Плен

Эльфман думает, что совсем сошел с ума, растерял крупицы разума без возможности собрать их воедино, когда скрип половиц под его шагами становится настолько громким, что его не получается игнорировать. И от этого сердце, его разорванное сердце зверя, стучит так быстро, словно он идет на смерть. Узкая полоска света из-под двери бьет по его глазам, чувствительным от слез, но он все равно подходит ближе не останавливаясь ни на мгновение, с мерзким скрипом открывает дверь своей огромной рукой, до конца не веря, что делает это, не веря, что теперь это его реальность. В его памяти, темных закоулках, слышится эхо легкого звонкого смеха мертвой Лисанны, и тело Эльфмана цепенеет от боли, каждая мышца в нем словно теряет гибкость и силу. Раньше они все вместе, вся их маленькая семья, болтали бы на кухне, слушали бы веселые песни, поедая какие-нибудь вкусности, например, тот пирог с вишней, которую Лисанна недавно приносила с рынка в расписной тарелке и старательно очищала от косточек маленькими пальцами... а теперь он не знает, куда деться от страшной, прожорливой ночи. Дверь проваливается внутрь, в шум льющейся воды и искусственный свет. Раньше Мира почувствовала бы его появление за три версты. Но сейчас она уже не была тем кровожадным демоном, способным с легкостью лишить жизни одним заклинанием даже такого крепкого, сильного человека, как Эльфман. Теперь сестрица беспомощна и ранима как никогда. Она сидит в ванне спиной к дверному проходу. Ее спина, как и все ее тело, прекрасна - гибкая, белоснежная. Голая. Манящая. Ее усталые руки немного дрожат, когда она без тени смущения или страха перекидывает назад длинные насквозь вымокшие волосы. Эльфман не может отвести от нее глаз. От воды идет пар, он рассеивается от сквозняка, и по белой коже идут мурашки. Он знает, что Мира не боится его, она вообще не привыкла кого-то бояться, не привыкла к тому, что больше не способна защитить себя. Естественно, ее память не может избавиться или хотя бы просто затуманить воспоминания о том, что Эльфман уже убил одну свою сестру, не справившись с влиянием волшебства. Но она слишком горда, и слишком любит брата, которого защищала всю жизнь, чтобы обвинить его в этом в лицо. И все же он отчего-то хочет чувствовать звериным чутьем ее ненависть и слабость, видеть ее огромные, испуганные, полные печали глаза. Он переступает порог, закрывает дверь, прикасается к ее плечу, как к святыне, зачарованный ее красотой, призванной или сбивать с пути, как положено дьяволу, или вдохновлять художников и поэтов, как положено музе, хранительнице и покровительнице всего прекрасного, что бьет ему сейчас в сердце так особенно жестоко. Муза... Надо же. До чего он превозносит ее образ. От взгляда на нее все внутри болезненно переворачивается. Какая она неописуемо восхитительная, как сильно он ранил ее. Эльфман видит контраст своей грубой густо загоревшей ладони и ее гладкой белой кожи, прикипает глазами. Он не может просто уйти. Мира разворачивает к нему свое лицо, и на нем мягкое, нежное, сострадательное выражение. Можно по пальцами пересчитать разы, когда его видели. И Эльфман легко начинает злиться, сам не понимая на кого, на себя, нее, или так ужасно сложившиеся обстоятельства. В нем все больше звериной свирепости (утром он сгорит со стыда, вспоминая об этом) и темных желаний. Он поднимает ее на ноги, как куклу, отстраненно осознавая, что на месте его прикосновения останется красный след, и наблюдает, как мыльная вода стекает по ее телу, струится с мокрых волос по спине и ногам. Ему очень хочется ощутить прикосновение ее обнаженной груди к мышцам на своей, и еще тысячу вещей, которых он никогда не позволит себе даже если станет полностью безумным. Сестра держит голову прямо, не краснеет, не делает попыток прикрыться, веки опущены и немного дрожат, потому что свет бьет ей в лицо. Впервые ее мысли прозрачны для него, она не догадывается ни о чем, природа его боли в ее глазах искаженнее, а может, упрощеннее, чем на самом деле. - Эльфи, мы с этим справимся. Ты можешь мне поверить. - Безжизненно говорит она, ни на миг не забывая о том, что есть еще один человек, которому она безмерно нужна. Эльфман перебарывает сначала желание, рыча, схватить в охапку ее податливое тело, коснуться грубо там, где брату не положено, затем желание расплакаться, завыть, и покидает комнату, оставляя ее одну, видя вдали от жемчужного света ее кожи лишь топь и скопище темных теней. Одной его сестры уже нет. Но Мира жива, человечна, полна страданий, и ее он убережет любой ценой.