Цветы

Кёртис потоптался у дверей в палату, держа в руках пышный букет цветов. Свежие розы яркого красного цвета притягивали к себе его задумчивый взгляд, и он вцепился в шуршащую обертку сильнее. Он в больнице. Опять. Ровно как и парой дней ранее. Кёртис был в клинике в центре Нью-Йорка не раз, не два и не три. Приходил бы чаще, но работа полицейским не позволяла. А захаживал он ради Кабала. Они с ним — напарники. Друзья с академии, не разлей вода, всегда и везде вместе: обедали они если не с компанией прочих офицеров, то друг с другом, в «Вендис» через дорогу от участка. И им не надоедало. Они наслаждались временем, что разделяли бок о бок, и даже отмечали важные праздники по типу Рождества рядышком. Настоящие друзья? О, да. Кёртис, конечно, переживал за Кабала. Старина Джозеф отличался отменным здоровьем и фантастическим для среднестатистического полицейского везением, о чем неоднократно напоминал своему напарнику, однако недавно запас удачи иссяк: ночью им пришлось выехать в очень, очень неблагополучный район. Звонила девушка, и она сообщила, что ее бывший ходил вокруг дома и пытался поджечь ее вместе с жильем. Но поджег он Джозефа. Все произошло слишком быстро, чтобы хоть как-то среагировать: Кёртис успел только сорваться с места, когда в облитого бензином офицера со второго этажа коттеджа полетела зажженная спичка. Тот мгновенно вспыхнул, и крик его, Боже, как же было тяжело это слышать, казалось, разнесся на всю округу. Кёртис, вздохнув, зашел в палату и прикрыл за собой дверь. В просторном белом помещении с темно-синими шторами, почти не пропускающими летний полуденный свет, в центре стояла койка. Пикали приборы, названия которых он не знал, шелестел аппарат искусственной вентиляции легких. — Привет, Джо, — Кёртис подвинул стул, что стоял рядом, поближе к кровати, и мягко улыбнулся. В его синих глазах читалась грусть, но Джозеф этого не видел, потому что находился в медикаментозной коме. Ему очень сильно досталось. Он обгорел весь, и кожа его покрылась рубцами и коркой, на месте которых затем появятся шрамы, похожие на те, что вылезают после того, как кожа зацепится за гвоздь. Кёртис не знал, с чем еще сравнить ранения, но факт остается фактом — они ужасны. Врачи также сказали, что, возможно, у Джозефа не будет видеть левый глаз. А еще у него сгорели почти все волосы, но это — самая меньшая из проблем. Кёртис надеялся, молился, чтобы тот вообще очнулся, потому что в ту роковую ночь слышал о самых ужасных прогнозах. Рыдал во время и после операции, когда не пускали в палату, плакал, когда впустили и ронял слезы после, дома. Рассказывал по телефону своей подруге со школы Соне о том, что видел. И снова ревел. — Я опять принес цветы. Навоняю тут тебе пыльцой. Медсестры уже выучили, что к приходу офицера Страйкера нужно держать на прикроватной тумбе вместительную вазу для цветов, поскольку он каждый раз приходил с ними. Те, что завяли, девушки в белых халатах убирали, освобождая место для новой партии милых цветов. Вообще, Кёртис их Джозефу никогда не дарил. И никогда не гладил его по руке, так нежно, что почти неосязаемо. Теперь он так делал. Потому что боялся потерять, не выполнив ничего из того, что хотел совершить. В этот слащавый список входило и на свидание сходить, и обняться не по-дружески, и поцеловаться, и признаться в любви в Рождество, что ожидает через полгода — много всего, и Кёртис бы не выдержал, если бы не смог поставить мысленную галочку хотя бы около парочки пунктов. — Все жду, когда проснешься. Расскажу тебе о всех самых последних сплетнях, — Кёртис снова улыбнулся. Вздохнул. — И о том, как я чуть не сошел с ума, когда ты… тебя… ладно, ты… поправляйся. Ты обещал мне всегда быть в строю, помнишь? Джозеф ответил молчанием. Кёртис посмотрел в сторону букета цветов, что успел поставить в вазу. Они и правда хорошо пахнут.