Часть 1
10 января 2021 г. в 22:07
Сон у Финиста крепкий, богатырский. И кошмары его держат тоже крепко: спутывают корнями цепкими, душат водами глубокими, камнем тяжёлым к земле клонят. Видится Финисту предательство Добрыни Никитича да плен его страшный, каменный. Ярче любой легенды, из детства пришедшей, помнил Финист Ясный сокол, как стоял, заточённый, с высоко поднятой булавой на дне морском, докуда даже солнце не доставало. И пусто-пусто было на душе у Финиста, одиноко-одиноко. Любо ему было в сокола обращаться да в небесах парить, а он заперт в клетке каменной на дне морском — не было страшнее муки для Финиста, лишь мысль о том, что стоять Ясному соколу, всеми забытому, под толщей морской до скончания лет.
А потом треснула вечность, надломилась, с нею и каменная темница рухнула. Расступились воды, и солнце приветствовало богатырей, от проклятия свободных. Хотел Финист поблагодарить того доброго молодца, что вернул ему свободу бесценную да в пояс ему поклониться. Да только вместо богатыря сильного, статного увидел он Ванюшу Муромца. И всё в нём было на первый взгляд как-то не так, не по-белогорски, не по-богатырски.
— Ну здравствуй, добрый молодец, — начал Финист. — Спасибо, что спас из плена каменного. Уж теперь-то не оставит Финист Ясный сокол Белогорье без подвигов ратных да легенды славной.
— Да это, не вопрос. Всегда рад и все дела, — просто отозвался Иван.
И не было с тех пор у Финиста сомнений, что не богатырь у Ильи Муромца родился. А так… Говорил Иван странно, вещи какие-то жуткие в Белогорье таскал. Так те в первую ночь как загудели по-страшному, как начали звуки издавать жуткие, их Василиса тут же и зарубила, город от чудовища страшного спасая.
С тех-то пор и начал Финист изводить понемногу Ивана Муромца, не со зла, конечно, да только лишний он был в Белогорье. И в дозор с неохотой ходит, и всё жалуется поболе девицы красной. А как понял Финист, что нет у Ванюшки-то силушки богатырской, так совсем тому житья не стало. А всё не со зла Финист: хотел он, чтобы как можно дальше от Белогорья и от него, Ясного сокола, жил этот богатырь несчастный, потому что живым напоминанием о плене страшном был ему Ванюша Муромец.
А сам он, по вечерам за мёдом сиживая, рассказывал верным слушателям, как крепок был его каменный сон. Мол, отоспался он на сто лет вперёд, теперь можно и подвиг богатырский совершить. И улыбался так лихо, так молодецки, что иного никто и помыслить не мог. А Финист оставался каждую ночь один со своим проклятием.
Зло всё-таки пошутила судьбинушка над Финистом, когда в путь отправила его с Ванюшей Муромцем. Ежели мог раньше Финист в избе своей спрятаться и, мёду напившись, на печи сном беспамятным забыться, так тут и глаза не мог сомкнуть: вместо темноты глубокой и неразрывной виделось ему дно морское, размытое. Холодело всё у Финиста, земля из-под ног уходила, а проснуться он никак не мог. А как удавалось сбросить оковы сна, сидел подолгу у костра, глядя перед собой не моргая.
Потому и любил Финист оставаться в дозорах: и дело доброе сделает, и от кошмара в яви укроется. Разглядывал Финист в ночи спокойное лицо Ванюши Муромца да всё думал, как от проклятия страшного сбежать. Но всё чаще размышлял Финист, каково это — всю жизнь прожить в одном мире, а потом узнать, что всё было не тем и что отчий дом совсем иной. Всё чаще смотрел он на Ивана по ночам, пытаясь мысли его сокровенные узнать. Одолело Финиста любопытство, какое не у каждой девицы найдётся. Да только не колдун он был, чтобы узнать, что у Ивана на душе творится.
Ночи в Белогорье долгие, тёмные. И даже первому богатырю не под силу в дозоре без передыху сидеть. Камнем неподъёмным свалилась на Финиста усталость жуткая, да такая, что сам он едва на ногах держался.
— Ну-ка, касатик, иди спать, — проскрипела Яга в один из вечеров, когда сидел Финист устало на камне, едва покачиваясь да к ночи долгой готовясь.
— Да как же можно? — воспротивился было Финист, но поддержала Ягу Василиса. А с бабами… девицами, то есть, спорить себе дороже. Пришлось Финисту подчиниться, а потому в дозоре остался Ванюша Муромец.
И стоило Ясному соколу руку под голову положить, как накрыл его сон богатырский.
Но у богатырей-то сон добрый, крепкий, а у Финиста — вязь колдовская из кошмаров да страшных видений. Снова они его одолели, снова дрожать заставили да прятаться-кутаться в плащ и шубу, и виделось ему, что снова он в воде стоит, и страшно было: страшно чувствовать всё, но не мочь шелохнуться: крепко держал камень душу человека, а ещё крепче — душу соколиную. И криком кричи — никто не услышит.
— Эй, Финист! Проснись! Финист! — зашептал голос сбивчиво над самым ухом, коснулась рука тёплая плеча да потрясла осторожно. — Да что ж за сон у вас всех такой… богатырский.
