неопределенность 2.0.

Она сидела за деревянным столом твоей новой светлой кухни, сосредоточенно наблюдая за пузырьками в воде стеклянного электрического чайника, считая, сколько уже поднялось наверх и лопнуло. Сколько ее нервных клеток улетело куда-то туда же, к этим пузырькам, так же разрываясь на частички. Вода шумела очень громко и для человека, который неделю не выходил из дома и не слышал посторонних шумов тоже семь дней, это казалось невыносимо. Как и солнце, что било яркими лучами в панорамные окна твоей новой такой же светлой гостиной. [Хоть что-то светлое должно быть в твоей темной жизни] Новой и временной. Как и ее прибывание здесь. Временно. Беременна. Здесь должен быть закадровый смех, потому что шутка удалась. Хотя она тоже переживала, когда на третьем тесте увидела две полоски. А ты принял как данность, уступая место другому. Точнее единственному. Ее мужу. Тогда. Сейчас. И завтра. Ты — просто секс и так скоро будешь записан в контакты. Она для тебя уже не больше, чем встречи время от времени. Рабочие и не очень. Ты просто для информации и срыва голоса. Она же… просто она. Для срыва головы с плеч и здесь уже не до закадрового смеха. Это совсем невесело. Как и ее попытки утопиться в пустой ванне. Или хотя бы в кипятке. В тебе. В твоих объятиях ночью. Ты зашел на кухню ровно тогда, когда кнопка громко поднялась вверх, позволяя ей выдохнуть, принять расслабленное положение и через несколько минут вновь оказаться в тишине. А потом на тебе. Но это уже другая история. Зашел так, будто не видишь ее. Растрепанную и в одном черном кружевном. Это было банально и неожиданно, но сегодня ты хотел сдержаться. Не падать, а уйти от пропасти, навсегда забыв туда дорогу. Сегодня ты не хотел ее объятий и томных вздохов. И ее не хотел. Хотя… Остановил ее попытки дотронуться до своей обнаженной спины, отрицательно мотнув головой. Она восприняла это как знак. Что ты хочешь поиграть в недоступного. Не так, как хотел ты, чтобы она это поняла. Вообще запутанная история. Но больше лезть не стала, вновь вернувшись за стол. — Проглоти еще парочку и запей водкой. Поможет. Ты даешь советы для самоубийства, а она просто дает на барной стойке, больше не оставляя следов на шее и разбивая пару бокалов. И сдержать не получилось. Ни ее, ни себя. Ни ее стоны поцелуями, ни ее ногти на старых шрамах. Хотя ты и не старался. Даже не пытался. Вы оба все понимали и были близки к слезам на щеках, но только слез больше нет, теперь одни улыбки и скоро появится пошлое «спасибо за ночь, мне понравилось», что ты получал от Мэделин каждое утро. Вы близки к опошлению ваших пошлых отношений. Постельных и деловых. Хотя о какой постели идет речь, когда чаще всего дальше коридора вы не проходили. Поскорее закончить тяжелый день и уйти в душ, а после спать. А тебе просто уйти и винить себя, что сегодня снова сдался. Винить ее, что снова оставляет ребенка у подруги и пишет тебе об этом, потому что знает, иначе не приедешь. Находить отели для ваших пошлых отношений и выставлять друг друга не в лучшем свете. Хотя какая разница, ведь все окружающие вас люди для вас просто люди. Вы их не знаете, а они любят осуждать. И обсуждать, пока вы идете до лифта. Ее прическу и слегка заметные засосы. Ее пьяную и громкий смех. И твой возраст, конечно. — Это должно прекратиться во вторник. Говорит она, стягивая с тебя одежду в понедельник ночью. — Не уточняй, какого года. Как будто уже умоляешь ты, ведь теперь не она запивает лекарства водкой. Хуже быть не может и твоя докторша, как грубо выражается о ней она, уже перестала посещать тебя, потому что ее рекомендации ты не соблюдаешь. А она рекомендует воздержаться от вредных привычек. И дело далеко не в алкоголе и сигаретах. Вы вновь ведете себя так, будто все хорошо. И эти качели достали всех. Ведь только слепой не видит, что между вами. И ее могут посадить за отношения с преступником, но она все равно будет целовать тебя в еще не закрытом лифте и бросать однозначные взгляды в твою сторону. Просить начальство поехать с тобой за тридевять земель и говорить Донни, что вы просто друзья. А потом снова целовать тебя. И списывать все на трудный период. Который длится вот уже который год. А ты будешь не против, потому что потому. И смех в кабинете Гарольда будет слышен через закрытую дверь на первом. Ведь тебе и правда смешно от его угроз. И так все равно, что ты вновь и вновь перед встречей с ней заезжаешь в аптеку. Предохранение важнее всего. Хоть пару раз она и говорила, что будет не против второго. Но какой второй, когда с первой еще ничего непонятно. И где она сейчас, когда ты снова раздеваешь ее маму, тоже непонятно. И утром картина повторилась. Все сначала. Ее слезы в ванной и закрытые окна твоей уже старой невременной квартиры. Потому что слишком жарко. И светло. Ее нервный срыв и закипевший чайник. Все, как раньше. Но она до сих пор