Сизые небеса

      Огромное багряное солнце медленно катится к тонкой полоске горизонта, маревом дрожащей там, за синими верхушками-иглами хвойного леса. Совсем скоро оно скроется за чернильной ниточкой, и на несколько тягуче долгих минут мир погрузится в полнейшую темноту, расцветшую на бархатном небосводе уродливыми иссиня-черными кляксами.       Спустя несколько мгновений, вспыхнут серебром и первые звезды, до тошноты знакомые, но отчего-то давно уже переставшие быть родными. Люси рвано вздыхает, прижимая колени к груди и склоняя голову набок. Она сидит на подоконнике вот уже который час подряд, не двигаясь, не произнося ни слова, лишь пристально вглядываясь в искрящий летним жаром воздух.       Резкий порыв ветра воет в оконных скважинах, стекло идет легкой рябью, но она лишь чуть морщится, пряча пальцы в излишне длинных рукавах свитера. Кажется, это свитер Питера, он всегда любил носить именно такие — широкой вязки, невероятно колючие и теплые-теплые. Люси даже чудится, что шерсть насквозь пропиталась запахом Пита — запахом парного молока, жаркого солнца и выжженной полевой травы.       Питер был их собственным маленьким солнцем, невыносимо ярким, пылающим, но не обжигающим и золотым. Золотым, точно чистая родниковая вода, набранная в ладони и пронзенная тысячей лучей-нитей. Такая вода всегда самая сладкая, самая вкусная, самая нужная, особенно после долгой прогулки по лесам, полям, лугам, когда нежные весенние цветы уже скрылись средь высоких насыщенно изумрудных июньских трав, а в невероятно синем небе, стоит только поднять голову и зажмуриться, лениво плывут пушистые снежные облака.       Это — Люси называет счастьем, настоящим, полным, чистым, что бы там ни говорила Сьюзен, ни фыркал Эдмунд, ни насмешливо улыбался Питер. Она любит счастье, любит лето и не любит лгать понапрасну, не видя смысла скрывать, что внутри вся полыхает от урагана всевозможных чувств, до чудесного светлых и таких...простых? Счастье ведь, самая что ни на есть простая и в то же время сложная вещь, что есть в мире.       Люси не знает толком ничего о философии, не любит, да и просто не может поддержать долгую пространственную беседу о глубочайшем смысле, подоплеке и других подобных ужасающе скучных вещах, о которых так любят толковать взрослые. Но она умеет чувствовать. Она чувствует счастье, чувствует, как насмешливые солнечные лучики блуждают по ее щекам и путаются в волосах, чувствует-чувствует-чувствует...       Но еще Люси знает, что счастье это не только солнце и братья с сестрой рядом. Не для всех, не всегда. От этого чуть грустно, чуть горько и тоскливо до ужаса. Она знает это, как знает и то, что абсолютно счастлива больше не будет никогда.       Без веселого, полного сверкающего шепотом леса ветра, говорливых трав, журчащих ручьев и родных, любимых звезд — нет. Потому что Нарнию Люси любит больше всего на этом и другом свете, даже больше самой жизни.       Любит, отчаянно, ярко, горячо любит... Но колючий свитер Питера, ехидные усмешки Эда и заливистый смех Сьюзен она любит больше. Люси любит свою семью, пожалуй так, как никогда больше ничего не полюбит.       Солнце все же прячется за горизонтом, чуть раньше и быстрее, чем она успевает то осознать. Мир на мгновение меркнет и Люси кажется было, что тьма эта и вовсе не развеется никогда, как загораются ровным белым светом первые звезды. И Люси улыбается. Быть может, когда-нибудь она полюбит и их.