ceux qui rêvent

Пятнами мелькает размытая картина происходящего; в ушах звенит так, словно пролетевшим мимо снарядом пробило не рядом стоящее дерево, а чертовы барабанные перепонки, лишь запах свежей крови, въедающийся в воздух, приводит в чувства. Леви мельтешит руками по грязной земле, пытаясь отыскать отцепившийся привод. Находит, но другая проблема — газ закончился. И его нога, кажется, сломана, ибо боль тонкой, чертовски острой проволокой закручивается вокруг лодыжки и пульсирует в голове, тарабаня по темечку. Все органы чувств разом перестали быть его непоколебимой опорой. — Ищи, дьявол, ищи. Не отключайся. Не отключайся. Идут. Идут. Они идут. Он бормочет себе под нос, тяжело дыша и чувствуя, как что-то медленно приближается. Пальцы непослушно трясутся. Леви поднимает голову и, стиснув зубы, смотрит незрячим взглядом перед собой. В голове моментально щелкает. Тень, мягко перекрывшая единственный источник света — факта, что он все еще мог видеть, — накрывает и его, словно чистой простыней. Он не сразу чувствует, как его аккуратно тянут за капюшон, но с пришедшим осознанием дышит чаще, забивая легкие смрадным воздухом. Из-за этого хочется выблевать остатки скудного пайка, но прежде, чем Леви успевает открыть рот, его грубо отрывают от земли и тащат вперед. Леви никогда не страшился рассказов о лесных кровожадных и безмозглых монстрах, блуждающих в поисках еды, ибо сам считал, что превратит кого угодно в сытный обед, если захочет, но мысль о возможной безопасности хранилась лишь в пределах стен, за которыми он трусливо прятался, как и все остальные в этом мире. Теперь же страх забивается под корку, в носу свербит из-за подступающих слез, которых он не лил бесконечно долгое время. Каждая секунда заполняет его напряженное тело болью и сожалением, словно это сожаление могло помочь ему спастись от неминуемой смерти. Он не готов уйти прямо сейчас — готов признаться в глупости, перестрадать мучительную боль, леденящий страх, но не собственную погибель. Отчаянный крик, с которым он взмывает в воздух, заставляет существо откликнуться тихим рыком. — Что ты за чудовище?! — выпаливает Леви, поминутно теряя рассудок. Он знает, что попал в лапы аномального, но не может сопротивляться своему глупому вопросу. Парень видит лишь очертания раскрытой пасти и неестественно огромных, словно человеческих глаз голубого отлива, блестящих в закатных лучах. Это нихуя не романтично, отмечает он про себя, и чертов смешок сам вырывается наружу, заставляя его оробеть перед собственными эмоциями. Чудовище словно нарочно медлит жрать его, что позволяет Леви взять на себя инициативу и прервать эту секундную душащую тишину и момент полный неизвестности. Сил хватает лишь на печальные попытки выбраться из цепких рук, схватиться негнущимися пальцами за что-то острое, торчащее из мясистого плеча монстра, и потянуть на себя. Кусок лезвия режет кожу на руках, словно лист бумаги, оставляя горящие раны. Снова крик, снова заплывшие от слез глаза и кровь, брызнувшая на уже припекший слой гнойной корки на потерянном лице. Попытка, попытка и еще одна — он проигрывает, барахтаясь в огромных лапах, словно навозный жук. Монстру, кажется, абсолютно плевать. Он может сжать голову беззащитного человека двумя пальцами и размозжить ее, может заживо проглотить его, оставляя болтаться в желудочном соке и ждать своего последнего выдоха, но он продолжает со странным интересом наблюдать за попытками маленького существа что-то сотворить со своей судьбой. Как будто он понимает его, но не может ничем помочь. — Почему ты не жрешь меня?! — кричит измазанный в крови Леви, отдаленно напоминающий загнанного в угол умирающего волка. Казалось, его вопрос между строк читается как просьба. — Я убью тебя, если ты не сожрешь меня! Ты хочешь сдохнуть?! С таким отчаянным упорством он сотрясает воздух, что не замечает, как в одно мгновение оказывается в полной тишине, лежащим на траве. Ни горячей плоти под ним, ни сколотого клинка, лишь холодная, шелестящая трава. *** Огромное небо распласталось перед ним, когда Леви спустя долгое время открывает глаза. Холодно и не хватает концентрации, чтобы понять какие части тела неумолимо ломит от боли. Ясность происходящего оставляет желать лучшего, но он наконец может разглядеть обстановку вокруг: искалеченные руки и нога перебинтованы какими-то тряпками с пестрящими кровавыми пятнами, чья-то мягкая накидка находится под его головой, а сам он лежит высоко-высоко над землей, на холодном камне стены Мария. Неподалеку ютится пустая бутылка дешевого пойла и остатки потухшего совсем недавно костра. Кажется, он пролежал тут приличное время и кто-то непременно позаботился о нём. Хотя сейчас людей вокруг не было, Леви ощущает чужое присутствие со всех сторон. Окруженный двумя мирами, разделенными огромной стеной, он чувствует себя абсолютно не в своей тарелке. Он только и может глазеть, как течет жизнь двух разных народов: уродливого и непонятного и другого точно такого же, но более очеловеченного. Недавние события кусками мелькают в его памяти: взрыв, боль, холод, тень, огромные руки и глаза, смотрящие, нет, пронзающие его мелкое тело, рычание — не хищника, а изучающего жертву животного, огромная пасть, так и не сомкнувшаяся на его шее. Омерзительно вспоминать, омерзительно думать, насколько он был глуп, что попался и не мог ничего сделать, и еще хуже, что выжил лишь он. Его люди, его друзья, все мучительно погибли по вине Леви. Он даже не может заплакать от этого осознания, только злобно треснуть рукой по холодному камню, получая в отдачу очередную волну боли. Через какое-то время, сквозь завывание ветра он слышит со стороны дозорного поста громкие крики, разрезающие спертый воздух. Леви напрягается. Он видит двух мужчин, мерно идущих в его сторону. Они машут ему, и Леви просто хочет провалиться под землю. Если они начнут его допрашивать, то ему не отвертеться. Вылазка за стены без разрешения правительства это ебаное преступление, и Леви осведомлён об этом. А он еще и жив остался, что усугубляет положение. — Эй! Очнулся наконец. Тебя нашли дозорные возле стены, думали помер из-за кровопотери, но ты кричал какую-то ересь, вот и пришлось поверить в твою живучесть. Объяснишь, что делал в настолько опасной зоне член разведотряда совсем один? — начинает один из мужчин с эмблемой цветов на зеленом плаще, как думает Леви. До этого он видел отчетливо лишь символику крыльев и какой-то мифической лошади. Военная полиция у него уже в глотке сидит. Он смотрит на мужчин в упор, долго молчит, пытаясь придумать отмазку. — Охотился, — выдает Леви, ничего другого не придумав. — Какой идиот один выйдет за стены, прямо в лапы монстрам? Так бы и сказал, что ты гребанный самоубийца, а не разведчик. Может, ты вообще изменник государства, а? — Даже если и так, сдадите меня верхушке или сбросите со стены? Валяйте, лишь бы не видеть ваши дотошные рожи. — Следи за языком, пацан. Нам было приказано не дать тебе умереть и охранять, пока не очнешься. Сказал бы спасибо, мелкий утырок. — Их там вообще манерам не учат видимо. «Какого черта?» — думает Леви, не понимая, с каких пор правительство заботит жизнь человека, оказавшегося вне стен, если и внутри них не было никаких гарантий на выживание. До сегодняшнего дня он спасался обманом, поэтому научился видеть и различать настоящую заботу от притворства себе во благо. Его спасли не по доброте душевной, это он может сказать с точностью. — И меня должно ебать, кто вам приказал меня спасти? — По идее, должно, — грубый незнакомый голос раздается сзади, полоснув спину Леви мурашками. Еще двое статных мужчин