И расступилась вода над Финистом, открывая перед ним далёкое небо ночное да обеспокоенное лицо Ивана. Тяжело дышал Финист, напуганно, да ничего не мог с собой поделать: до того страшно было вновь очутиться в каменном плену.
Финист с трудом сел да схватился за голову, тяжело дыша: всё никак не хотела отпускать его костлявая рука кошмара, всё тащила она его назад — в пучину морскую.
Иван сел поближе, неуверенно коснулся плеча.
— Эй… Всё путём… Ты здесь, ты с нами, — тихо проговорил он. Повёл на это Финист плечом же, будто сбрасывая руку, словно не веря. Сковал его ужас, как верёвками-змеями крепкими опутавший. — Что-то случилось?
— Да. Всё поспать ты мне никак не даёшь, — усмехнулся Финист, под ноги дрожащие себе глядя.
— Ну и пожалуйста, — отозвался обиженно Иван, повернулся спиной.
И воцарилась тишина звонкая, лишь волчий вой вдалеке слышался да Финистово дыхание сбившееся. Долго они так сидели, а виделось всё Ясному соколу дно морское под ногами.
— Ты во сне на помощь звал, — пробурчал Иван, взгляд косой на Финиста бросая.
— В порядке я, — сказал, как булавой разрубил, Финист, а руки у него задрожали пуще прежнего.
— Слушай, Ясный баран, — начал зло Муромец, да осёкся, помолчал-помолчал да продолжил тихо, виновато: — Послушай, Финист… Я понимаю, у вас, богатырей, так не принято. Но ты же это… не только богатырь, но и человек. Ты ведь поэтому не спишь, да? Что случилось?
— Да в порядке я. Что ты всё заладил?
Ванюша Муромец на это лишь подсел ближе, поправил шубу на плечах Финистовых. Провёл по спине бережно.
И вдруг пробило что-то камень в душе Ясного сокола, потекла сквозь него вода горькая, солёная. Плакал Финист, как плакал, когда был ещё отроком, а то и вовсе дитём неразумным. Закрывал он лицо руками сильными, отворачивался от костра, стесняясь слёз своих. А они всё текли, проклятые. Позорили богатыря славного… Да и перед кем? Перед Ванюшей Муромцем!
Молчал тот долго — диву, верно, давался. Смеялся про себя над слабостью Ясного сокола. Финист хотел было зло посмотреть на него, сказать что-то колючее, да не смог: так слёзы глаза застилали. А потом и вовсе ничего видно не стало — ещё сильнее потекли, глупые, когда Ванюша-то обнял вдруг, да не по-дружески, за плечи, как бы между прочим, а по-настоящему, будто укрыть хотел да спрятать от всего.
— Ну всё, всё, — тихо приговаривал он, прижимая Финиста к себе, с нежностью робкой перебирая спутавшиеся волосы Ясного сокола. — Всё хорошо. Ты здесь, ты с нами.
Слышал всё это Финист, и чем дольше он слушал, тем ярче видел дно морское, тем яснее доспехи каменные на него давили, задушить пытаясь. Был для него Иван живым напоминанием о том, как в плену Финист томился и как только он, Ванюшка Муромец, без знаний да силушки богатырской, спасти его смог.
— Финист… Я с тобой, ладно? — пробормотал Иван вдруг, и Финисту почему-то легче стало, отступил немного злой ужас. Может, потому что Ванюша Муромец впервые о себе сказал? Спас ведь он его однажды из каменного плена, так. Может… Может, и от кошмара спасёт? Добрый ведь он по-своему, тёплый, понимающий. Колобка-разбойника же спас… Может, и для Финиста найдётся немного тепла человеческого? Нравилось ему, как Иван его обнимал: сразу сердцу легче становилось.
Стыдно было Финисту, да обнял он Ванюшу Муромца в ответ. Спрятаться ему хотелось в объятиях Ивановых: от всего мира, от кошмаров своих да от себя самого. А от Ивана прятаться не хотелось. Покойно рядом с ним.
— Если хочешь, то можешь рассказать, — предложил Иван, крепче прижимая Финиста к себе. — И это останется между нами. Обещаю.
И рассказал Финист всё, что на душе было и что мучило его, пока прижимал его к себе Иван, перебирая волосы, да говорил такую бессмыслицу, какие обычно красным девицам шепчут, а всё же хорошо от них было Финисту, тепло.
— Поспи немного, до рассвета есть ещё время, — предложил Иван, когда ночной кошмар развеялся пеплом. — Давай, ложись.
И попытался он мягко уложить Финиста к себе на колени.
— Да за кого ты меня принимаешь?! — едва ли не в ужасе воскликнул Финист, дёрнулся, пытаясь руки отвести.
— Тише ты, — шикнул на него Иван, — Весь лагерь сейчас перебудишь. — И, мягко надавив на плечи, прошептал: — Это останется между нами. Обещаю.
Стыдно… Не только богатырю, а любому мужику соглашаться на такое стыдно, да не смог себе отказать Финист в удовольствии. Улёгся он неуверенно на Ивановы колени, позволил укрыть себя. Спокойно на душе у него было, тепло. А когда в полусне-полуяви почуял, как коснулись тёплые губы Ивана его лба, то почему-то не устыдился, а только слабо улыбнулся.
И впервые Финист спал без кошмаров.
И было это только между ними.