весь путь по Министерству они неловко молчали, смазанные лица коллег не отпечатывались в сознании Гермионы из-за страха перед предстоящей встречей. Когда же девушка перед дубовой дверью отдала охраннику-аврору палочку, её практически тошнило от волнения. Хотя Малфой и обещал, что вопросы не будут касаться её личной жизни, что-то наталкивало на мысль, что это общение будет стоить Гермионе её спокойного безопасного мирка, в котором она пребывала уже так давно.       — Что ж, Малфой, вот и я, — переиначила его вчерашнюю фразу Гермиона, входя в палату. Ей всё еще казался странным выбор помещения.       Малфой поморщился, присаживаясь на стул, и через мгновение его лицо вновь приобрело пустое выражение.       — Ты используешь окклюменцию? — не смогла удержаться от вопроса Гермиона.       — Да, это очень помогает, когда нужно разделить свои эмоции. Позволяет упорядочить мысли, — ответил Малфой, привычно растягивая гласные.       Это успокоило её: он говорил в знакомой ей манере, не накинулся на нее со стулом и не спросил у нее ничего провокационного. Пока что.       Возможно, всё пройдет неплохо.       Она оглянулась. Стул, еще вчера стоявший у стены, теперь был практически напротив Малфоя, что исключало любую возможность дистанцироваться. Гермиона заскрежетала зубами. Очевидно, удача решила её оставить.       Слишком медленно даже для себя она двинулась к стулу.       — Что ты знаешь об артефакте, Малфой? — в лоб спросила она.       — Вначале ты ответишь на мои вопросы, Грейнджер, а потом уже я дам тебе ответ, — Малфой явно забавлялся. Чертов дьявол, от его голоса ей было то холодно, то жарко. Впрочем, это могли быть обычное волнение или простуда…       Или всё-таки он.       Гермиона не могла не признать, что он весь был лишь тенью заносчивого прилизанного задиры с младших курсов. Сейчас его волосы отросли гораздо сильнее, а челка слегка падала на лоб.       Кому-то легковерному он мог бы показаться даже красивым. Но, конечно же, не Гермионе. Конечно, нет.       Возможно, то, что злодеи в фильмах и книгах всегда столь харизматичны и притягательны, не такая уж выдумка.       Её взгляд вновь упал на тумбу с вазой. Пустая красота.       — Что ты хочешь знать? — спросила Гермиона, смотря прямо в стальные глаза бывшего однокурсника.       — Почему ты не пошла в Аврорат с Поттером и Уизелом? — Малфой в привычной манере наклонил голову и внимательно взглянул на неё.       Всё внутри нее протестовало его грубым словам в отношении её друга и его вопросу в целом. Но она должна была пересилить себя, снова должна была сделать что-то, чтобы всё закончилось хорошо.       Его вопрос не такой уж и сложный, так ведь? Всего лишь вопрос о работе.       Нет, серьезно, это… всё? Где-то явно скрывался подвох.       Гермиона мысленно вернулась к тому моменту, когда выбирала своё будущее после окончания Второй Магической войны.       Она смутно помнила то время, ей двигало что-то… Что?       Гермиона нахмурилась.       — Я… Я, кажется, просто устала от погонь. С самого начала школы мы с Гарри и Роном вечно попадали в какие-то неприятности, из которых выходили не всегда так успешно, как хотелось бы.       Она пыталась быть честной. Это было важно — быть честной. По сути, от её честности зависела миссия Гарри, а она привыкла помогать ему во всем, не так ли?       — Если на первых годах обучения наши приключения заканчивались довольно безобидно, то с каждым последующим годом мы теряли всё больше. Опасность возрастала. И, когда закончилась война, я просто устала от потерь. Устала от боли. Я не осознавала, как эта постоянная гильотина измотала меня. Я не хотела больше опасности. Хотела спокойствия, хотела приносить людям пользу, поэтому подалась в Отдел Магического правопорядка. Это всё, Малфой?       Гермиона неловко заерзала: напряженная атмосфера в комнате сменилась неловким молчанием.       Малфой разглядывал её с каким-то профессиональным интересом. На секунду её ошеломила собственная откровенность. Почему она вообще настолько открылась ему с первого вопроса? Еще ночью она планировала дать ему необходимый минимум честных ответов и вытянуть из него информацию об артефакте. Так какого черта она тут разглагольствует?       Гермиона решила подумать об этом позже. Сейчас было не время и не место, ведь напротив неё сидел Малфой, а с ним нельзя было терять бдительность ни на минуту. Он как плохо поддающийся дрессировке лев: стоит прервать зрительный контакт, и ты уже истекаешь кровью в углу клетки, раздавленная мягкими лапами. Подмятая обманчиво манящей шерстью.       Знал бы этот слизеринский принц, что она сравнила его со львом, живого места бы на ней не оставил.       — Ты успела изменить что-то? Может быть, ты издала какие-то законы? — он словно подталкивал её к чему-то, и как бы она ни старалась понять, куда он вел, ничего не выходило.       — Да, закон о владении домашними эльфами был видоизменен. — Грейнджер начинало раздражать собственное бессилие. Она всерьез задумалась, собирается ли Малфой вообще отвечать на её вопросы.       Нервно подёргала кутикулу у ногтя.       — А почему именно эльфы? Почему не кентавры? Гоблины? Великаны? — Малфой слегка наклонился вперед, и до Гермионы донесся его аромат. Что-то терпкое, возможно, кедр, еще цитрус и специи, что-то острое.       