в форме легиона разведки приближаются к разгоревшейся склоке. На одном из них накидка с крыльями свободы на всю спину — видимо, только-только вернулся с операции за стенами или ради приличия решил выпендриться перед солдатами. Мужчины формально приветствуют друг друга, называя свои имена, благодарят за содействие и отходят, оставляя Леви вновь одного на какое-то время. Перешептываются за его спиной, словно обсуждают свежие сплетни, а затем один из них подходит к Леви. — Из какого ты отряда? — вместо приветствия прямо в лоб спрашивает разведчик, представившийся перед этим как Эрвин Смит. Они действительно приняли его за члена разведотряда… из-за украденного УПМ? Нет, возможно как раз из-за крыльев сзади его краденной накидки. Как глупо. — Не помню, — признается Леви, не отводя нахмуренные глаза от блондина с огромными живыми глазами и точно такими же бровями. Он не уверен, знает ли этого человека, не помнит, чтобы эти волосы путались в его руках, не помнит этого бархатистого голоса, но его глаза… — Потерял память? Неудивительно. Тебя нашли еле живым, хотя сейчас ты выглядишь довольно бодро. Ответа не следует. — Нам нужно, чтобы ты вспомнил, как очутился за стенами совсем один. Разумеется, я бы сначала предложил тебе услуги местного врача, возможно даже настоял бы, но у нас очень мало времени, — разведчик выглядит в меру обеспокоенным, не скрывая своей попускной заботы, и Леви это кажется странным. — Мы отведем тебя в штаб и допросим, согласен? Так быстро? Черт. Леви отдаленно думает, что, как только раскроется правда, его запихнут в тюрьму с черными сраными стенами, где не будет у него ни жизни, ни смерти, а только черные сраные стены и смеющиеся убийцы, нависающие прямо перед его лицом, которым будет приятно глазеть на него сверху вниз. Но Леви соглашается, обещая себе придумать какой-то выход как можно скорее. — Отлично. Как твоя нога? — совершенно искренне интересуется разведчик, протягивая руку парню, чтобы помочь подняться. Тот игнорирует предложенную помощь. — Нормально, — сухо отвечает он и думает, что его нога не в лучшем состоянии для побега от последствий пребывания здесь. — Тогда дойдешь сам, полагаю. Костяшки уже в усмерть чешутся заехать по слащавой морде, но Леви лишь цокает, натягивая чужой плащ и пытаясь самостоятельно подняться. К боли он начинает привыкать, но лишний раз наступать на раненую ногу он считает мазохизмом. — Позволь мне все же помочь, — говорит все тот же разведчик, бесцеремонно заводя руку за спину парня и подхватывает его за бок, на что Леви слегка дергается, чувствуя как под ребрами неприятно свербит от незнакомых пальцев, крепко сжимающих его талию. — Я смогу удержать тебя, просто хватайся за меня. — Черт возьми, я не ребенок, — огрызается Леви, но делает так, как ему говорят, не спеша упираясь боком в блондина, чтобы обвить его своей рукой. Кажется, что мужчина в два раза его больше совсем не ощущает его веса. Эта ситуация до одури его раздражает, его уши горят, потому что он чувствует, как хорошо пахнет от капитана и как плохо от него самого. Они идут. — Давно проснулся? — Только что. — Значит, мы вовремя. Пустой диалог заканчивается, и над ними нависает неловкое молчание. Леви совершенно не хочет следовать за ним. Уставился в пол и ищет, ищет, ищет способ избежать попадания на «вражескую» территорию. Там всплывет все, что на него есть. Постепенно удаляющиеся гарнизонщики над чем-то смеются, напарник Эрвина медленно плетется за ними, зевая и думая о чем-то своем. У Леви есть шанс что-то сделать. Он не может его упустить. Капитан, кажется, очень рассчитывает разобраться с потерявшимся «разведчиком», судя по его рвению помочь, но у Леви возникает идея получше: он выжидает момент, когда они отойдут подальше от остальных, резво тянет капитана за плащ, угрожающе приставляет к его горлу припрятанный в сапоге нож и шепчет, чтобы тот не рыпался и отдал «банку» с газом, а Эрвин словно специально застывает на месте, не задает лишних вопросов, внимая до странного проникновенному голосу, льющемуся дикой уверенностью, и позволяет Леви забрать баллон. Парень думает, что этот блондинчик совсем тупой, раз не издал и звука, но не успевает опомниться, как оказывается в своей же ловушке. К его затылку немедленно приставляют лезвие, острым концом совсем слегка надавливая на кожу. — Отпусти, иначе поплатишься жизнью. Леви думает меньше секунды, прежде чем развернуться на одной ноге и позволить лезвию порезать свою кожу на шее — малый ущерб ради удачного глупого плана — без колебаний вонзает нож в плечо своего заложника, вызывая у того сдержанный крик боли и внимание остальных, и бросается бежать к краю стены, ковыляя через силу и на ходу заправляя пустой УПМ. Все происходит за доли секунды, адреналин ударяет в голову, и он практически не чувствует боли в ноге, лишь желание сбежать и не оборачиваться. Развевающиеся от ветра волосы, под тяжелым плащом распахнутая рубашка, изредка прилипающая к худощавому телу, его неестественное выражение лица, напоминающее Эрвину с ума сводящую потерянность, которую люди скрывают за маской с безумной улыбкой, — все это поверженный капитан замечает только тогда, когда понимает, что перед ним все-таки чертовски ловкий бандит из трущоб. Он видит, как имитированное спокойствие слетает с лица паренька, открывая до тошноты знакомое состояние: от адреналина и страха быть пойманным до азартной дымки, плескающейся в блестящей радужке глаз, когда парень впервые видит настоящую растерянность на лице военных. — А ну стой, утырок! — кричит за спиной Смита один из них, и Леви показывает средний палец, спрыгивая со стены с только что прикарманенным баллоном газа для УПМ. Напарник Эрвина почти срывается с места, чтобы отправиться в погоню, но грубая хватка на плече останавливает его. — Я упустил его, поэтому оставьте это на меня. Он не уйдет далеко со сломанной ногой. — Черт, Эрвин, да он же пырнул тебя ножом! — указывает встревоженный напарник на его плечо и вновь устремляется злобным взглядом вперед. Одежда уже пропитана кровью, и Эрвин, не замешкавшись, прикрывает ее плащом. Небольшой клубок дыма успевает взмыть в воздух, но, кажется, никто не замечает этого, уставившись на удаляющегося в город разбойника. — Всего лишь царапина. Дайте мне несколько баллонов, пожалуйста, быстрее. Разведчик кивает, выполняя, что ему приказано. — Черт, Чарльз, а я говорил, что надо было снять с него устройство! — причитает один из солдатов Гарнизона. — Да у него же все баллоны пустые были! И кто ж знал, что он даже с торчащей костью такой ловкий. Мне его трогать лишний раз не хотелось. — Что за тупые оправдания, Чарльз! Я сразу сказал, что он не разведчик! Больно подозрительный. Эрвин ухмыляется из-за этого разговора. — Встретимся в штабе, Гейб, — бросает он напоследок и отправляется следом за сбежавшим юношей. *** — Мам, мама, смотри! Маленькая девочка тянет свою мать за юбку, пальцем указывая в небо, и пролетающий мимо Леви, привлеченный громкоголосой, следит за этим детским движением и удивленно смотрит, как под нарастающие крики девчачьего восхищения двое людей из разведки, появившиеся совершенно спонтанно, пролетают над головами и так же спонтанно исчезают за отдельно стоящими домами. Ощущение грязи и боли по всему телу заставляют Леви оробеть на секунду, но он вновь собирается с мыслями, разглядывая пути отступления. Густые тучи висят над крышами зданий, терзая узкие переулки тенями, где он намеревается залечь на дно, как только оторвется от преследователей, но прямо сейчас предчувствие подталкивает его двигаться дальше. Пару минут он не чувствует за собой хвоста, петляя