временная и уходящая. Не типичная девушка и вещи свои не оставляет у тебя. Ведет себя слишком идеально для любовницы. Для ваших идеальных отношений не хватает только идеальности. Для пошлых не хватает секса. Потому что трудный период. И ты ждешь, когда она вновь приедет к тебе рано утром, после того, как в почтовый ящик бросят ключи от твоей новой временной квартиры. Ждешь ее. Без одежды. Или в одежде, если опомнится. Если наконец захочет сказать стоп и это будет последняя связка. И последний визит. — На прощание? — Просто раздень меня и проведи в спальню. Давай как нормальные люди. Но ты ошибаешься и вы вновь приезжаете в офис под руку и громкий смех. И сегодня алкоголь остался не тронутым. Как и новая пачка таблеток. Просто этот метод уже не актуален. И стал обыденностью. Организм привык, как и вы. К непонятным отношениям и качелям. И здесь должен быть закадровый смех. Потому что на монтаже вашей жизни монтажер знатно накасячил. Тавтология приветствуется. И вторник за вторником вы проводите вместе. — Я пошутила. — А я поверил. Поэтому не отпускаешь. Надеешься. Или наоборот боишься. Потерять ее и вашу пошлость. И эти однозначные взгляды. Как и обещания Донни сходить с ним на свидание, ее шутка может сбыться. И свидание. Уже было. И ревность была. И слезы. И сбитая постель. Потому что знаешь, что кроме тебя она больше ни с кем спать не будет. Но ревнуешь, хоть это тебе и не свойственно. Она называет тебя идиотом между стонами и разрешает оставлять засосы, чтобы он знал, что она твоя. Хоть и в постели, но твоя. И она остается на ночь, оправдывая свое поведение его настойчивостью и романтикой. Девочка захотела цветы и рестораны. А с тобой она максимум ревет в душе, после там же отдается тебе. И, наверное, они были бы идеальной парой, если бы она испытывала к нему то же самое, что к тебе. Но вся твоя ревность заканчивается с фразой «он мне не интересен» и тихим посапыванием на твоем плече. И он действительно ей безразличен как новый половой партнер, а ты начал отправлять цветы, чтобы новый не появился. Хоть и не романтик, но для нее можно побыть таким. И ваши пошлые отношения все больше похожи на настоящие. Без слез и с какими-то походами в ресторан. И она уже не хочет прекратить с тобой спать во вторник. А ты перестал уходить, если она не просила. И у вас впервые за долгое время все и правда хорошо, а смех стал обычным и не надрывным. Вы ведете себя тихо, не демонстрируя всем свое хорошее настроение, чтобы поверили. Теперь действительно все нормализовалось и вам самим страшно от осознания этого. Но в то же время спокойно. Она не просыпается среди ночи из-за кошмаров, а ты обнимаешь ее, потому что так комфортнее. И дочка за завтраком уже привыкла видеть вас вместе и привыкла к тебе в качестве маминого друга, который выходит утром из ее комнаты, а при прощании целует в губы. И это какой-никакой хэппи энд для вас и ваших пошлых отношений. Хоть и длился ровно пару месяцев. С весной пришли первые проблемы в ваши неидеально идеальные отношения, и вы с ними не справились. Решили все разрушить и вернулись в начало. К пошлости и мыслям расстаться во вторник. К ней полураздетой за твоим новым столом в новой временной квартире и попыткам утопиться в этом чертовом кипятке. К ней со слезами на глазах и с черными полосами на щеках. К ее «я устала» и успокоительным. И вы вновь несчастны ровно столько же, как это было раньше. Какой идете круг, уже никто не знает. Вам уже не кажется, что вы здесь проходили, вы отчетливо видите следы, но все равно идете в надежде найти выход. И до финиша дойдет кто-то один. Второй же просто сдастся. Улетит в Мексику и найдет утешение в другой. На пару недель. В чужой француженке, которая оказалась в Мехико случайно. И ты расскажешь ей об этом. Получишь. Звонкую и больную. Потому что не имел права касаться кого-то там, когда здесь все сложно. И она злится. Очень сильно. Обижена еще больше, поэтому даже не пускает в коридор, хотя дочь уже поняла и увидела, кто пришел. И она единственная, кто не виноват, что привязалась к этому смешному дяде в шляпе, а теперь ей настойчиво рекомендуют забыть его. Вы как бы миритесь спустя неделю и даете обещаете больше никого и никогда не допускать к своим телам. И типа снова все хорошо. Улыбки на лицах все равно вымученные, а засосы все сильнее. И она плачет в ванной, когда ты делаешь вид, что спишь. А потом возвращается и крепко обнимает тебя. Говорит, что больше так не может и просит оставить в покое. Но ты уже спишь. И не типа. Поэтому на слышишь. А утром целует так, будто прощается. Ты не придаешь этому значения и уходишь. И только в самолете, спустя несколько часов, находишь в кармане пиджака короткую записку.

Мы улетаем сегодня. Не ищи ни меня, ни ее, пожалуйста. Если я захочу, я вернусь. К тебе. К нам. И уже навсегда. Если пойму, что это нужно. Нам троим. Я люблю тебя. Л.