Этот аромат подходил ему. В самом Малфое тоже ощущалось что-то далекое, такое естественное, поглощающее… как сила природы. Как что-то одновременно разрушительное и необходимое. Как цунами.       Определенно, если бы её попросили описать его одним словом, она бы сказала «острый».       Запах, скулы, взгляд… Да. Острый.       Серые глаза внимательно наблюдали за каждым её движением, словно она была какой-то неизведанной зверушкой, которая могла выплюнуть ядовитую желчь прямо ему в лицо. Это заставило её смутиться.       «Мерлин, что он так смотрит? У меня на лице чернила?»       Молчание становилось тягучим, как патока, и, желая поскорее покончить с этим, Гермиона все же ответила:       — Ещё в Хогвартсе я занималась организацией Г.А.В.Н.Э., если ты помнишь…       Малфой усмехнулся. Искорки подлинного веселья промелькнули в его глазах.       — О, я прекрасно помню зареванных домовиков, бьющихся в истерике при твоих попытках натянуть на них эти нелепые вязаные шапочки. Признаюсь, не могу их в этом винить. При одном взгляде на эти шерстяные безобразия мне самому хотелось кричать и биться головой об стену.       Гермиона закипела от негодования: да что этот коронованный негодяями соплохвост себе позволяет?!       — Да что ты с…       — Стой, Грейнджер. Умерь мандрагоровы крики, я не намеревался тебя обидеть… просто не смог удержаться. Не кипятись, иначе сейчас сюда вломится сраный герой магического мира, и тогда вы будете еще пару лет искать артефакт, о котором у вас нет ни единой крупицы информации.       — Ну уж не совсем ни единой, он как-то связан с Азией… — Гермионе не хотелось предстать перед этим напыщенным индюком уж очень нуждающейся. Этот рефлекс остался у нее со школы: бороться с ним до последнего слова, не показывать слабость, подмечать детали.       Но самой важной деталью, которую она отметила, были мурашки. Её собственные мурашки от его раскатистого смеха.       Малфой смеялся, откинув голову назад, так, что челка слегка сместилась, и его лицо стало выглядеть гораздо моложе.       «Да что со мной такое сегодня, великий Годрик?! Кажется, я слишком давно была лишена мужского внимания».       Надо в следующий раз согласиться на предложение Гарри свести её с любым «интересным парнем» из Аврората. В противном случае она так и будет нездорово реагировать даже на ублюдка Малфоя.       Гермиона замерла, когда его взгляд вновь вернулся к ней.       — Азия — это близко, Грейнджер, хотя напрямую артефакт никак с ней не связан. Тебе нужна египетская мифология.       Египетская? В голове Гермионы мгновенно закрутились винтики. Сотни предположений начали толкаться в её мыслях, но ни одно из них не выглядело обнадеживающим. Ей нужно было больше информации.       Она подняла глаза на Малфоя.       — Что еще ты знаешь? В Египте было множество опасных артефактов, как мы можем найти один-единственный? Это как искать иголку в стоге сена! — воскликнула Гермиона.       Малфой лишь скривился.       — Эти твои маггловские выражения делу не помогут. А вот твой ответ на мой вопрос — очень даже может.       Гермиона пару раз недоуменно моргнула. Вопрос? Какой вопрос? Она ведь уже дала ответ.       — Я уже говорила, что в школе…       — Меня не волнует, что было в школе, Грейнджер, — на лице Малфоя отразилась смесь раздражения с нетерпением.       Гермиона не понимала, как он умудряется так быстро, словно по команде, переключаться с одного настроения на другое: вот он оскорбляет её и её друзей, вот смеётся, а вот злится.       Возможно, у него и правда помутнение рассудка, как сказал Гарри. Не то чтобы это сильно её беспокоило: она лишь надеялась, что его стошнит когда-нибудь от собственных эмоциональных качелей.       — Почему эльфы, Грейнджер?       Что-то смутное, тяжелое зашевелилось в её душе. Некое тоскливое воспоминание скреблось внутри, вызывая головную боль.       Гермиона поморщилась. Чьи-то большие глаза, полные слез, отпечатались под веками. Руки, её руки, чувствовали холод лезвия, вытаскиваемого из хрупкого тельца.       Она не хотела возвращаться в эти ощущения. Нет. Запретить.       Внезапная головная боль заставила Гермиону вскрикнуть и вскочить со стула. В висках набатом звучала мысль, что ей нужно уйти, убраться подальше от этого мерзавца, этой комнаты, этого серого здания…       В ужасе она выскочила в коридор, где её ждал осунувшийся Гарри. Он тут же встрепенулся.       — Гермиона, что… Что случилось? Что он сделал? Он что-то сделал? — глаза Гарри загорелись нездоровым блеском злобы, и Гермиона поспешила остановить друга от ошибок.       — Нет-нет! Гарри, всё в порядке. У меня просто разболелась голова и… в общем, со мной всё хорошо. Малфой сказал, что артефакт связан с египетской мифологией. Я… поищу в библиотеке. Как раз сейчас пойду и… и поищу!       Не дожидаясь ответа друга, Гермиона рванула к лифту, чувствуя, как от боли разрывается голова.       Плохо соображая, каким путем идет, она добралась до Атриума Министерства и, пробормотав адрес, переместилась домой по каминной сети.       Там она скинула туфли и сразу же направилась в кровать, где забылась тревожным сном. Всю ночь она слышала истошные крики, зловещий шепот и бесконечно повторяющийся звук бьющейся вазы.