по незнакомому городу, но счастье не длится долго — слышит звук натягивающегося троса и оборачивается, чтобы подтвердить свою догадку. Слава небу, лишь один. Он бросает на капитана разведки короткий взгляд, отнимающий у него болезненный спазм прямо под маленькой дырочкой в его виске, просверленной чужими пытливыми глазами, оценивающе безумными и бесконечно невыносимыми. Как же его начинает бесить эта приставучесть. — Черт, — ругается Леви, заворачивая за угол, прямо в пустую подворотню. Но не успевает метнуться в раскрытое окно заброшенного дома, чувствуя как один из тросов подрезают. Огромная тень — туша с развевающимся, словно крылья, плащом — летит сверху вниз прямо на него, выставив острое лезвие привода перед собой. Леви уворачивается, поврежденной ногой цепляясь за балконную деревянную балку, и с перекатом приземляется в сырой тени дома, шипя от боли. Теперь они держат друг друга на прицеле: Леви злится до кипящей крови в венах, а его оппонент с упоением внимает тяжелому дыханию, выслеживает прорехи в чужом поведении, пытаясь подстроить ситуацию под себя. И все происходит так быстро, словно в водовороте, Леви из тени скользит последним блеском раззадоренных глаз по отстраненному лицу разведчика и бросается на него, заваливая на землю и перекрывая доступ к движениям. Так ожидаемо, что Эрвин даже не опешил. — Не шевелись, иначе этот осколок застрянет в твоей глотке. Леви верхом на капитане разведки держит подобранный кусок стекла над горлом, но не чувствует страха под ним. Лишь чужую покорность без попыток сопротивления и его собственное дрожащее сердце вместе с холодом заляпанного стекла возле сонной артерии. Он не в силах отвести глаза от него, не в силах усмирить кипящее желчью нутро, барабанящее под ребрами, он не в силах даже понять, почему разведчик до сих пор дышит. Возможно потому, что он никогда не добивал людей и не думал, что придется. — Давай, — шепчет Эрвин, совсем невесомо поддаваясь навстречу нелегкой смерти, буквально спрятавшейся в этих мягких прокуренных стенах домов. Как же дико для Леви видеть человека, который сам просит прикончить его. — Тебе что, не хватило ножа, блондинчик? — юноша распахивает чужой плащ и смотрит туда, куда совсем недавно вонзил свой карманный нож: порванная рубашка в крови, но не скрытая за тканью кожа кажется совершенно чистой, только блеклый шрам виднеется на мужском плече. Совершенно никаких иных следов ранения. Он удивлен, но знает, что этому есть логическое объяснение. Правда пока он не может его придумать. — Что за херня? Ты непробиваемый, что ли… Всего на секунду отвлекшись на созерцание невозможного, Леви теряет свою внимательность и сам оказывается прижатым к промерзлой земле лицом вниз. Он тихо рычит, пытаясь целой ногой со всей силы зарядить по спине сидящего на нем разведчика. Последнему, кажется, абсолютно плевать. — Совсем как ты, — Эрвин крепко держит заломанные руки, не жалея собеседника, но чуть позже ослабевает хватку, когда он перестает сопротивляться и грубо толкается навстречу сильным рукам, позволяя куску игристого выскользнуть из налитых кровью пальцев. — Ты невероятно ловкий и отчаянный. Мне это нравится. — Тц, мне твои комплименты не всрались. Надо было сразу прирезать. Леви чувствует себя незаслуженно побежденным. — Надо было, но ты промедлил. А теперь послушай меня, разведчик, — Эрвин тянет за грязные волосы, другой рукой топорно сжимая пальцами скулы парня и направляя темный взгляд на себя, дразня в нем раздражение; с насмешкой тычет его в собственные ошибки своей властью, не сдвигаясь с места, как искусно выточенное пугало — неподвижное и пугающее. — Я предлагаю тебе выгодное предложение. Вступай в Разведотряд. По-настоящему. В Разведотряд. К людям, одержимым идеалами — таким как Смит, умным, жестоким, гребаным гениям, ведущим людей прямиком в ад за воображаемой победой. Леви то, конечно, всего лишь рассерженное нечто, он недостаточно умный, недостаточно правильный, он недостаточно человек, чтобы быть частью такого общества. Ему этим плюнули в лицо. Так с чего ради он достоин подняться из грязи и встать рядом с этим человеком? Чем он заслуживает выступать за человечество? — На кой я тебе сдался? — Нам нужны хорошие солдаты. Я успел оценить твои способности, ты неплохо управляешься с приводом и просто великолепно держишься в тяжелых ситуациях, — Эрвин продолжает осыпать его искренними комплиментами, не сдерживая улыбки наслаждения, словно рассказывает о каком-то восьмом чуде. — Тем более, говорят, ты выбрался из лап титана и добрался до стены самостоятельно, отделавшись лишь сломанной ногой… Он переводит взгляд на чужие истерзанные ладони, не забинтованные, с разодранной кожей и чувствует укол вины. — Я не принуждаю, ты можешь выбирать. Служить человечеству, борясь за свою свободу, или попасть в тюрьму за нападение на военного при свидетелях, за кражу имущества, за множественные нарушения закона… — Хватит, я понял. Тц, ладно, — выплевывает Леви и жмурит глаза. Ничего другого не остается. — Я вступлю в твой бесполезный отряд. Капитан откровенно ликует, но лицо сохраняет серьезным. Его надежды на этого бандита только что возросли в несколько раз. *** Леви спит несколько суток после последней перепалки. Ему навязали постельный режим, от которого он не смог отвертеться из-за слабости и усталости. В частности, как раз эти факторы во многом повлияли на моментальное решение парня вступить в злосчастные войска, не считая угрозы тюрьмы. Хотя, он соврет сам себе, если не признает, что впечатлен и напуган Эрвином Смитом. Идеальный ублюдок. В движениях, в такте, в своей непробиваемой холодности во взгляде, от которой поджилки трясутся, в своей странности и загадочности, о которой Леви до сих пор размышляет, находясь в полудреме. Он еще не очнулся ото сна, приснившегося впервые за пару месяцев. Плохого, где он не может пошевелиться. Куча мерзких черных глаз смотрит на него, а в центре — голубые, они как небо, которое он увидел, выйдя из подземного города и испытал необъяснимое чувство свободы. Голубые глаза у мальчика, незнакомого, ни на кого не похожего, безымянного. У него в баночках расфасованных бабочки и стрекозы бьются какое-то время с оторванными крыльями в их специфической агонии, и у мальчика от этого глаза заливаются счастьем, у него дыхание опаляет стекло, а пальцы рисуют рожицы — он думает, что бабочки и стрекозы счастливы, как счастлив и он из-за их болезненной смерти. Леви смотрит с опаской, молчит, не понимает. Отворачивается и уходит, оставляя мальчика с баночками одного. А когда он окончательно просыпается, то забывает сон сразу же. Чувствует на себе пристальный взгляд и немедленно реагирует — дергает живой ногой в сторону, врезаясь в чужое колено. Привычка. — Кошмар, полагаю, — заключает знакомый голос, успевший поселиться в сознании, как совершенно незваный гость. Зря Леви думал о нем, когда в последний раз проваливался в надоевший сон. — Ересь какая-то. Леви еле-еле ворочается на простынях, словно пытается поправить скатившуюся до шеи простынь или же, наоборот, скинуть ее еще больше. То жарко, то холодно, он не понимает свое состояние. Смит же, сидящий перед ним, ощущает себя абсолютно комфортно. — После кошмаров, пережитых наяву, всегда снятся странные сны. — Ты это про себя, что ли? Леви слышит искренний смешок и надуто цокает. У него в голове бьется вопрос — что здесь забыл чертов капитан разведки? Сидит, словно мамочка, охраняет чужой сон. Или следит, чтобы непредсказуемый бандит не сбежал в бездумном порыве. Эрвин же всё-таки теперь ответственный за него. Парень оглядывает комнату — с виду ничем не примечательная, одноместная кровать, маленький стол в самом углу и куча-куча книг, разбросанных по периметру. Он никогда столько переработанной бумаги не видел, лишь изредка листал подобные книжки с картинками, украденные у каких-то просвещенных бедняков, но смысла не понимал. — И? Чего ты над душой сидишь? — спрашивает Леви, когда заканчивает свою экскурсию по скучному пространству вокруг и останавливается на восседающей возле его кровати фигуре. Эрвин поднимается со стула, не проронив и слова, а затем ненадолго отлучается из комнаты, возвращаясь с целым запасом медикаментов: какой-то незнакомый мешочек с таблетками, куча чистых тряпок и бинтов, которых с запасом никогда не оставалось, но он успел урвать пару мотков на всякий случай. В другой руке у него что-то напоминающее чан, где варят похлебку. Леви ловит себя на мысли, что он последние дни в перерывах между сном питался лишь какой-то травяной лечебной отравой, отвратительно прилипающей к нёбу и стенкам горла, поэтому в желудке тихо урчит от подступающего голода. — Медицинский служащий не сможет больше выхаживать тебя, поэтому я занял его роль. Леви смотрит на все добро в руках у Смита и понимает, что стоит оно кучу бабок. Он уверен, что задаром здесь ничего не выдают, особенно на таких проблемных, никому не нужных пациентов как он. — Тц, мне не нужны подачки от капитана, — шелестит Леви, зажимая между пальцами испачканные бинты; его ладони все еще горят невидимым пламенем, но он успел к нему привыкнуть. — Никто другой с тобой возиться не хочет, — Эрвин, долго не церемонясь, ставит тазик с теплой водой возле кровати Леви и закатывает рукава рабочей рубашки. — Только я. Идея того, что его лицо отмывает от крови и грязи человек, на которого он несколько раз покушался, совсем не одушевляет Леви. Он вообще не хочет никого обременять, хочет лишь сбежать по-тихому, но он застрял тут как минимум до того момента, пока не сможет адекватно стоять на ногах. — Слушай, папочка, повторюсь, за мной не надо ухаживать. — Ты уверен? Эрвин стоит на своем, бросая взгляд на неаккуратно перебинтованную ногу. — Блять. Все в вашем корпусе такие прилипалы или только ты?— отвечает вопросом на вопрос Леви, не собираясь признавать, что ему с тяжестью дается даже просто пошевелиться. — Я просто хочу, чтобы потенциально хороший боец скорее встал на ноги, — говорит Эрвин, вновь присаживаясь возле больного, и жестом показывает, чтобы Леви отдал кровавые повязки. Хах, вот как. Хороший боец. Леви всегда считал себя таким, но, столкнувшись с настоящей опасностью, стал глубоко сомневаться. Даже Смит казался ему превосходящим звеном. — Тц, и не сбежать от тебя никак, Эрвин Смис. — Смит, — поправляет его Эрвин. — Да плевать. Давай уже. Леви выползает из-под одеяла, подставляя свое немытое лицо, и прикрывает глаза, чтобы не чувствовать себя неловко. Желание быть чистым и не пахнуть так отвратительно пересиливает его показное недовольство. Эрвин тем временем безумно рад, что обошлось быстро и без физического принуждения. Он запускает пальцы в воду, а затем мокрыми намыленными подушечками прикасается к бледной щеке Леви, проводя от ямочек и до самого подбородка, обводит полукруг от щеки до щеки, оставляя влажные следы, делает это медленно и осторожно, словно протирает от пыли дорогой антиквариат. Кровь хорошо отмывается под чужим напором, а мыльная вода стекает по скулам, немного щекоча кожу. Ресницы Леви подрагивают, но на лице не дергается и мускула. У него весь лоб в еле-еле заметных шрамах, и Эрвин думает — все ли его тело такое? Наверняка оно усыпано, словно звездами, ведь подземная жизнь на каждый случай оставляет свой след. — Почему твои раны так быстро затягиваются? — внезапно интересуется Леви, словно читает мысли, вытаскивая Смита из тягучих размышлений о чужой коже. — Я не знаю, — реагирует Эрвин совсем тихо, последним мазком проводит по его лбу, а затем отстраняется. Леви хмурится, но ничего не отвечает, пальцами стирает горький привкус мыла с собственных губ, его скулы неровно полыхают после прикосновений. — Могу и я задать вопрос? Смит начинает отмывать его ладони от засохшей крови. Трет между линиями жизни, задевая довольно глубокие порезы, и слышит на это тихое шипение. Он извиняется и продолжает аккуратнее. Чувствует, как маленькие руки дрожат под его прикосновениями. — Валяй. — Что произошло в тот день, за стенами? — получив разрешение, спрашивает Эрвин. Вопрос, который Леви ожидал услышать, но очень не хотел, чтобы он все-таки прозвучал. Он и сам не толком не понимает, что тогда случилось. — Сбежал с родней, не желая мириться с жизнью в ебаном гадюшнике. Думал, найдем лучшую жизнь, но на нас напали монстры. Собственно вся история. Глупая, я знаю. — Но почему за стены? Так далеко от столицы. Вы могли бы сбежать в город, там жизнь безопаснее. Эрвин обматывает руки новыми бинтами, завязывая на аккуратный узел. Он доволен своей работой и замечает, как Леви благодарно склонил голову, наконец-то смягчаясь перед ним. Он все еще зажат, но больше не выглядит так убийственно. — Я не знаю. Что-то потянуло. Захотелось свободы от этого общества сраного, понимаешь? Вы же вроде тоже в этом своем отряде стремитесь за стены. Эрвин понимающе кивает, но не сдерживается от замечания. — Стремимся, но пока не так бездумно. Леви хочет поспорить с ним насчет бездумья, но вспоминает как все-таки глуп был их изначальный план. Его память постоянно прошибает на запахи и звуки, которые он бы хотел забыть: отвратительные крики сквозь оглушительный свист, запах гниющей плоти и смерти, маячащей отчетливо, прямо перед его носом. Если бы не он, ничего бы этого не произошло. Он не спорит с этой мыслью, потому что у него нет сил разорвать на себе эти сковывающие оковы вины. Он винит себя за то, что не спас друзей, когда те еще были живы, когда они кричали и молили о помощи, истекая кровью на его глазах. — Монстры убили всех, — еще тише говорит Леви и чувствует, как злится каким-то бешеным пламенем, но внутри все такое хрупкое, такое неправильное. — Все мертвы, кроме меня. Даже на языке это звучит так плохо, так погано, будто сунули миллион ржавых иголок в рот и заставили разговаривать, кислой резью прожигая десны, а в голове какой-то уродливый шепот бьет по венам, холодной дрожью вспениваясь, словно разболтанным абсентом. Леви ненавидит, каким отвращением это воспоминание пропитано, от него несет, как от помойного смрада. Ненавидит настолько, что зверь внутри начинает легонько прогрызать его легкие, надоедая своим тупым наглежом. И эта ненависть, конечно, ебаное проклятие, к которому Леви не стремился, но все-таки чем-то заслужил. — Черт, я… блять, — он отворачивается, пряча свое жалкое лицо, пряча свою слабость, которую тоже ненавидит. — Не будем об этом сейчас. Пожалуйста. — Хорошо, — Эрвин не смеет докапываться, помнит о личных границах, но чувство недосказанности неприятно колотится в черепушке. Он оставляет эту тему до лучших времен, когда Леви сам будет готов говорить. *** Леви действительно привык, что почти каждый день Смит заботился о нем, не жалуясь и не показывая свое пренебрежение, которого в самом деле и не было. Он рассказывал какие-то истории, которые поначалу слушать было неинтересно. Но затем Леви заметил, как блестят глаза у капитана, когда он затрагивает что-то, связанное со свободой, с его людьми, готовыми отдавать жизни за победу. Все, что было важно Эрвину, можно было прочитать в его глазах. Хоть все в этом мужчине и кричит, что он родился с золотой ложкой, но то, как он несколько раз позволил прижать себя ради мнимого поражения или собственного развлечения — не важно, говорит Леви о том, что он уважает чужие способности. Позволяет, не подавляет, как большинство в верхушке, и это действительно становится отправной точкой для зарождающегося у Леви чувства уважения. Когда он наконец может ходить, то не сбегает, как планировал. Что-то задерживает его, и он выжидающе слушает, слушает чужие мнения и слухи, в частности об Эрвине — «надежда человечества, которая приведет их к победе» и «монстр, готовый убить всех ради мечты», вот как говорят. И он мог бы поверить в каждое из этих заявлений, потому что Смит действительно предан своему делу и мечте, как ни посмотри. Леви решает начать тренироваться, потому что хочет увидеть каков разведкорпус в деле. Хочет увидеть Эрвина Смита во главе этого безумия. Поэтому он, не дожидаясь полного выздоровления, тащится в кадетский корпус, чтобы показать, на что он способен. Ловит недоверчивые взгляды от остальных разведчиков, ковыляет до инструктора и заявляет, чтобы выдали УПМ. Тот презрительно смеется, предупреждает, что без теории он ни черта не сможет, на что Леви цокает, но устройство в итоге получает. Он тренируется до посинения. Представляет вместо картонок то чудовище, с которым не смог справиться, и выплескивает всю ненависть, скопившуюся за месяц безделья и осмысления собственных поступков. Ему действительно становится легче. Занимается каждый день, когда Смит отлучается по делам, сбегает втихую, сам не зная почему не говорит капитану об этом. Но в один из таких дней Эрвин все-таки приходит на тренировочную площадку, потому что наслушался о «кадете», который безупречен во всех отношениях. Когда Леви ловит его высокую фигуру среди толпы кадетов, он прерывается от подготовки. — Что ты делаешь, Леви? — спрашивает его Эрвин, нахмурив брови. Он не ожидал, что Леви сможет так быстро взяться за тренировки, поэтому скрыть свое восхищение получается не очень. Леви ловит его тихий вздох и понимает, что впечатлил капитана. От этого почему-то сердце бьется быстрее, но он не обращает внимания. — Тренируюсь. Хочу выйти за стены как можно скорее, — говорит Леви вполне откровенно, смакуя вкус победы. Он хочет, чтобы его признали, но сам этого не признает. — Ты был действительно хорош, но еще рано. Эрвин командует, чтобы забрали у Леви устройство, и требует, чтобы он отдохнул. Капитан выглядит обеспокоенным. Иногда Леви кажется, что Эрвин все еще считает его ребенком из трущоб, потерявшимся в собственных эмоциях. Ему хочется доказать обратное, но все же ослушаться приказа не получается. Эрвин же думает, что нашел того, кого так долго искал. *** В один из зимних дней, когда тренироваться практически невозможно, Леви проводит время за бумажной волокитой вместе с Эрвином. Ему не нравится этим заниматься, но это его новые обязанности как помощника капитана, и он почему-то не может возразить. В офисе тихо, душащая тишина медленно обволакивает пространство вокруг, и Леви не замечает, как его уши начинают гореть от накатывающей злости. Он много думает о тех вещах, которыми они занимаются. Теряют людей с каждым разом всё больше и больше и не добиваются ничего полезного. Конечно, под командованием Эрвина у них получается зайти дальше, чем в предыдущие экспедиции, но правительство постоянно урезает финансирование, постоянно вызывает Смита на ковер и винит его во всех грехах, словно не они находятся на гребанной войне, где неизбежно умирают люди. Больше всего раздражает покорное молчание Эрвина и то, что Леви не смеет указать ему на это. За какие-то короткие несколько месяцев пребывания под его крылом он изучил его характер, но, кажется, будто лишь верхушку огромного айсберга — внутри же кроется нечто, что Леви прочитать не сможет без чужой помощи. Он, долго не церемонясь с надоедливыми документами, поднимается с пустого подоконника, ведущего к завешанным окнам, и с силой вжимается обугленными пальцами в собственную голову. — Я действительно ненавижу титанов, — вдруг признается Леви, разрушая стоявшую часами тишину, и ловит удивленный взгляд Эрвина, оторвавшегося от заполнения отчетности. Его глаза… они всегда блестят какой-то многолетней хандрой, но когда Леви изучающе разглядывает их, тогда зрачки глаз ядовито сужаются, а кроткое бесноватое пламя заливает гребанную радужку, выдергивая из него всю душу вместе с потрохами. У Эрвина есть удивительная способность — ставить на место одним взглядом. И на это заявление у него свои мысли, которые парень не сможет вытянуть из него, по крайней мере не сейчас. — Знаю, — вновь утыкаясь в бумаги произносит Смит. — Я тоже. — Тогда выпусти меня за стены, и я попробую прикончить парочку. Мне осточертело видеть, как вы возвращаетесь с пустыми руками и на тебя позорно клевещут. Гребанные уроды. Леви никогда не тушуется перед тем, чтобы оскорбить правительство. — Леви, не надо, — Эрвин мягко подзывает к себе, подписывая последнюю бумагу и откладывая перо в сторону. Он коротко выдыхает, потирая переносицу, когда Леви встает перед ним, скрестив руки. — Ты выйдешь первой же экспедицией, как только твоя нога окончательно придет в норму. Не спорю, ты показывал прекрасные навыки на тренировках, но для серьезной вылазки нужно больше выносливости. И целые конечности. К слову, как она? — спрашивает он, касаясь чужого бедра. Он старался не позволять лишнего в их отношениях, но их отношения уже давно находились за гранью деловых. С того момента, как однажды Леви пришёл к нему глубокой ночью и устроился под боком, словно кот. По утру он сослался на алкоголь, но Эрвин знает, что Леви не пьянеет. Или, может, это началось еще раньше, когда Эрвин впервые задумался о чужих шрамах, а Леви не запретил их разглядывать. А может тогда, когда был прижат им, потерявшимся и гневным, к сырой земле. Кто знает, когда это началось. Леви демонстративно приподнимает ногу, сгибая поврежденный сустав вверх и вниз, чувствуя лишь небольшое натяжение в области лодыжки. Та боль, заставшая его пару месяцев назад, осталась лишь отголоском его глупости. — Ты слишком печешься обо мне, — он перехватывает чужую напряженную руку, не позволяя ей зацепиться за натянутые на бедрах ремни и задержаться еще на секунду. Некий акт протеста, на который мужчина лишь ухмыляется. — Я думал, что я твое оружие, Эрвин. Оружие положено использовать. — Ты гораздо больше, чем просто оружие. Для него Леви стал человеком, с которым он чувствует себя на равных. И это чувство порождает искреннее желание залезть в чужую голову и попытаться отыскать там то, что Эрвин заприметил с их первой встречи. Он знает, что Леви всю жизнь прожил в ненависти, что хочет мести, справедливости и свободы, хоть и не скажешь с первого взгляда, что его вообще может что-то заботить. — Давай выпьем, Леви. Мужчина немедленно достает из ящика алкоголь, довольно дорогой, кажется, подаренный на его день рождения, который он не празднует. Леви вымученно кивает, не сдвигаясь с места, — Смит пьет нечасто, лишь тогда, когда военные дела идут не лучшим образом, и именно это напрягает юношу. Эрвин откупоривает полупустую бутылку, противным скрежетом проводит крышкой по поверхности, оставляя бледную царапину на прозрачном стекле. — У тебя душа как эта бутылка — быстро осушаемая и треснутая, и все из-за ненависти в твоем сердце, — он разливает пузырящуюся жидкость по бокалам, наблюдая за тихим Леви и тем, как его истязает дрожь от резкой смены темы. — Тц, какого чёрта ты вдруг заговорил метафорами? Вместо ответа на губах Эрвина играет ухмылка, он крутит дорогую бутылку, разглядывая этикетку, а затем выпускает ее из рук прямо себе под ноги, совершенно обыденно слушая, как стекло рассыпается на кучу осколков, заставляя юношу невольно отпрянуть назад. Бесноватые огоньки вновь пляшут в голубых глазах. — Что ты- — Ты знаешь, в таком состоянии ее будет невозможно залатать и наполнить вновь. Но я смогу даже из тысячи неподходящих кусков собрать тебя заново. Особенно такого отчаянного и непокоренного, как ты. Это звучит как вызов для Леви, но он не собирается возражать на его самоуверенное заявление. Он понимает, к чему Эрвин клонит. Да и сумасшествие Смита он заметил давно, когда впервые услышал о его мечте, такой далекой и незримой, но в то же время будто его собственной. Свободный в желаниях и чувствах Эрвин стал его авторитетом, его верой и огромным куском пазла, которого не хватало в его жизни. Поэтому он беспрекословно верит. — Ты так сильно нуждаешься во мне, — заключает Леви, замечая как брови мужчины совсем слегка дергаются. Задевает за живое. — Нуждаюсь, Леви. Как и ты во мне. Поэтому не хочу такого расточительства. Мне не нужна твоя смерть. Леви воспринимает это как признание. Он пораженно выдыхает, в упор останавливаясь перед сидящим Смитом прямо на битом стекле и ботинками хлюпая по разлитому алкоголю, которое оставалось на дне. Чувствует необходимость дотронуться до недосягаемого. Или вполне досягаемого все это время, но неизведанного из-за собственных страхов. Теперь он не боится. Он невесомо проводит руками вдоль его бедер, цепляя потрепанный ремень и вызывая у Эрвина приятное покалывание на кончиках пальцев. — Черт бы тебя побрал, капитан. Капитан просто любуется, откровенно, разглядывает в нем того юношу, который с первого взгляда был не таким, как все остальные, потому что он буквально ударил по его роже искренностью, даже будучи абсолютно сдержанным в собственных словах и эмоциях, и Эрвин не понимает, возможно ли такое, что из-за этого его сердце немного перегорает и вновь начинает биться, но только не в том направлении. Еще он не понимает, почему его сердце так сильно ноет, когда Леви развязно, будто непринужденно, тянется пальцами к его затянутым боевым шрамам на коже и мягким зачаткам блеклости на жилистой шее; почему позволяет чужим ногтям впиваться в живое напоминание об ужасах за стенами, почему разрешает отнять у него немного боли для громко клокочущей мышцы под ребрами напротив — Леви явно держится, чтобы не зацеловать или искусать эти дареные дьяволом отметины, и просто тушит о него собственное пламя, словно наспех разлитое вином по венам, когда садится к Эрвину на колени без разрешения и чувствует задницей, что действительно старается на славу. — Иногда я не понимаю, что происходит в твоей голове, Эрвин, — выдыхает Леви в чужие губы и распахивает душную рубашку в самой небрежной манере, открывая вид на бледную, вымощенную шрамами кожу, натянутую на выпирающие ребра. У Эрвина под ресницами неприятно саднит: он хочет знать историю каждой затянутой раны, хочет коснуться, поцеловать, утонуть в них если Леви позволит. — Всем нам есть что скрывать, — отвечает он, указывая Леви на его же испещренную грудь. — Откройся мне. В ответ ухмылка и влажный след вдоль до самой шеи, то ли слюнявых поцелуев припухшими губами, то ли шероховатых мазков длинного языка — Эрвин не придает значения, чувствуя только их возбуждение, утягивающее болезненными спазмами под гребанный потолок его офиса. Леви же буквально бьется в немой истерике, чувствуя, как чужие прикосновения, словно катализаторы — обезвреживают его, расслабляют в нем вечную тревогу — маленького червяка, вечно ползающего по сосудам. Ему нравится, как все внимание катится к чуть несдержанным пальцам, ласкающим его истерзанный в жжении живот, так мягко, как будто разглаживают бархат. Этот парень словно знает все его слабости — нижняя губа так отчаянно зажимается между зубами, когда очередная слабость всплывает наружу — пальцы цепляют ключицы — интересно, в ярких засосах они смотрятся так же невероятно маняще? — мягко проводят по косточкам, как по родному, чувствуя, как немного смещаются, намереваясь сломаться к чертям. Сломаться готов и Эрвин, он так возбужден, что все прелюдии отрывают от него кусками, что еще немного горячей кожи о кожу, и он кончит, сидя под чертовым искусителем, который даже не соизволит пошевелить бедрами. Леви тянется грудью к груди Эрвина, соприкасаясь с напряженной измученной кожей, с сотней драных рубцов, почти, черт возьми, своими легкими, и чувствует, какой сладкой болью разливается по органам. Позволяет его капитану обвести шероховатыми подушечками каждое родимое пятно и каждый еле заметный шрам, коснуться губами выпирающих вен на напряженных руках, поймать тихие, жалящие выдохи и насладиться его податливостью и несвойственной подчиненностью. И Эрвину действительно ничего не стоит доставить удовольствие, когда в его руках такое пыльное сокровище. — Где же ты был все это время? Тянется губами к губам, цепляясь за немой ответ на чужом кончике языка, слышит неразборчивое мычание и звук расстегивающейся ширинки. Он смеется, запуская пятерню в лохматые волосы, затем тянет их назад рывком, оголяя тонкую шею — там целые созвездия из одинаково глубоких пятен, словно нарисованных, он не знает, чужие ли это приторные метки из прошлого, но все равно немного ревнует, впиваясь губами в обтянутое кожей адамово яблоко. Парень на нем еле слышно выдыхает, срывая несдержанные стоны Эрвина на каждое рьяное движение на его бедрах, таких плавных, даже ленивых, но чертовски желанных, от чего ему приходится сжать горячими пальцами собственный член, зажатый между плотным денимом и напряженным животом. — Возьми меня, черт, возьми, дьявол, — Леви умоляет, прижимаясь еще сильнее, словно хочет залезть под кожу. Эрвин слушается, оставляет свою метку размыкающихся губ, зализывает зачаток алого и ухмыляется, представляя, как красиво его пальцы будут давить на эту багровую кожу, вызывая хриплые стоны. Подминая под себя Леви, распластавшегося на куче важных документов, он мутным взглядом встречает его совершенно жадные, вопрошающие глаза. В них плескается доверие — обыкновенное человеческое доверие. Он много чего уже позволил Эрвину и позволит еще больше. С этим осознанием в груди у Смита что-то рушится — он желает остаться в этом моменте, запечатлеть этот искренний взгляд в своей памяти и помнить о нем, когда наступят ужасные времена. Но Леви не терпится — не терпится настолько, что он сам раздевается и разводит ноги шире, рукой цепляясь за край стола; растягивает себя, позволяя мужчине наблюдать и желать его таким раскрытым и молящим. — Ты в самом деле падший ангел, — Эрвин тяжело сглатывает, хватаясь за крепкие икры и забрасывая их себе на плечи, длинные пальцы порывисто проходят по раскрытой коже, убирая чужие руки, чтобы взять все в свои. Леви коротко выдыхает, когда чувствует себя заполненным Эрвином. Он огромный, и его мозг не выдерживает, когда он начинает двигаться — медленно, с непривычной нежностью, словно Леви совсем хрупкий, требующий осторожности, хотя почти так оно и есть, Эрвин знает, Эрвин чувствует. — Блять, капитан, быстрее… Руки Леви проходят по чужим бедрам, острыми ногтями впиваясь в ткань приспущенных штанов и, кажется, протыкая насквозь, оставляя пульсирующий след, слишком очевидно, дурманящий его нового хозяина. В диком треморе выгибает спину на каждый толчок, практически касаясь истерзанных лопаток; прикусывает язык, чтобы не застонать в голос от приближающегося оргазма, Эрвин же исступленно обводит чужие позвонки таким же нетерпимым следом, чувствуя, как кожа горит после его пальцев. — Я хочу слышать тебя, — просит он, воспламеняя дыханием усеянную шею, разрешая Леви дрогнуть и непроизвольно склонить голову ближе к его пересохшим губам. Эрвин совершенно озверело прикусывает влажную мочку уха, останавливаясь глубоко внутри разгоряченного тела и чувствуя дрожь возле своих запястий. У Леви безумная хватка, но капитану это нравится. Он скалит зубы, вцепившись взглядом в причину кропотливо бушующего под рёбрами чувства адреналина. — Кончай, Леви… Леви ловит свое имя губами, впиваясь в чужие, и замирает, судорожно изливаясь на собственный живот, заламывая брови. Его ноги дрожат на плечах Смита, и он так сильно сжимается вокруг него, заставляя последнего рвано застонать и кончить внутрь. Эрвин поражен и очарован — он никогда не думал, что сможет увидеть подобную сторону Леви. Дышит тяжело, аккуратно целуя впадинку на лодыжке, не забывая о том, что она все еще повреждена. Леви хмурится, но позволяет — в конце концов, любая ласка от Эрвина отдается приятным жжением в солнечном сплетении. — Ты из меня всю душу вытрахал, — первое, что произносит он, когда они приводят себя и рабочий стол в порядок. За окном уже стемнело, и за дверью слышатся чужие разговоры, означающие, что вечерние тренировки закончились. — Я не сомневаюсь, что тебе понравилось, — Эрвин помогает Леви одеться, попутно отпивая вино, к которому они не успели притронуться. Вкус такой же дурманящий, как и кое-кто еще в этой комнате. Он не упускает возможности поцеловать его, оставляя мягкий виноградный привкус на языке, а Леви впервые не против напиться из чужих уст. — Хватит, капитан, — он выскальзывает из оголодавших рук, вновь наступая на битое стекло на полу, которое Эрвин пообещал убрать сам. — Ты меня сожрешь, если я сейчас не уйду. — Я ни за что бы так не поступил, Леви. Эрвин мягко улыбается, но чувствует с какой болью на сердце отдаются эти слова. Леви еще не знает. *** Эрвин исполняет свое обещание, когда нога Леви приходит в норму, и разрешает выйти за стены снова. Леви врет, что готов, но на самом деле его трясет от страха. Травма плотно забилась в его голову, но он не отказывается от вылазки. Смит просит его быть осторожнее и держаться по возможности позади, и Леви слушается. Следит за каждым движением капитана, за каждым приказом и за каждой смертью его товарищей, сжираемых монстрами. За эту экспедицию он убивает четырех титанов. Первого заваленного титана наблюдает Эрвин, и не описать словами, насколько восторженно он выглядит, когда Леви ловит его взгляд. Это воодушевляет его еще больше. Страх, смешавшийся с ненавистью, ведет его, но их связь с Эрвином напоминает Леви, насколько сияющим и сильным он может быть рядом с ним. Они наконец-то возвращаются с минимальными потерями, но на лице Эрвина видна скорбь за каждого почившего солдата. Леви понимает и все равно приходит спать к нему. Кошмары им впредь не снятся. В третий раз, когда Леви выходит за стены, он больше не боится. Держится позади своего капитана, глядя на его развевающиеся на ветру обласканные солнцем волосы, и представляет до жути серьезное лицо человека, готового отдать жизнь за человечество. Леви все еще не понимает, почему не он командир разведкорпуса. Цель экспедиции в этот раз не отличается от предыдущей — узнать больше о титанах. И у Леви предчувствие, что они точно что-то добудут. Накануне Эрвин вел себя воодушевленно: рассказывал Леви, какой прекрасный план он придумал совместно с главнокомандующим и как его одобрил комитет, делился своей нескрываемо детской радостью, которую он постоянно скрывает за серьезной маской. Леви сам такой, но с Эрвином необходимость в этом пропадает. Они пили любимый чай Леви, целовались, и, словно в забытье, Леви утонул в моменте, совсем выбросив из головы, что этот человек на следующий день поведет людей на верную смерть. Отдаст все ради победы, в том числе и эти беззаботные минуты спокойного счастья. — Отдайте свои сердца за свободу человечества! — даже сейчас кричит Эрвин и отправляет свой отряд в бой, а Леви позади него небрежно обнажает клинки, готовясь присоединиться. Эрвин приказывает ему отдельно — «борись за то, что считаешь правильным», — и Леви чувствует, как его наполняет решимостью. Каждый раз, когда Эрвин говорит ему бороться, он борется. Каждый раз, когда он чувствует, что с него хватит, он вспоминает, с каким трепетом и блеском в глазах Эрвин говорил о своей мечте, сокровенной, эгоистичной в какой-то мере, но слишком близкой к Леви. С него никогда не хватит, если в его жизни есть смысл. И Эрвин смог это доказать. Когда они разделяются, Леви молчаливо провожает его взглядом и шепотом просит, чтобы вернулся живым. Он делает так каждую экспедицию, поэтому верит, что его просьбы работают. Вспоминать, как желал смерти, а не жизни для этого человека теперь так смешно. Группа Леви следует плану, четко и без потерь, разбивает кучку титанов, в основном благодаря ему, и Леви в душе ликует от чувства превосходства над этими монстрами. — Отлично, всем рассредоточиться! — кричит он и добавляет, что проверит другую группу. Его команда привыкла к тому, что Леви ведет их, знают, что капитан Смит доверяет ему как себе самому, поэтому ничего не возражают. Леви пускается в ту сторону, куда отправился левый фланг. Проехав вглубь леса, он видит несколько выживших и несколько мертвых разведчиков из группы Эрвина, но не видит его самого. — Что произошло? — спрашивает Леви у одного из знакомых товарищей. — Титаны… аномальные, — отвечает разведчик, и у него, кажется, кровь хлещет изо рта. Леви сочувствующе кивает, пытаясь перекрыть распоротое горло товарища своим платком. Но он уже не жилец. Леви тихо шепчет, что отомстит за его жизнь. Он дальше ищет взглядом, цепляясь за огромные стволы деревьев, слишком знакомые, переносящие его в тот самый день, и теперь его сердце колотится громче, заглушая свист ветра и звук натягивающегося троса. Перебивает попадающихся на пути титанов, кровью забрызгивая собственное лицо, пока не находит одного — с раскрытой пастью и неестественно огромными, человеческими глазами голубого отлива. Он, кажется, сидит, прислонившись к многовековому дереву, совершенно не реагируя на человеческое присутствие. У Леви предчувствие ужасное. — Что за херня… — Леви не слышит себя, но знает, что шепот произвольно срывается с его губ настороженно, словно если он скажет немного громче, то эта чертова картинка исчезнет, будто растворится в дозе очередного градуса, с размаху бьющего по затылку. И когда он того не ожидает, монстр истошно кричит, точно в предсмертных конвульсиях, и вдруг испускает пар, всем своим телом. Леви пытается разглядеть что происходит, замечая как что-то торчит из шеи аномального. Он смотрит на вылезшего оттуда человека, и в груди вроде что-то отмирает, отклеивается, словно пластырем, сдирая вместе с кожей. Он будто прекращает чувствовать пульс, только цепочку четких дерущих воспоминаний и привкус чужого одеколона на шее. Мертвые стеклянные глаза титана блестят так же, как тогда, когда Леви впервые сумел разглядеть их синеву. Это было не романтично, как и сейчас, но чувство вырывающегося наружу сердца заставляет его безнадежно вздохнуть. Теперь Леви понимает, почему тот титан не сожрал его. Раны так быстро заживают, он точно не человек, а какой-то демон. Он подозрительный. Он не такой. Его бьет даже не мысль, а гребанная правда в параноидально-переломанном сознании — истлевает с невероятной скоростью — столько времени быть рядом с титаном и не заметить этого. Еще страшнее, что Леви не чувствует ненависти. Он напуган, действительно обескуражен, словно настроен на пулю в лоб, ждет, когда ему выстрелит, прошибая мозги прелой ложью, но по-прежнему пытается сопротивляться, пытается переубедить себя. Не выходит. Он должен убить — титан перед тобой, Леви, тот самый титан, — но не хочет. Ни за что. Леви застревает где-то в собственных мыслях на несколько мгновений, пока не замечает, как несколько разведчиков окружают затихшего монстра с разных сторон. — Это больше не капитан Смит, это дьявол! Он сожрал его! Скорее, пока он слаб! — злобно цедит один из них, приближаясь к обессиленному Эрвину, который в беспамятстве оставшимся чувством самосохранения пытается пятиться назад, но намертво приклеен ко все еще горячей плоти титана. Чем быстрее он приближается, тем сильнее Леви чувствует, как спину охватывает холодный, плотный ветер, заставляющий ее покрыться мурашками. Впервые его тело так быстро реагирует на угрозу. Он кричит, чтобы не трогали, пытается остановить клинки, замахнувшиеся на сидящего в шее титана Эрвина, но люди боятся, люди не понимают — готовы убить и его, чтобы добраться до Смита, поэтому Леви другого выхода не остается. Ему снова придется столкнуться с прошлым. Снова принять на себя роль бандита из трущоб. Когда он нападает на своих товарищей, все вокруг него замедляется. Ярость им овладевает настолько, что затупляет контроль, вместо него все тело становится трепещущим комком дикого хаоса. В прошлый раз он бессмысленно цеплялся за жизнь, калеча себя до последнего, сейчас же гнев ведет его за смертью, не позволяя Леви получать увечий.

«Борись за то, что считаешь правильным»

Оно полощет Леви нёбо, это гребанное чувство, разъедающее словно под картечью металла, эти слова, ядом впивающиеся в мягкую плоть языка, и сладкий привкус крови от искусанной к черту губы доводят его до агонии. Лезвие такое грязное, размалеванное уже не свежей кровью после титанов; он бы отшутился, что это прокисшее вино, стекающее затхлым запахом по его-еле шевелящимся пальцам, но над ним уже посмеялась судьба, ярость его изнутри выпотрошила и изучила, оставила свое нещадное слово на его дерганных коленях и хаотично вздымающейся груди, оповестила о том, насколько он опорочился, вступившись за врага человечества. Но Леви не чувствует никакого сожаления. Он оставил его копошиться между лезвием и чужой плотью; он режет уверенно по линиям жизни, огибая вытаращенные, словно поломанные от удара кости, которые он сам бы почувствовал как горсть пыли. Жизни людей меркнут на его глазах, и он чувствует себя монстром, отрастившим крылья: черные, пропитанные всеми его грехами, со стекающей угольной и вязкой гнилью прямо по жестким перьям, тычущим в уже изрезанную спину. Он готов склониться под их тяжестью, лишь бы почувствовать что-то подобное еще раз. Лишь бы не трогали его человека. Он не считает, не видит, не ощущает Эрвина дьяволом — да, безумец, но он единственный, кто может привести их к миру. Поэтому он так безжалостно пожертвовал людьми, напавшими на его неугасающую надежду. Вокруг все горит пожаром смерти, кости титанов и людская плоть смешались на поле битвы, и здесь не осталось победителей. Когда все стихает, Леви вытаскивает тяжелое тело Эрвина из титанической клетки и падает на колени возле него, отбрасывая клинки в сторону. Он не понимает, что делать, его голова дребезжит от желания коснуться мужчины еще, но его сковывает неизвестность. Лишь его гулкое дыхание оповещает, что он все ещё жив. Они сидят в спертой тишине несколько минут, прежде чем Эрвин слышит, как над его плечом содрогается знакомый голос, шепчет что-то невнятное, похожее на мольбу, словно просит сказать хоть что-то. Он настороженно позволяет взять свою руку в прохладную ладонь, сжимая кулак и чувствуя грубую кожу кончиков пальцев. Его окатывает ледяными мурашками, снующими по спине, от чего он как ошпаренный дергается от чужой руки, ловя взволнованный взгляд напротив. В это небольшое неловкое мгновение принужденного соприкосновения кожи о кожу Эрвин смотрит в глаза Леви и ему кажется, что они самые понимающие за всю его жизнь. Он не мог поверить, что это не сон. Он громко охает, заставляя Леви дернуться от легкого испуга. Его глаза неконтролируемо выпучиваются, дыхание учащается, и сердце бешено колотится от нахлынувших эмоций. Он вспомнил эти ощущения, когда оказался перед человеком, желающим убить его гребанным осколком стекла, а теперь этот же человек смотрит на него так тревожно и… заботливо. — Ты не должен был меня защищать, — Эрвин пытливо разглядывает руки, родные, только-только зажившие и вновь потерпевшие такие увечья. — Ты хороший человек… они хорошие люди, ты не должен был… — Ты идиот. Я убил этих людей, потому что они пытались убить тебя, гребанного врага человечества, которого я врагом не считаю. Как ты можешь после этого думать, что я хороший человек? — Леви звучит холодно, но в глубине души покой за невредимого Смита наполняет его сердце. Он цокает и неуверенно качает головой, слушая свое чутье, а затем неожиданно для обоих льнет в чужие объятия, сломленным голосом задавая тот же вопрос еще раз. Он второй раз в жизни не хочет его отпускать. Хочет жаться дрожащим телом, забиться под сердце, ощущая, как вокруг него с неменьшим желанием оборачиваются руки, дарящие покой, хочет знать, что, пока он находится в руках этого человека, он всегда будет нужным. Они оба этого хотят. — Потому что я хуже, — отвечает Эрвин на его вопрос куда-то во взлохмаченную макушку. Он смеется, но смех звучит отчаянно и сердце разрывается на части. Эрвин рассказывает все от начала и до конца, а Леви слушает его трепетно, ничего не понимает, но верит. В глазах мужчины так много печали и доверия, видно, как его гложет вина, но Леви не винит его — знает, что именно он спас его жизнь, которой он теперь дорожит. Эрвин был готов принять свою участь, потому что именно из-за своей природы он ненавидит себя. Превращается в того, кого поклялся уничтожить, чтобы отвоевать свободу, но так и не смог уничтожить в себе этого монстра. И где-то внутри он надеялся — лгал себе — что Леви, узнав его чертову тайну, прикончит его, если это вообще возможно, и вернется героем. Но оказалось, что у Леви такая же изломанная в щепки душа. Душа, которая не будет терпеть сомнения, пойдет за ним беспрекословно, туманя собственный разум, потому что так надо. Эрвину изначально нужна была холодность, какой холодностью огрела его вся система, потому что он не заслужил нормальной жизни. Эрвин так желал встретиться взглядом с этой уверенностью, заглянуть в исчерканную шрамами воспоминаний голову, просто понять, что он не один такой — с заплесневелой в груди контрольной пулей, убившей в нем любовь к человечеству, которое он так сильно стремится спасти. Хотел увидеть в нем себя. И все его желания разом исполнились. Еще тогда, когда он впервые встретил его, но подумал, что оттолкнет эту потрескавшуюся и потерянную в ненависти душу, такую сильную и слабую одновременно. Не думал, сомневался, что заслужил такого человека на своей стороне. Они оба заслуживают гореть в аду, но Эрвин не против, чтобы Леви был рядом. — Каким бы чудовищем тебя не нарекли, я буду идти за тобой до самого конца, не жалея о своем выборе ни на секунду. Никогда, — слова Леви звучат как никогда серьезно. Он и сам не понимает, когда эта высеченная на задворках разума мысль внезапно обрела вполне ощутимую форму, настолько плотную и непоколебимую, что его слово могла нарушить лишь смерть. — Ты исполнишь свою мечту и не умрешь из-за человеческой ненависти. Мы отвоюем нашу свободу. — Ты не можешь быть уверен. — Я ни в чем не уверен, кроме этого, командир. Моя очередь латать твое сердце, и я надеюсь, что на этот раз ты откроешься мне полностью. Эрвин улыбается и чувствует, что отдал свое сердце правильному человеку.